Елизавета Петровна - Николай Павленко

24 ноября ситуация коренным образом изменилась. Цесаревна обратилась за советом к приближенным. Фаворит Разумовский ей заявил: «Сия вещь не требует закоснения, но благополучнейшего действия намерением, а ежели продолжится до самого благополучного времени, то чувствует дух мой великое смятение не только в России, но и во многих государствах…»

Лесток посоветовал в тот вечер послать за гренадерами, чтобы «им объявить намерение свое и за клятвой их посоветовать с ними о том довольно, каким образом производить сие действие, не отлагая в дальность, понеже самое время не повелевает».

Явившимся представителям гренадеров было велено вернуться в казармы, «чтобы оные сию ночь или сие время оставя, дожидали повторительного ее величества ордонанца».

Цесаревне прибавили решительности два рисунка, сделанные Лестоком, по одним сведениям, на игральных картах, по другим — на куске картона. На одном из них доктор изобразил свою пациентку с императорской короной на голове, на другом — в монашеском одеянии и инструменты для пыток и казней. Лесток прокомментировал рисунок: «Ваше императорское величество должны избрать: быть ли вам императрицей или отправиться на заточение в монастырь и видеть, как ваши слуги погибают в казнях». Он убеждал ее более не медлитъ, и последнее решение было принято на следующую ночь.

В 2 часа ночи 25 ноября Елизавета Петровна, надев сверх платья кирасу, в сопровождении Лестока, Воронцова и Шварца, учившего ее музыке, отправилась в казармы Преображенского полка добывать корону. Там она обратилась к ожидавшим ее гренадерам со словами: «Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте за мною. Готовы ли вы умереть со мной, если понадобится?» В ответ она услышала: «Матушка, мы готовы, мы их всех перебьем». Такой ответ противоречил клятве Елизаветы Петровны, данной накануне, никого из подданных не казнить, не проливать их кровь. Поэтому она заявила: «Если вы будете так делать, то я с вами не пойду». Далее последовала взаимная клятва: «Я клянусь этим крестом умереть за вас, клянитесь и вы сделать то же самое для меня». После этого прозвучал призыв: «Так пойдемте же и будем только думать о том, чтоб сделать наше отечество счастливым во что бы то ни стало».

По другому источнику, слова, произнесенные Елизаветой Петровной, были иными: «Не опасайтесь, друзья! Хотите ли мне служить, как отцу моему служили? Самим вам известно, коликих я претерпела нужд и ныне в крайности претерпеваю».

Ювелир («бриллиантщик») двора Н. Позье сообщает еще один вариант диалога цесаревны с гренадерами. Елизавета Петровна спросила у гренадеров: «Признаете ли вы меня за дочь вашего императора Петра Первого?» Получив утвердительный ответ, цесаревна задала еще один вопрос: «Готовы ли вы помочь мне сесть на престол, который у меня отняли?» Услышав положительный ответ, Елизавета велела: «Пусть 300 человек из вас возьмут оружие и идут за мной, а остальные из полка… пусть ожидают моих приказаний».

Позье, скорее всего, со слов Лестока, описывает события в ночь с 24 на 25 ноября так: прибыв во дворец к Елизавете Петровне, он обнаружил ее еще не совсем решившейся на переворот, «но как пред тем Лестоку сообщили, что ее завтра арестуют вследствие сведений, доставленных регентше о том, что нечто затевается против нее… то он взял принцессу Елизавету за руку, свел ее в сани, ожидавшие их на дворе, и, говоря ей, что если она не пожелает, чтобы на следующее утро его казнили, а ее сослали на всю жизнь в Сибирь или сделали что-нибудь похуже, убедил принять твердое решение. Заперев на ключ всех бывших в ее дворце и ничего не знавших о предстоящем деле, Лесток проводил Елизавету до саней, на облучке которых камергер Воронцов сидел кучером». Лесток вместе с Петром Грюнштейном стали на запятки и отправились в казармы.

В приведенных свидетельствах немало апокрифического, в частности преувеличение роли Лестока — будто он рассеял последние сомнения цесаревны в необходимости совершить переворот именно в ночь с 24 на 25 ноября. Думается, и без аргументов Лестока Елизавете Петровне после беседы с правительницей и получения известий об отправке гвардейских полков в Финляндию было абсолютно ясно, что настал час использовать последний шанс и что промедление грозит ей заточением.

Заручившись горячей поддержкой своего начинания у гренадеров, Елизавета Петровна велела следовать за ней — арестовывать Брауншвейгское семейство: правительницу Анну Леопольдовну, ее супруга и сына — годовалого императора — и только что родившуюся дочь. Она сидела в санях, окруженная гренадерами. Численность сторонников цесаревны увеличивалась с каждой минутой. К заговорщикам охотно примкнул и караул, охранявший дворец, в покоях которого спокойно спали ничего не подозревавшие вершители судеб страны. Они не оказали сопротивления и были отправлены в дом, где проживала цесаревна.

