Эпиталама - Жак Шардон

Альбер взял друга за локоть и стал расспрашивать. Однако Ансена, считая, что это дело касается только его одного, перевел разговор на другую тему.

Они расстались, не пожимая друг другу рук.

На протяжении трех недель Альбер не выходил из дома: обнажившая нервы болезненная сосредоточенность на своих душевных переживаниях отдалила его даже от друга. А потом, однажды днем, он отправился к Ансена.

Ансена не стал расспрашивать Альбера о причинах этого приступа одиночества, а только лишь посмотрел на него более внимательно.

— Ты работаешь? — спросил Альбер, опускаясь на стул. — Я просто восхищаюсь тобой. Что-то еще изучаешь! Мне, например, не хочется даже читать. Я уже не могу впитывать чужие мысли. Я слишком переполнен самим собой. Сейчас я испытываю потребность расходовать свою энергию. Мне хотелось бы работать, но работать руками, пускать в ход не ум, а свои деловые качества. Стать торговцем, фермером…

— Это пройдет, — сказал Ансена. — Заявляю тебе это со всей ответственностью тридцатилетнего мужа. В таком возрасте начинаешь опять любить книги…

Он заметил в глазах Альбера выражение беспокойства и тотчас добавил:

— Впрочем, это не столь важно. Прежде всего надо по-настоящему чувствовать, быть открытым для всего нового…

Ансена всегда верил в счастливую звезду Альбера; он культивировал в себе эту роль доброго наставника и, не жалея усилий, старался приободрить друга.

Однако Альбер более не ждал от себя ничего значительного. Но, отказываясь принимать на веру слова Ансена, показавшиеся ему преувеличением, он тем не менее ощутил новый прилив сил от поддержки друга, его уважения к своему настроению и проявлений его нежности и участия.

— Ну что ж! Посмотрим!

Он машинально взял в руки лежавшие на одном из кодексов «Избранные страницы» Паскаля, раскрыл это небольшое школьное пособие, хранившееся у Ансена с детства, опять закрыл и благоговейно положил его на стол.

Ансена проследил за жестом Альбера, потом взгляд его задержался на распятии, которое висело над скромно убранной кроватью.

Альбер знал, что во время раздумий Ансена часто инстинктивно обращает свой взор к распятию. Он не задавался вопросом, как эта вера уживается с его аналитическим умом. Они интуитивно чувствовали друг друга, в их отношениях царила полная ясность.

Альбер вернулся домой. Он решил, что каждый день хоть немного своего времени будет посвящать чтению. Однако стоило ему усесться за стол перед раскрытой книгой, как он тут же вспомнил о милой его сердцу городской суете, о кипящей в это время суток уличной жизни и быстро вышел из дома.

Ему показалось, что в одной часовой лавке мелькнуло лицо госпожи де Солане, и он повернул обратно; настенные часы в магазине показывали шесть часов. «Может быть, малышка Берта как раз в этот момент стоит у окна», — подумал он.

Дом, в котором жили Дегуи, вырисовывался на фоне темнеющей улицы. Его белые стены создавали впечатление, что он стоит особняком от остальных зданий. В двух окнах первого этажа горел свет. «Это гостиная», — сказал себе Альбер.

Он вошел в небольшую застекленную прихожую. Заметив сидящую в своей комнате консьержку, он спросил:

— Здесь живет госпожа Дегуи?

— Да, на втором этаже, над антресолями.

— А мадемуазель уже вернулась?

— Да, только что.

Он поднялся по лестнице и остановился перед дверью госпожи Дегуи.

Прислушался. В доме играли на рояле, но сказать определенно, доносились ли звуки из этой квартиры или откуда-то сверху, было нельзя. По лестнице спустились две увлеченные разговором женщины, и Альбер отошел в сторону.

Он стал перед домом и посмотрел на окно. Берта, должно быть, знает, что он пришел. Может быть, она сейчас появится на балконе или же случайно выйдет на улицу, или вдруг просто захочет встретиться с ним. Глядя на одну из темных улиц, он подумал: «Мы пойдем в этом направлении».

Альбер стоял и ждал. Ждал и поглядывал на освещенный циферблат часов под деревом. У него появилось желание уйти. «В шесть тридцать я уйду», — решил он.

Альбер оставался на месте, прикованный нетерпением и малодушием. Потом все-таки ушел. Он проголодался. Зашел в аптеку, купил там пастилок и опять вернулся к дому. Он неотрывно вглядывался в два освещенных окна и быстро, с яростной прожорливостью поедал пастилки. Ему казалось, что от нервного напряжения и перевозбуждения голова его гудела и ничего не соображала, а сам он словно врос в землю и уже ни о чем не думал, а только, не мигая, словно в каком-то гипнотическом оцепенении, смотрел остановившимся взглядом на окно и желал, чтобы его надежды оправдались: «Госпожа Дегуи, видно, собралась в город на ужин, и Берта дожидается, когда она уйдет».

