Версия - Юрий Евстафьев

В 45–46 годах были демобилизованы миллионы наших солдат. Их сняли с армейского рациона, а дома есть было нечего. И сеять было нечего. Поэтому 46-й год был очень голодным, хуже, чем 31-й. и так же, как в 25-м, в 29, 30, 31, 32, 33, в 46 и 47 годах люди стихийно двинулись с места и поехали туда, где ещё делились куском мамалыги и глотком молока – в Среднюю Азию и на Кавказ. Я на всю жизнь запомнил весну 47-го в селе Эльхотово, Северной Осетии, где мы с матерью пололи в колхозе бесконечные рядки кукурузы, зато в конце рядков ели горячий пшённый суп, а кирпич белейшего воздушного (один воздух!) хлеба оставляли на вечер. И осень запомнил – в Нагутском районе на Ставропольщине, где я, уже без матери, жил у дядьки с тёткой (вечная им благодарность!). Дядька был бухгалтером в колхозе, и каждый вечер приносил в карманах кукурузу, которую мы мололи на самодельной мельнице и потом варили из неё мамалыгу. Иногда к ней перепадало молоко. И 48-й запомнился постоянной пустотой в желудке, как будто из него откачали воздух. Это был уже Краснодар, и ещё одна тётка – тётя Маня. Там я учился в 8-м классе, на большой перемене дежурный приносил на фанерном листе кусочки чёрного хлеба, намазанные повидлом. Чувствуете, какие края и какие годы? Самые богатые в России края и третий год после войны. Так или ещё хуже, жила вся территория, по которой прокатились немцы.

Продолжался сталинский террор. Каких только обвинений не придумывали, только чтобы убрать из общества солдат, побывавших в Германии как победители или как пленные. И тех, кто партизанил в Европе вместе с французами, греками, югославами. Самым слабым было обвинение в шпионаже – в чью пользу? Дальше по традиции – агитация за свержение строя, организация убийства товарища Сталина и т. д. Хотя убить-то его надо было ещё в 20-м году. Не возмущайтесь! Это была бы, по его же формулировке, просто высшая мера социальной защиты.

Для отвлечения мозгов от гнусностей быта, страха и аналитических сравнений жизни победителей и побеждённых, требовались новые враги, против которых мы, затянув пояса, с новым всплеском патриотизма и любви к Родине, с новым запалом ненависти, и старыми лозунгами типа «Смерть врагам народа!», стройными рядами, взяв в руки вилы и дубины, должны были, как один, дать прикурить этим самым врагам.

Враг был определён и назначен – это были самые доверенные и перепроверенные, приближённые к телу дорогога вождя ближе, чем кто-либо даже из синклита его, ближе земляков в его правительстве и скудной родни. Это были врачи и медсёстры еврейской национальности, безуспешно лечившие вождя от шизофрении.

Обречённая нация, как ни старалась понравиться вождю все годы становления социализма его имени, наконец-то сообразила, что ждёт её та же судьба, которой дождались евреи европейские, особенно немецкие.

Состояние здоровья дорогога вождя всё чаще заставляло вздрагивать весь Союз, вернее, всё его руководство, которое было допущено к информации об этом драгоценном здоровье.

Всем побриться!

Не оставалось времени для убеждения соплеменников в горькой правде, подбора кадров для выполнения идеи. Поэтому первой группе кандидатов было объявлено, что несогласным придётся до конца акции провести время под домашним арестом, но всем в одном доме.

– В тюрьме, что ли?

– Считайте, что так. Не убивать же. Отпусти вас, так разболтаете.

Но когда услыхали, что задумано, загорелся еврейский темперамент, и, не долго думая, все с азартом поклялись умереть или победить. Настоящее «Patria o muerte!». («Родина или смерть!» – лозунг кубинских революционеров.)

А шо ж таке Родина?

Кому это надо знать? Кто озабочен таким вселенским вопросом? В чью больную голову приходит это газетное слово – Родина? Естественно, когда голова наедине только с собственным туловищем? Если собираются вместе две головы или больше, то тут уж что! Тут уж всё говорят! Даже то, о чём сроду не думали! Это известный эффект толпы. О нём будем иногда говорить по ходу изложения темы, пока же примем постулатно, что одинокая и не больная голова в естественных природных условиях (при нормальном атмосферном давлении и 20ºС наружного воздуха) о таких материях, как «отечество», «мир во всём мире», «гуманизм», «экология» не думает, а в неестественных скорее вспоминает не Родину, а мать, и то не свою.

