Оренбургский платок - Анатолий Никифорович Санжаровский

Мало-помалу, слышу за работой, сила льётся в меня. Кажется, могу уже и встать. А боюсь. Да и что вставать? Что ноги? Я ж не ногами вяжу.

Сижу себе на койке да знай наковыриваю.

Однажды клубок далече сбежал от меня и спрятался за комод.

Нитка в чём-то увязла.

Кумекаю, сейчас я по ниточке и доберусь до своего вер— туна клубыша. Вызову-вызволю своего озоруна.

Я это дёрг, дёрг.

Не летит ко мне клубочек-голубочек. Бастует?

Я сильней рванула. Нитка и лопни.

А Господи! А Боже ж ты мой! Что ж мне, кулёме, делать? Звать кого на помощь?

Да зови не зови…

Не доаукаться.

Дома ни души. Одна я да кот. Все ж наши на лубянке[103].

Лежать ждать, когда уявятся?

Я к комоду пластунским макарцем.

Достала клубок.

Думаю, а чего это я в своём курене да ползком?

В дрожи взнялась на карачки…

Маненько передохнула…

Осмелела наша геройша, разогнулась да и прямой на— водкой пешаком к койке!

Пока по стенушке ковыляла, упарилась. Невозможно как устала. По корень оттоптала ноги.

И только как села, страх молоньёй прошил меня всю. С корени до вышки.

«А батюшки!.. А светы!.. Ты ж сама с клубком от комода-то шла! Сама!.. На своих! На ноженьках! Клубочек подняла и… Не-е… Божечко мой! Это ж клубочек тебя поднял!..»

Сила в ногах всё плотней копилась.

Взялась я потихоньку-полегоньку уже и сама выползать на волю.

Во двор.

Слилось время.

Платок поднял меня. Крепенько встала я на свои ноженьки. Будто беда их и не трогала.

Отошла я, так Михаил зачал косоуриться. Всё носом шваркает да сапурится. Штукатурить в Жёлтом нечего. На приработки всё на сторону кажен божий день гоняй. Ну чистая смерть птенцу!

А тут крюковские басурмане завились аж в Срединную в Азию. Доплескались до самого до господина Ташкента!

Засылают азиатцы призыв за призывом ехать.

Призывы всё на един покрой. Строек завались! Одна другой главней! Русскому топору да мастерку почёт бес— примерный! Деньжищу каждому отваливают по мешку за месяц!

Распустили басурманцы перья.

Пропал мой Миша ни за понюх табаку.

Заладил бесконечное своё вечное: ну поехали да поехали!

А я ни в какую.

Между нами пробежал платок.

— Ну что я, хряк сопатый, — жалится, — грошики тута сшибаю в той межпланетной?[104] А представляешь, голова ты безумная, какая цена будет там моим рукам?!

— А то! — смеюсь. — Чертячий доход по тебе обрыдался![105] Припасай, — веду на ум, — совковую лопатищу. Так оно сподручней гнать капиталы в контейнеры.

— Не смеись, — обжёг в прищуре лиходейскими глазищами. — У кого табачок, у того и праздничек! — да этако картинно только ж-ж-жа-а-ак на стол билеты.

И ощерился:

— Ну как? Хитро завёл в сетку?

Ахнула я от такой напасти.

Пыхкаю в себя воздух, что тебе рыбица на песке.

А сказать словечка не скажу.

Минутой потом оклемалась.

Слог прорвался гладкий. Будто писаный:

— Молодцом! Хитрей хитрого завёл… Сострил тупей коровьего бока! Скажи, парнишок, кто я тебе? Законница иль так, служкой какой приставлена? Не обсоветоваться… Ну ни человек ни обморок…[106] Мне ни звучика и на, зволь радоваться. Получи яйцо с обновкой![107] Билеты! На поезд что, сегодня, лётчик?[108]

— Спогодя десять дён.

Ну, держу думушку, пустого времени у нас луканька на печку не вскинет. Дай-ка я его ядрёно выполоскаю. А то… Дай дурилке волю, так он и две цапнет!

Эхо и разошлась, ровно тебе лёгкое в горшке. Разбрехалась, точно перед пропастью. Такую бучу подняла, что, смотрю, обоýм[109] — то мой тишком, тишком сгребает до кучи билетики и рысьюшкой назад их кассирке.

Снёс злодеюшка и по второму забегу.

А на третьих разах я сама сдала билеты только на себя да на наших на двоеньких детишков. Жалконько смотреть на Мишины мучения!

Уколесил мой один.

Осталась я вязать.

Поверх года толклись подврозь, покуда не поднаумили да не присоветовали люди добрые.

Диву даюсь, как это нам самим в дум не пришло?[110] Чего ж сами-то, дурачоныши, до этого не доскрипели?

Живёт ведь почта! Артель согласна гнать мне в Ташкент пух. А я в обратки — готовые платки.

Так и нарешили.

Только после этого сшатнулась я в «город хлебный».

16

Всяк своего счастья кузнец.

Не всхотелось в малограмотных киснуть. Навалились мы в Ташкенте учиться.

Миша у меня уже в горбатые стахановцы выполз. Там вламывал, «как огнём жёг».

Я вязала и смотрела дома за детишками. А вечерами — школа.

Занимались мы не стыдно сказать.

За год по два пробегали класса на стахановских курсах.

Про нас даже печатали!

Бюллетень «За грамотность» — было это в тридцать шестом — дал в отдельности наши рассказы и портреты.

А мой портрет так во всю вторую страницу обложки!

Смотрю я на себя. Не узнаю.

Передо мной на столе глобус. Одна рука на раскрытой книжке. Другой подпёрла щёку. Читаю…

Такая я вся молодая да складная…

Подпись учинили — буквищи в аршин:

«АННА БЛИНОВА, УЧЕНИЦА — ДОМОХОЗЯЙКА, ЖЕНА СТАХАНОВЦА 3–ГО СТРОЙУЧАСТКА, ОКОНЧИЛА ШКОЛУ ВЗРОСЛЫХ НА ОТЛИЧНО, ГОТОВИТСЯ К ПОСТУПЛЕНИЮ В ТЕХНИКУМ».

Листочки жёлтые. Будто переболели тяжело как…

Переворачиваю тихонько. Боюсь не рассыпать бы…

Вот моя статеечка «О картине “Юность Максима”».

Была я вся наружу. Писала безо всяких затей. Проще простого. Как говорю, так и пишу.

Ну, что я написала, то куда — то умахнули.

А под мою фамилию подвели слова, какие им надобны. Разве нас спрашивали? Что мы за букашки, чтобушко нас спрашивать?

Зато я спросила, зачем они так сделали. И мне ответили:

«Так надо».

И в бюллетене так меня выбелили, так выправили мой слог — без наркоза не станешь читать:

«Недавно я посмотрела эту замечательную картину. Который день она у меня не выходит из головы! Вот, товарищи, как завоёвывали старые большевики свободу для нас! Что за картина, как зажгла моё сердце! Нам, товарищи, так же надо стоять горой за нашу Родину, за нашу завоёванную свободу. Мы живём не так, как жил Максим до революции; мы живём в свободной стране и должны помнить, что за пределами нашей Родины фашистские банды каждый день готовятся напасть на нас, как напали они на республиканскую Испанию.

Мы все должны крепить оборону Отчизны. Я, ученица школы малограмотных, готовлюсь к сдаче норм ГТО и вы— зываю мужа последовать моему примеру».

Ух и боевая была я молодайка!

Куда ж он денется, последовал. Сдавали напару.