Наперегонки со смертью - Дмитрий Старицкий

Поели спокойно. Даже горячего. И чайком ароматным побаловались комиссарским. Всласть. С сахаром. И больше к мировым проблемам не обращались.

На полянке ощущалась безмятежность бытия наедине с природой. А всхрапывания лошадей только сгущали это чувство. Не хотелось думать ни о чём. Накатил откат после боя. Если можно боем назвать ту стычку на дороге.

Сидел, привалясь к молодому дубку, смотрел на хлопочущую у костра жену и умилялся своей любви к ней. При этом понимал, что главное сейчас это сохранить её, уберечь. А для этого надо её увезти далеко отсюда. Туда где нет войны, и долго не будет. Разве что такая, как была у Британии с Аргентиной за Фолкленды — Мальвины.

— Георгий, — окликнула меня Наташа.

— Что, милая?

— Я вот что подумала. Если нам придётся всё это бросить, — она обвела рукой коней и повозку. — Что мы должны взять с собой крайне необходимого.

— В первую очередь хирургический набор, — откликнулся я. Это то, что нас с тобой прокормит везде. И оружие. Затем только то, что будет посильно нести. Остальное — наживное. Остальное можно и бросить с чистой совестью.

— А может тогда нам сейчас эту повозку бросить и уйти верхами? — предложила Наташа.

— Сёдел нет. А охлюпкой далеко не уйдём. Сами устанем, да коням спины собьём. Лучше тогда уж пешком. Только на лошадей у меня виды есть. Хочу сменять их на лодку и уйти вниз по Дону.

— Как скажешь, — то ли согласилась она со мной, то ли смирилась с моим мнением. Так прошло два часа. Лошади отдохнули, и пора было их впрягать снова в повозку и трогаться в путь.

Но тут на нашу поляну влетел всадник на гнедом жеребце. И с криком. — А!.. Вот вы где прячетесь! — стал вынимать из ножен шашку.

Я и очухаться не успел, как Наташа выхватила револьвер и выстрелила в него.

Моментально вскочив, я бросился к повозке вооружиться карабином.

Гнедой бился, пытаясь вырваться из запутавшегося повода, который твёрдо сжимал упавший с него мертвец.

По дороге заметил, что довольно далеко ещё — с полверсты, но гай, в котором мы отдыхали, окружает редкая цепь красноармейцев в поле.

Крикнув Наташе.

— Запрягай!

Сам занял позицию у крайних деревьев.

Патронами к винтовке я россыпью набил все карманы бушлата, и теперь они мешали удобно принять положение для стрельбы лёжа. Пришлось стрелять с колена.

Первый мой выстрел был в молоко и не произвел впечатления на противника.

Второй пулей мне удалось кого-то достать. Цепь тут же залегла и началась вялая перестрелка, растянувшаяся на целых четверть часа.

Вот непруха-то, а казалось хорошо мы тут ото всех заныкались.

Я, изредка постреливая, не давал цепи подняться в атаку, одновременно следя за экономией патронов.

И ждал, когда Наташа мне скажет о готовности нашего средства к передвижению. Сигнал к возможности быстрого бегства с этого незадачливого места.

Но дождался только шума за спиной и выстрелов.

Обернувшись, увидел, как из руки любимой жены падает на траву револьвер, а на её груди, на белом фартуке расцветает алая роза из артериальной крови.

Три вооруженных винтовками человека — по виду мастеровых, продирались через лес к поляне нашего отдохновения. Четвёртый падал, схватившись за тонкую березку и зажимая другой горстью себе грудь. Я вскинул карабин. Трое поочередно упали, как подломленные, приготовившись удобрить родную землю.

Затем боёк сухо щёлкнул. Патроны в магазине кончились, а набить новый времени мне уже не оставили.

Из леса на нас дружно пёр вооружённый народ уже массой.

Бросил винтовку, подбежал к жене, услышав он неё последнее.

— Прости, любимый…

Потом на губах Наташи пошла пузыриться красная пена и глаза её — синь небесная, застыли, подёрнувшись свинцовой окалиной.

Как в руке оказался манлихер, я и не заметил.

Бил врагов на выбор, как в тире.

Семеро пали.

Потом патрон заклинило. И над телом убитой жены я сошелся с ними в рукопашную, используя австрийский автоматический пистолет как примитивную дубинку.

Ну, не Джеки Чан я и не Чак Норис.

Посекли ноги.

Навались массой.

Ударили об землю.

Сели на руки на ноги вчетвером, а пятый с размаху плюхнулся на грудь, выбив из лёгких весь воздух.

Кто-то крикнул.

— Приказано его живым брать!!!

Тот, кто сидел на моей груди, глумливо ухмыльнулся щербатым ртом и ответил невидимому командиру.

— Будет он вам живой, но некомплектный.

