Стрекозка встает на крыло - Елена Гостева

– Ваше превосходительство, – поднял на него глаза Телятьев. – Кавалеристы говорят: лучше жену отдай другому, только не коня.

– Слыхал я эти слова, слыхал, – ироничным тоном промолвил генерал. – Но, что любопытно: лишь от холостяков! А от женатых не доводилось.

Офицеры о чём-то заперешёптывались, захихикали, пряча смешки в кулаки, и Кочиалов, чуть скосив взгляд, тоном человека, уставшего повторять одно и то же, добавил:

– Супруг Марьи Агафоновны не в счёт… – и штабисты отозвались дружным смехом, а генерал снова обратился к владельцу коня. – Господин Телятьев, я адресуюсь к Вам не как генерал к обер-офицеру, а как дворянин к дворянину: если надумаете, прошу продать мне, никому другому!

Поручик поклонился, генерал и его свита уехали, офицеры-харьковцы кинулись осыпать похвалами своего полковника. Анреп прав, на младшего офицера нельзя оказывать давление, и даже обещались, если генерал-майор будет чем-то ущемлять поручика, на дуэль вызвать. О, всем офицерам было приятно, что сей вызывающий восхищение жеребец содержится если уж и не у них лично, то в их полку.

У прежнего хозяина кони носили громкие имена: серый – Эклипс (так звали светло-серого жеребца императора Александра I, подаренного ему Наполеоном), гнедой – Кайзер. Антон переименовал их на свой лад: Эльбрус и Казбек. Оба они требовали внимания: даже человека в свет выводить без предварительной подготовки нельзя. В имении пана у лошадей была спокойная жизнь, а здесь они должны стать единым целым с полком, а в одном эскадроне 180 жеребцов, каждый со своим норовом, и нужно, чтобы новые кони не дрались с ними, чтобы те в ответ не скалили зубы на коня командира взвода, не лягались бы. Надо было постепенно приучать коней к строю, к ритмичному бою барабанов, а затем – и к пушечной пальбе, то есть ничего не пугаться, не кусать и не бить копытами других жеребцов. Потому Телятьев после общеполковых или бригадных учений, дав солдатам отобедать и немного отдохнуть, снова выводил свой взвод на поле – для выучки собственных лошадей. Из всех угощений гнедой Казбек, как выяснилось, предпочитал сушёные груши и яблоки, а аристократ Эльбрус – чёрный хлеб, посыпанный солью. «Порода-то порода, а лопает по-нашему!» – оценили солдаты.

Глава 13

Через неделю Телятьев предстал перед обществом на сером парадире. Дворяне – и господа, и дамы – подходили полюбоваться конём и выражали сочувствие из-за свершавшегося над поручиком произвола. «Какого произвола?» – не понял он, о чём речь. «Мы слышали: генерал угрожает Вам?» «Господь с вами! Никто ничем не угрожал. За что?» «Разве? Но генерал потребовал уступить коня ему, Вы проявили мужество, осмелились отказать, противостояли генералу…» «Думаю, это чья-то глупая шутка. Я несказанно удивлён! Да, Кочиалов изъявил желание купить коня, но подчеркнул, что обращается ко мне как дворянин к дворянину, а не как генерал к подчинённому. Я ответил, что продавать не буду, только и всего. Никаких угроз!» На лицах дворян читалось разочарование, недоверие, одна из дам спросила:

– Но Вас не было видно. Говорили, что Вы посажены на гауптвахту!

– Это чистый вымысел, вздор! Я был занят выучкой лошадей. Вы ж знаете, что лошади – животные нервные, на то, чтобы они привыкли ко мне и стали послушными, требовалось время… Прошу прощения, что предпочитал вашему обществу занятия с лошадьми, но это было необходимо… Никаких гауптвахт, никаких наказаний, уверяю вас…

Похоже, кто-то из офицеров неудачно пошутил, а в обществе сию глупость приняли за чистую монету. Нехорошо, однако, что дамы нафантазировали лишнего. Получается, напраслину на командира бригады возвели. Посоветоваться бы с кем, например, с Колбяковым. Но всезнайка-майор в этот вечер не появлялся у харьковцев, ротмистры Эсс и Брюховецкий, когда Телятьев поделился с ними, были озадачены.

– Хмм… Вот как из мухи вырастают целые слоны! – резюмировал Брюховецкий.

– Странно, что у меня, Вашего непосредственного начальника, никто ничего не спрашивал, – удивился Эсс. – Но Вы ж опровергли домыслы, я думаю, всё разъяснится.

