Дети порубежья - Вера Школьникова

Нужно было обладать большей наблюдательностью и жизненным опытом, чем Клэра, чтобы заметить, сколько противоречий скрывает эта солнечная мягкость: голубые глаза вокруг зрачка отливали тусклой сталью, словно проглатывая свет, низкая русая челка прятала строгую морщину, рассекавшую по-детски гладкий лоб, даже пухлые щеки, и те помогали обману, отводя взгляд от затвердевших желваками скул.

Ничего этого Клэра не заметила — она видела только красивого молодого человека, неподвластного всеобщему унынию, охватившему и этот замок. Одни боги знали, как она устала от виноватых взглядов, постных лиц, осторожных взглядов украдкой, торопливого шепота! Не так уж много Клэра хотела от этой жизни — чуть-чуть радости, но судьба, поманив золотым орешком, подсовывала одну гнилушку за другой.

И вот она нашла свой источник радости: графиня обменялась с молодым жрецом всего парой слов и сразу же почувствовала себя лучше, словно с ее души содрали слой накипи, один из тех, что накопились за безрадостные годы замужества. Стало легче дышать, даже молитва, впервые за много лет шла от души, принося успокоение, а не раздражение.

Лорд Дарио провел в Виастро две недели, к концу этого срока стало ясно, что дольше оставаться бессмысленно — состояние больного не ухудшалось, но и улучшения ждать не приходилось. Замкнувшийся в своем горе Вэрд справлялся с текущими делами так, словно ничего не произошло, но даже не отличавшийся особой деликатностью весельчак Арно понимал, чего стоит старому графу его сдержанность.

Все эти дни, каждое утро, Клэра приходила в часовню, молилась, украшала алтарь, разговаривала со жрецом — вернее, она говорила, он слушал, а когда молодая женщина слишком погружалась в свои обиды, одной доброжелательной фразой вытаскивал ее на поверхность, снова и снова счищая накипь с ее души.

Графиня гнала от себя мысль об отъезде, понимая, что не удержится в одиночку, не сможет сохранить это удивительное просветленное состояние души, вернувшись в опостылевшие стены родного замка. Одного взгляда на поджатые губы свекрови и бледное лицо мужа будет достаточно, чтобы провалиться в отчаянье.

В день перед отъездом она пришла в часовню в последний раз, принесла большой букет белых водяных лилий, необычайно поздно в этом году заполнивших черный пруд в графском парке. Жрец уже ждал ее, как обычно, забрал из застывших рук женщины мокрые стебли, положил перед алтарем и взял ее холодные ладони в свои, теплые, Клэре показалось — горячие.

Он растирал ее ладони быстрыми, уверенными движениями, а потом, словно прочитав мысли женщины, прекратил, спрятал между своими, пальцы переплелись, они молча стояли перед алтарем, и никогда в жизни Клэра не чувствовала себя так спокойно, разве что в далеком детстве, когда еще была жива мать. Он медленно, нехотя, разжал пальцы, отошел назад, обволакивая ее теплым взглядом, будто погружая в пуховую перину, вылежавшуюся на солнце. Графиня потянулась разложить цветы на алтаре, но он остановил ее:

— Вы опять застудите руки.

Клэра, проглотила готовые сорваться с губ слова: "И вы опять меня согреете", — и вместо этого пожала плечами:

— Завтра мы уезжаем, я пришла попрощаться. Не думаю, что тут скоро захотят видеть гостей.

— Я тоже уезжаю. Возвращаюсь в Сурем, в храмовую школу, — упредил он ее вопрос.

Клэра ответила ему недоуменным взглядом: молодому жрецу не так-то просто было получить постоянное место в графском замке — платили очень хорошо, даже после храмового налога оставалась немалая сумма, а работа была, прямо скажем, непыльная. Знатные лорды редко страдали излишним благочестием и довольствовались обязательными обрядами:

— Это желание графа?

— Нет. Что вы, он предлагал мне остаться. Но я, — Адан вздохнул, но отплатил откровенностью за откровенность, — я не могу дольше служить здесь, миледи. Да и где бы то ни было. Из меня вышел плохой жрец: я два года жил под одной крышей со слугами Ареда, ел с ними за одним столом, разговаривал с ними, они стояли в этой часовне, перед этим самым алтарем! И я ничего, ничего не увидел, пока не стало слишком поздно! Не помешал убийце, не помог жертве, никому я не помог, Клэра, — он не заметил, что назвал ее по имени, — так какой от меня прок? Я ведь не был отмечен, сам пришел в храм, сказал, что хочу служить. Меня не сразу приняли, говорили, что бог сам выбирает своих слуг, а на мне нет знака, но я сумел их убедить. И все напрасно.

Он не стал рассказывать, как две недели простоял на коленях перед дверью храмовой школы, пока отец-наставник не сжалился над крестьянским мальчиком, пришедшим в Сурем через пол империи, пешком, без медной монеты в кошеле. Как смеялись над ним соученики, на лету схватывавшие то, на что у него уходили недели зубрежки — он ведь даже читать не умел! И как охватывала его греховная зависть, когда самые вздорные, самые ехидные насмешники получали откровение, слышали голос бога в ответ на простую молитву, в то время как он натирал кровавые мозоли, ползая перед алтарем, не спал ночами, заучивал наизусть священные книги — все тщетно.

Эту тайну он хранил все годы обучения, разрываясь между необходимостью лгать и страхом, что его выгонят из школы, что Эарнир покарает его за наглость. Только в день посвящения, исповедуясь отцу-наставнику, Адан нашел силы признаться, но старый жрец лишь покачал головой: мол, делай, что должен, служи жизни, как написано в священных книгах и как понимаешь сам, а бог всегда будет с тобой, даже если ты и не замечаешь его присутствия.

Он служил. Выкладываясь, выворачивая душу наизнанку, не брезгуя убогими и не раболепствуя перед великими, служил в пропахших нищетой и болезнями хижинах и в графском замке, одинаково помогал грешникам и праведникам, никого не судил и никому не отказывал в помощи.

Он верил, что такими Эарнир хочет видеть своих слуг, почти убедил себя, что если бог молчит — значит доволен своим жрецом. Стеклянный дом лжи рассыпался на осколки от первого же камня: он возгордился в своей безупречности, и Эарнир покарал глупого жреца. Да что там, он возгордился намного раньше, когда посмел взять на себя служение, когда малодушно поверил словам наставника, тот ведь сказал именно то, что так хотел услышать отчаявшийся юноша: делай, что можешь, и бог тебя не оставит.

Все это он мог бы рассказать Клэре, но зачем? Ей хватает своего горя, боги каждому дают свою ношу, и глупо ждать от слабой женщины, не способной справиться со своими бедами, что она сможет помочь другому. Он и так сказал слишком много.

Клэра прикусила губу — бедный глупый мальчик! Как будто все жрецы отмечены богами! Может, в древности оно так и было, но сейчас в храмовые школы разве что кошек не принимают, и то, найдись у кошки деньги заплатить за учебу — приняли бы.