После чего выхватил с поясных ножен бебут и воткнул его мне в правый глаз.

Потом — в левый.

Дикая боль…

Темнота.

И спасительное забытьё с отключкой сознания.

Мутный молочный свет вместо ожидаемой черной темноты — это всё что я увидел, когда очнулся. Молочный такой сумрак. Матовый. Попробовал дёрнуться, но тело моё оказалось плотно упаковано.

«Плен», — первое, что пришло в голову, — «Приехали. Максим Грек. Триптих темперой. «Слепой страстотерпец», мля, как на иконе.

Как же пить-то хочется. Сушняк, как с хорошего такого похмела. Рот, как наждачкой обработали. Да, да… Оно самое: вокруг ва-ва, во рту ка-ка, головка бо-бо, денежки тю-тю.

Но больше чем пить хочется, как раз наоборот.

А ещё больше хочется определённости.

Дернулся ещё раз — бесполезно. Скрутили на совесть за все отростки. Как же я теперь ссать-то буду? Разве что под себя. От нерадостная перспективка…

— Ммммммм… — только и смог произнести.

Язык опух и еле шевелился.

И никто, натурально никто не отозвался на мои потуги к общению.

Потом пронзило мыслью: Плен!

Наташа!!!

Суки рваные, всех унасекомлю! Дайте только руки отвязать — всех без яиц оставлю!

Внезапное буйство вскипело в душе, и я забился в ремнях, как эпилептик.

Всех на тряпочки порву, как фуфайку!!!

При этом я по-прежнему ничего не видел, кроме мутной белесой мглы вокруг. Но слух работал хорошо. Стукнуло справа, похоже, как дверью об косяк.

Возле меня столпились неясные силуэты.

— Мммммммммм… — попробовал я ругнуться на них матом.

И тут моё тело вдруг обмякло, перестало биться в конвульсиях, а глаза вскоре снова накрыла черная мгла.

Всё. Плёнка кончилась. «Кина не будет…»

Кто-то меня робко тормошил за плечо.

Голова была чугунная и соображала плохо. Даже ориентация в пространстве куда-то пропала.

Нижней частью тела я на чем-то сидел, а верхней — лежал, как поручик Ржевский в салате. Меня приподняли и уложили спиной на какое-то мягкое на ощупь, но почти вертикальное ложе. Голову и лицо стали вытирать мокрой салфеткой. И вообще обращались со мной вопреки ожиданиям бережно и даже ласково.

Глаза промыли и я УВИДЕЛ!!!!

Увидел перед собой торпедо автобуса, «баранку» рулевого колеса, лобовое стекло и желтый капот, упирающийся в огромный дуб.

Что за бред!

Пока пытался все это осмыслить, меня ворочали, как куклака какого. Осторожно раскрыли рот и сунули туда какую-то таблетку. И тут же поднесли к губам кружку воды.

— Жора, выпей это обязательно. Полегчает, — услышал заботливый голос.

Пришлось, и пить, и глотать.

Повернул с трудом голову. Рядом со мной, справа, стояла натуральная пионерка, одетая как во времена Советского Союза на торжественный сбор. В синей юбочке, галстуке красном на белой сорочке и прической в два конских хвоста над ушами. Вот только сиськи были у неё совсем не пионерские. Номер четвёртый где-то.

— Где Наташа? — спросил я эту пионерку о главном.

— Какая Наташа? — переспросила меня та удивлённо.

— Синевич, — прохрипел этой непонятливой деве.

Говорить что-то мешало в гортани.

— Наташка. Синевич, — крикнула пионерка мне за спину. — Греби сюда, тебя Жора кличет.

— Зачем, — раздался сзади знакомый звонкий голос баронессы.

— Вот ты сама это у него и выясни, — а пионерка-то ехидная оказалась.

Секунд через тридцать рядом со мной, сменив пионерку, появилось красивое свежее лицо баронессы Наталии Васильевны фон Зайтц, моей венчанной жены. И соответственно бывшей баронессы.

Жива! Слава Богу!

Сделал неловкую попытку улыбнуться.

В ответ Наташка тоже разлепила губы и показала замечательные ямочки на щеках. Но вела она себя совсем не как моя жена. Как чужая девушка на выданье.

Я протянул руку, и Наташа взяла её в свои ладошки, для чего присела рядом со мной на корточки. Наши глаза оказались на одном уровне. Стало легче общаться. Только вот мысли дурацкие какие-то бегали в голове, щекоча мозги, как муха бархатными тапочками. Типа, а когда Наташа успела постричься? У неё вроде шикарные такие волосы были длинные. Но сказал другое.

— Наташа, я только тебе могу верить. Ты скажешь правду?

— Конечно, Жорик, ничего кроме правды, — охотно откликнулась она на мой вопрос.