Отдельные отряды должны были арестовать самых видных сторонников Брауншвейгской фамилии — графов Миниха, Остермана и Головкина, а также барона Менгдена, причем первые трое были избиты солдатами. Менее важным сановникам был объявлен домашний арест. Среди важных персон затесались русские вельможи — вице-канцлер граф Михаил Гаврилович Головкин, доверенное лицо Анны Леопольдовны, кстати, и рекомендовавший ей объявить себя императрицей.

Историки располагают подробным описанием происходившего в Зимнем дворце: «Великая княжна Елизавета Петровна пошла в караульню во дворце, где солдаты учинили ей на коленях присягу в верности. Воронцов и Лесток остались тут при ней, а тридцать человек гренадеров отряжены пойти вверх и вломиться в комнату, где регентша со своим супругом опочивали. Ворвавшись в оную, опрокинули они по неосторожности ночник, от чего в комнате глубокая тьма сделалась. Внесши свечу из переднего покоя, где одна служанка спала, понуждали они с удивлением пробужденную регентшу встать с постели. Она, накинув на себя одну токмо юбку, встала, и призванная из переднего покоя служанка надела на нее чулки и башмаки. Сверх того, повесила она на себя бархатную на собольем меху епанечку, и когда гренадеры ее уже повели, то попросила за стужею капор на голову, который и надела сама.

Все сие происходило в великой тишине, ибо гренадеры весьма тихо говорили, и регентша ничего более не сказала, как токмо вопросила, можно ли ей еще однажды повидаться со своей тетушкой великою княжною Елисавет Петровною?

Как ее увели, то герцог, супруг ее, сидел еще на постели. Двое гренадеров, взявши его под руки, окутали одеялом и понесли вниз с высунувшимися наружу босыми ногами в сани, где покрыли его еще шубою. А после вынесли его верхнее и исподнее платье».

Все происшедшее продолжалось менее часа, так что новая императрица в третьем часу въехала в Зимний дворец, где, немного отдохнув, отправилась в церковь, чтобы отслужить благодарственный молебен. На площади ликовали толпы как военных, так и гражданских лиц, восторженно приветствовавших новую императрицу. Елизавета Петровна, а вместе с нею и те, кто был недоволен засильем немцев, торжествовала успех.

Императрицу окружили гренадеры, обеспечившие ее победу, и обратились к ней с просьбой: «Ты, матушка, видела, как усердно мы сослужили тебе свою службу; за это просим одной награды — объяви себя капитаном нашей роты, и пусть мы первые присягнем тебе».

Елизавета согласилась.

К 8 часам был составлен манифест, извещавший подданных, что отныне их императрицей стала дочь императора Петра Великого Елизавета. В нем говорилось: «…все наши как духовного, так и светского чинов верные подданные, а особливо лейб-гвардии нашей полки всеподданнейше и единогласно нас упросили, дабы мы для пресечения всех тех происшедших и впредь беспокойств и непорядков, яко по крови ближняя, отеческий наш престол всемилостивейшее восприять соизволили…»

Этот текст дает полное основание уличить составителей манифеста в искажении действительности. Во-первых, в перевороте участвовали не все гвардейские полки, а несколько сотен гренадеров одного полка — Преображенского. Остальные всего лишь присоединились к ним и прямого отношения к активным действиям не имели. Во-вторых, и это самое главное, в манифесте сказано, что все как духовные, так и светские чины якобы «единогласно» просили Елизавету занять престол, в то время как не только «все подданные», но и вельможи, а также духовные иерархи понятия не имели о том, что под покровом ночи происходило в казарме Преображенского полка и в Зимнем дворце.

Обратимся к свидетельству одного из вельмож, сенатора Якова Петровича Шаховского, оставившего потомкам свои «Записки». Накануне переворота, сообщает Шаховской, день 24 ноября он провел у вице-канцлера М. Г. Головкина на торжествах по случаю празднования дня рождения его супруги, на которых присутствовало множество сановников, в том числе и иностранные дипломаты. Празднество, сопровождавшееся обедом, ужином и балом, продолжалось до часа ночи. Возвратившись далеко за полночь домой, Яков Петрович улегся спать, но вскоре услыхал стук в ставни спальни и громкий крик экзекутора Сената, «чтоб я как наискорее ехал в цесаревинский дворец, ибо де она изволила принять престол российского правления, и я де с тем объявлением теперь бегу к прочим сенаторам». Спросонья, не разобравшись, в чем суть дела, Шаховской пожелал узнать у экзекутора подробности, но того и след простыл.