Прощай, Грушовка! - Галина Василевская

Я внимательно слушала Витин рассказ. Но больше всего меня поразил подвиг девушки-пулеметчицы.

Ранним утром, еще до работы, Витя бежал к Полозовым, заходил к ним и после работы. Они вместе слушали Москву. Теперь мы знали, что происходит на фронте, Витя приносил домой исписанные от руки листовки.

10

Все чаще Витя посылал меня на рынок.

— Сбегай, Таня, может, бумаги купишь, хотя бы один лист. А если повезет, и целую тетрадь принесешь.

Я тут же отозвалась на его просьбу, оделась и вышла из дому. В моем кармане лежало пять марок. Я могла истратить их только на бумагу.

Рынок находился рядом с товарной станцией, небольшая площадь, огороженная с одной стороны забором, с другой — сараями.

Народу собиралось там много. Покупалось и продавалось все: карбидные лампы, горевшие белым пламенем, сахарин, хлеб, галеты. Самый большой спрос был на мыло — в кусках и жидкое, зеленое. Торговали керосином, бензином, самодельными зажигалками и всяким барахлом.

Рынок был оживленный. Люди ходили из одного конца в другой, громко предлагая свои товары. Покупатели тоже не стояли на месте, сновали по всему рынку. Я, как и все, ходила в этой толчее, искала глазами бумагу, время от времени выкрикивая:

— Тетрадей нет? У кого есть тетради?

Я уже приметила завсегдатаев рынка. Когда бы ни пришла, они уже здесь. Я заметила, что не все ходят в толкучке, некоторые, наоборот, стоят на одном месте у забора или у стены, а товар разложен возле ног. Пожилая женщина с интеллигентным лицом обычно стояла возле забора, в руках она держала сделанные из лоскутов маленькие мячики на длинной тонкой резинке. Намотав конец резинки на палец, она стучала ладонью по мячику. Мячик прыгал на резинке то вниз, то вверх. Дети приходили в восторг и просили:

— Мама, купи мячик.

Женщина приметила меня и однажды спросила:

— Разве в школе вам не дают тетрадей?

— Дают, только мало, мне не хватает, — ответила я, хотя толком сама не знала, дают в школе тетради или не дают.

— Стараешься, — сказала женщина. В ее голосе послышался упрек.

Я ничего не ответила, отошла и старалась больше не попадаться ей на глаза.

— Давайте погадаю, всю правду скажу, что было, что есть, что будет, — услышала я издалека, почти на другом конце рынка.

Я направилась туда. Возле цыганки остановилась женщина.

— На червового или на крестового?

— На червового.

— Позолоти ручку.

Женщина достала из кармана кофты немецкую марку и положила ей на карты. Цыганка спрятала деньги в глубокий карман своей широкой, длинной юбки, раскинула карты и говорила не умолкая:

— Разлука тебе падает. Ждешь ты встречи с червовым королем. Тяжело ему без тебя, а тебе без него. Гляди, я не обманываю. — И она тыкала пальцем в карты. — Радость тебя ожидает — встреча после длинной тяжелой дороги.

Слушая цыганку, женщина кивала головой, потом отходила с просветленным лицом. Значит, ожидает встреча. Можно надеяться.

Подошла другая женщина. Цыганка сказала то же самое и ей. Потом она увидела меня, догадалась, что я все слышала, и крикнула:

— Ну-ка пошла отсюда прочь!

11

Сегодня последний день года. До войны, сколько я себя помню, у нас всегда в этот день ставили елку. Отец приносил ее с рынка, и комната наполнялась запахом леса. Мы с Витей украшали елку, вешали на нее игрушки, сделанные из бумаги, из шишек, разрисованных красками. Вешали на елку цветные фонарики. Мама обычно хлопотала на кухне, пекла вкусные пироги, кексы, таких я ни у кого не ела. Потом мы садились за праздничный стол, выключали свет и зажигали фонарики на елке. Было так хорошо! И все мы думали только об одном — какие радости принесет нам Новый год.

Сегодня, накануне Нового года, я прижимаюсь к остывшей печке, на ногах у меня бурки, сшитые мамой. Я прислонилась спиной к белому кафелю и греюсь у печки. Рядом греются отец и бабушка. Окно занавешено одеялом, чтобы свет из комнаты не проникал на улицу. Витя склонился у коптилки, из медной гильзы мастерит зажигалку. Мне хочется придумать что-нибудь хорошее, заставить, хоть на минутку, всех забыть о войне. Но ничего в голову не приходит. И вдруг…

Я подбегаю к шкафу, выдвигаю ящик, достаю потрепанную колоду довоенных карт и обращаюсь сначала к маме, которая в этот момент появилась в комнате:

— Мама, дай-ка погадаю тебе, всю правду скажу, вот увидишь.