– Я уверен, что это шутка нашего Тимченки, – предположил Брюховецкий. – Он любит сморозить какую-то глупость и недоумевает, отчего никто не смеётся. Скажу ему, чтобы опроверг сей вздор. Если, конечно, послушает…

– Вы уверены? Не знаю… – пожал плечами Эсс. – Если кто-то поинтересуется, я подтвержу, что поручика никто ни разу не отправлял на гауптвахту…

Затем был ужин, после – танцы. Очаровательную даму, ту, что восхищалась Эльбрусом и просила позволения погладить его красивую шелковистую гриву, бросая томные взгляды на хозяина коня, Телятьев пригласил первой. Оказалось, с нею легко танцевать: она чутко, податливо подчинялась партнёру, какое бы движение он ни желал вставить в рисунок танца, дама его угадывала. Потому, уделив внимание барышням, он снова пригласил эту партнёршу, и когда закружил её, приподняв над танцполом так, что изящные ножки в атласных туфельках делали па в воздухе, дама, прижимаясь к нему, выдохнула, что хотела бы прокатиться на прекрасном сером скакуне.

– С превеликим удовольствием! – ответил он, опуская её. – Хоть прямо сейчас! – а когда музыка закончилась, он, склоняясь к её руке, шепнул. – Выйдите на крыльцо через пять минут…

Она, прикрывшись веером, ответила:

– В аллею… с другой стороны дома…

В полк, на снимаемую им квартиру, поручик вернулся на рассвете. Кажется, только-только успел опустить голову на подушку, как трубач заиграл «зорю». Несмотря на это, не чувствовал ни капельки усталости, всё в нём пело, ликовало: он одержал победу! Но дама была замужней, отношения следовало скрывать. …Подобные тайны, кажется, появились у многих улан.

Глава 14

Неожиданно Телятьева вызвали в штаб, к некому майору Шудякову. Полковник, которому вестовой передал предписание, удивленно поднял брови, встревожился:

– Шудяков вызывает? Телятьев, Вы что-то натворили?

– Не знаю за собой серьёзных проступков… Кажется, не более грешен, чем прочие…

– Мне тоже так кажется, однако… Пообщайтесь с майором, потом, прошу Вас, расскажите… Если не тайна…

Телятьев повернул коня к штабному дому, Анреп снова окликнул, подозвал:

– Поручик, думаю, Вы должны знать… Этот Шудяков… Осторожней надо с ним… Знаете, он… в общем, из простых писарей… Говорят, лет десять, а то и все двадцать был штабс-капитаном, ничем неприметным… Проявил большое усердие в расследовании бунта… Слышали о черниговцах?.. За год на два чина вырос… Обдумывайте свои слова…

Телятьев поклонился полковнику:

– Благодарю Вас!

Бунт Черниговского полка, кто ж о нём не слыхал? Только все рассказывали по-своему, разные версии, а общаться с непосредственными участниками Телятьеву не приходилось. У кого-то после бунта полетели головы, с кого-то сорвали эполеты и мундир, а кто-то, стало быть, в чинах возрос…

Майор Шудяков, лет сорока-пятидесяти, выглядел уставшим, издёрганным, давно не высыпавшимся, на лице была маска отчаянного усилия: как будто б от того, справится ли он с неким сверхважнейшим делом, зависит спасение отечества, никак не меньше. Со столь решительным лицом люди идут в бой, а для майора полем битвы, вероятно, был его массивный стол, на котором в аккуратные стопки были сложены кипы деловых бумаг, стояли несколько чернильниц, в стаканах перья, карандаши. Он страдал одышкой, какая бывает у людей, что неожиданно для самих себя начали быстро раздаваться вширь и не успели свыкнуться со своими новыми формами. Расплывающуюся фигуру плотно облегал, образуя поперечные складки, мундир драгунского покроя, готовый вот-вот треснуть по швам. Старый мундир стал тесен, но майор, словно бы отказываясь этому верить, упрямо донашивал его. За столами меньшего размера склонились над бумагами два молодых писаря.

– Так-с, господин поручик, хотелось бы знать, – недовольно оглядев вошедшего и указав ему на стул, начал майор, – хотелось бы знать, по какой причине Вы генерал-майора в неловкое положение ставите, очерняете?

– Простите, не понимаю, о чём Вы?

– О чём? А сплетни нехорошие распускаете, жалуетесь на генерала-майора…

– Я жалуюсь?! Это ложь!

– А вот написано, – взяв приготовленный лист и отнеся его от глаз подальше, майор прочитал. – «…говорили, что поручик Телятьев отказался уступить генерал-майору Кочиалову скакуна, и за это подвергнут наказанию, отправлен на гауптвахту». А ни на какую гауптвахту Вас не отправляли, я проверял! – упёршись руками в стол и вперившись в поручика тяжёлым взглядом, заявил он голосом прокурора, убеждённого в вине преступника. – И что сие за выдумка, ради каких целей?

– Но кто говорил? Я ни разу ничего подобного не произносил. Что за фамилии-то там, в сём доносе указаны?

– Это не донос, а докладная записка! Фамилии здесь штатских господ, я к штатским отношения не имею, я за настроениями в армии следить обязан. А откуда штатские услышать могли, как не от Вас?