Когда у целого народа нет в сердцах ощущения единства с той землёй, где он родился и вырос, то подобные слова (отечество, отчизна, родина, патриотизм, народ) всегда применяют в качестве средства шантажа, либо апеллируя к совести (категория генетическая, но поддающаяся селекции, или, скорее, вивисекции), либо откровенно запугивая. Впрочем, апелляция к совести тоже есть запугивание – вот она проснётся, а тебе спать не даст!

Значит, кто этими словами манипулирует, тому они и нужны? Конечно. Сейчас это называется «вешать лапшу на уши», а несколько ранее это были слова-дубины. Они сбивали с ног, делали людей лежачими и немыми перед «страшными» обвинениями в непатриотизме, в нелюбви к родине, предательстве отечества-отчизны.

Парадокс: ощущения родины в сердцах не было, а страх перед такими обвинениями был. Проще объяснить страх турка в чужой стране. Это я всё к тому, что если доберусь до поступков наших людей в моём писании, то мои рассуждения помогут их понять.

Пойдём теперь сзаду: кому цэ надо, чтобы люди боялись быть людьми?

Кому это надо? Тому, кто у власти, кому же ещё. А у власти – грузин Коба с бандой тонтон-макутов, то есть с «партией большевиков». Интересно, на следующих выборах президента не будет ли у Миши Прохорова оппонентом Миша Саакашвили? Давно что-то не было варягов.

А шо таке Отечество?

Наши лозунги всегда были очень похожи: «За царя и Отечество!», «За батьку Махно!», «За Родину, за Сталина!» – здесь уже как бы отдельно, через запятую, без союза «и», то есть можно уже было выбирать, за Родину лезть под пули, или за Сталина. В гимне опять таки упоминалось слово «Отечество»: «…славься, Отечество, наше свободное!..»

Ежу понятно, что под «отечеством» лежит фундаментное слово – «отец». С одной стороны, как корень под грамматическим древом, с другой – в прямом смысле: где ни копни землю отечества, всюду наткнёшься на кости отцов, от Бреста до берегов Чукотки. Отцов состоявшихся и несостоявшихся. Их так много, свеженьких, что одними отцами (кто бы их разбудил?) можно было бы заселить всю нашу страну.

Отсюда возникает великое сомнение в качестве нашего отечества. Что от него требовать, если все отцы (состоявшиеся и несостоявшиеся), под землёй? Если все они, пока ходили по земле, не успели положить свои камушки на стройке отечества. Да никто им этого и не позволял. Кирпичи они клали, котлованы рыли, Днепрогэсы из бетона отливали, а вот к возведению отечества их на выстрел не подпускали. Стоило подойти чуть ближе, как этот выстрел раздавался, и отправлялся неосторожный отец в качестве органической добавки в очередной фундамент.

Не будем вспоминать, кто не позволял, не подпускал и стрелял – об этом, слава богу, подробно и красочно рассказали другие. В том числе и уцелевшие отцы. Мы же продолжим об отечестве.

Отец для детей (нормальный отец для нормальных детей) на всю их жизнь создаёт для них свой видимый (а потом и невидимый) образ, на который они молятся и непроизвольно равняются, и сами становятся нормальными отцами для своих детей, продолжая в них своего отца, создавая отечество.

Но прервалось в стране отцовство. Не вглядываясь в историческую даль, из которой тоже потягивает кислым запахом безотцовщины, только в совсем близкой ретроспективе, прожитой нами, имеем сто миллионов убитых отцов, а в них убитых детей, внуков, правнуков, которые не стали отцами. (4 миллиона успела прибрать первая мировая война, 20 миллионов – гражданская, 30 миллионов (или больше?) – так называемая Отечественная, 15 миллионов – три устроенных коммунистами очень эффективных голодовки, 50 (и больше) – война большевиков с народом.)

Но в понятие «отечество» входит не только аура, привнесённая каждым нормальным отцом, а и созданное ими богатство государственной массы, дом, под крышей которого надеется прожить безбедно и безопасно каждый сын.

Не было отцов, не было ауры, не было дома, были и есть бедность и постоянное ощущение опасности.

Бедность, потому что всю прибавочную стоимость забирало чужое государство. Что ему до роботов? (Даже не до рабов – их надо кормить!)

Опасность – она исходила (и исходит) от самого государства, прежде всего. Государства отнимающего, не просто враждебного, но вражеского.

(Она исходит от каждого – мы стали врагами друг другу. Мир рабов всегда таков.)

Когда открыли жёсткое, гибельное излучение радиоактивных элементов, радиацию, то её называли «эманацией». «Эманация радия», например. (Впрочем, эманация с англ., франц. и есть излучение, истечение.)

Это слово в физике теперь не принято, зато очень подходит для названия потока флюидов, маревом идущего из-под реденького одеяла землицы нашего отечества, порождённого атомным котлом, топливом которого стали наши отцы-деды, отцы-пацаны.