Он заметил за окном тень. Свет погас, потом загорелся в другом окне. «Они ужинают», — подумал он.

Этого отражения человеческой фигуры ему показалось достаточным для удовлетворения своего болезненного самолюбия, и он ушел.

Позже, вспоминая о тени за окном, он сказал себе: «Я вернусь».

— Эти письма какие-то странные, — говорил Кастанье, пытаясь разговором задержать Альбера. — Великие деятели обычно отличаются страстной натурой.

— А, я читал эти письма, — ответил Альбер, чувствуя, что Кастанье думает в этот момент о чем-то другом. — Они мне показались немного детскими… Ты сейчас ничего не пишешь?

— Нет.

Кастанье замолчал и посмотрел в сторону двери.

— Ты, может быть, кого-нибудь ждешь? — произнес Альбер, вставая.

— Останься! — быстро сказал Кастанье. — Прошу тебя. Теперь она уже не придет. Сейчас полседьмого. Впрочем, я и не рассчитывал сегодня на это.

Он помолчал немного, а потом спросил, прогоняя тяжелые мысли:

— Ты все лето провел в Нуазике?

— Да. Край располагает к себе. Отец на пять лет снял там одно поместье, которое нам порекомендовали Катрфажи. Так что волей-неволей нам приходится туда приезжать. Но я не жалуюсь.

Он посмотрел на Кастанье и вдруг сказал проникновенным, тихим голосом:

— Ты очень влюблен…

— О! Друг мой! — произнес Кастанье, и тонкие черты его гладко выбритого лица исказились. — Видишь, я жду ее. Я знаю, что она не придет. Пытаюсь отвлечься. Вот листаю книгу и жду, а делать ничего не могу.

Альбер участливо смотрел на Кастанье, пытаясь понять это переполненное любовью сердце и ощутить его необычайный пыл.

— Интересно, увижу ли я ее когда-нибудь? — сказал он. — Однажды ты мне показывал ее фотографию…

— У меня ничего нет, — сказал Кастанье, выдвигая ящик стола. — Фотография, которую сделал Эрио, мне не нравится. Разве что глаза…

Альбер бережно, будто касаясь чего-то необычайно хрупкого, взял карточку из рук Кастанье.

— Да, — сказал он, — глаза действительно чудесные.

И добавил:

— Кажется, я где-то видел это лицо. Скажи-ка, ведь глаза у нее очень светлые? Смуглое лицо… и такая худенькая на вид?

— Меня беспокоит ее здоровье.

— Не исключено, что именно ее я и встретил, когда ехал сюда, — сказал Альбер, признав в изображенной на фотографии женщине даму из поезда.

Он снова задержал взгляд на портрете, потом вернул его Кастанье, добавив серьезным тоном:

— Очень красивая.

— Не спеши, побудь еще! — обеспокоенным голосом произнес Кастанье, когда Альбер встал.

— Я ужинаю у Беланже. Мне нужно успеть переодеться. Проводи меня.

— Мне бы хотелось перед ужином немного почитать.

— Почитаешь после ужина… Давай!.. Пошли! — сказал Альбер Кастанье, знавший, как легко тот поддается на уговоры.

— Ты встречался в последнее время с Катрфажами? — спросил Альбер, когда они спускались по лестнице, устланной толстым, поглощающим звуки ковром.

Они шли вдоль окружной железной дороги, темный желоб которой выпускал сквозь решетки облака подземного пара.

— Реймон все где-то пропадает, — сказал Кастанье, чья походка по мере их удаления от дома становилась все более медленной.

Он остановился.

— Все-таки я лучше вернусь, — сказал он. — У меня новая кухарка, и я стараюсь привить ей пунктуальность.

— Ну что ж, иди, дружище.

Когда Альбер оглянулся назад, он увидел, что Кастанье бежит.

Он подумал об ужине у Беланже, но мысль о том, что сейчас придется идти переодеваться, изменила его намерения. Ему захотелось побыть одному. Он зашел на почту, послал, нимало не заботясь о последствиях, свои извинения и направился в ресторан Карну, собираясь вкусно поесть в одиночестве.

— Жареную камбалу… — отрывисто произнес официант, повторив заказ Альбера.

— А потом, потом мы посмотрим. Только подайте сначала устрицы.

К Альберу подошел плотный человек в синем фартуке, осторожно открыл бутылку и стер с краев горлышка крошки воска.