Мама улыбается:

— Ах ты гадалка моя! Я знаю, что ты мне скажешь. Она гладит рукой мою голову и опять идет на кухню.

— Папа, давай тебе погадаю. Я правда умею.

Отец и Витя тоже отказываются. Только бабушка соглашается. Я ставлю табуретку поближе к коптилке и тасую колоду.

— Только не обманывай, — просит бабушка.

— Со своим червовым королем ты разлучилась давно. — Я начинаю слово в слово, как гадалка на рынке. — И встречи на этом свете у тебя с ним не будет. (Какая может быть встреча, если дедушка умер, когда меня еще и на свете не было!) Тебя тревожит разлука с бубновой дамой и с червовым валетом, — тыкаю я пальцем в карты. Я намекаю на бабушкину дочку и сына, дядю и тетю, о которых ничего не известно. — Они в дальней дороге, и тебя ждет встреча с ними. — Опять я показываю пальцем на карты и добавляю: — Я не обманываю. Ты же сама видишь.

Бабушка смеется:

— Вижу, вижу. Где ты научилась так хорошо гадать?

— У цыганки.

Мама ставит на стол миску затирухи и каждому кладет ложку.

— Говорят, когда в новогоднюю ночь на столе пусто, весь год голодным будет.

Мы беремся за ложки. Быстро опорожняем миску.

— А помните, как мы раньше встречали Новый год? — говорит отец, отложив ложку. — Как весело было…

— Вот закончится война, и снова будем веселиться, — говорю я.

Мама тяжело вздыхает:

— Когда она кончится…

Все молчат, думают о войне.

— Давайте спать. — Мама первая встает из-за стола.

Витя тушит коптилку и снимает свое одеяло с окна.

1942 ГОД

1

Новогодняя ночь. Мы легли спать рано. Да и сидеть ни к чему. В комнате холодно, а под одеялом согреешься. Я накрылась с головой, лежала и думала. Недавно патруль на месте застрелил девятнадцатилетнего Сашу. Он вечером возвращался домой, когда уже наступил комендантский час. У Саши даже не спросили документов… Он работал вместе с Витей.

На нашей улице убили женщину. Никто не знал, кто такая, откуда.

В то время мне часто снился один и тот же сон: по улице, мимо нашего дома, гонят пленных. Сначала они идут, потом один за другим падают на мостовую и стонут, умирая. Я стою на тротуаре, мне нужно перейти на другую сторону, чтобы попасть домой, а я не могу. Вся улица покрыта трупами. У меня на глазах их становится все больше и больше. Вот уже выросла целая гора, за которой не видно моего дома. А я все стою и смотрю. Потом начинаю кричать во сне от страха, вскакиваю, и в моих ушах еще звучат стоны умирающих и стрельба.

Тучи плывут по небу. Временами они закрывают белую полную луну, и тогда за окном становится темно-темно. Бесконечная черная ночь.

Тучи бегут быстро, одна за другой, так же, как и мои невеселые думы.

Мама собирается идти в деревню, менять одежду на еду. Вчера на затирку она израсходовала последнюю муку, больше в доме нет никакой еды. Но куда идти, в какую сторону податься? Мама еще ни разу не выбиралась в деревню.

— Были бы знакомые в деревне, а то остановит полицай, а мне и сказать нечего, куда и к кому иду.

Голос у мамы неуверенный. Я не привыкла видеть ее такой. Мне казалось, мама всегда знает, что надо делать не только ей самой, но и каждому из нас.

— Может, тебе к Шуре сходить? — советует бабушка.

У мамы вдруг светлеет лицо. Выход найден. Есть человек, которого можно навестить, к которому можно обратиться.

— Спасибо, мама, что надоумили. Как это мне самой не пришло в голову? Конечно, к Шуре можно пойти, тут не так далеко, и она поможет быстро обернуться.

Я кручусь, верчусь возле мамы. Мне тоже не терпится пойти с ней, повидать тетю Шуру, ведь это я провожала ее из поселка в первые дни войны.

С гвоздика за шкафом мама снимает ключ от сарайчика.

— Я тебе помогу!

Хватаю свою курточку, беру лом. Возле нашего сарайчика замерзла большая лужа, и нужно расколоть лед, иначе дверь не откроется. Выскакиваю вслед за мамой, боюсь, как бы она не обнаружила Витин тайник. Мама берет из моих рук лом и долбит лед. Я отгребаю руками сухие, похожие на прозрачное стекло осколки. Наконец мы заходим в сарайчик. Я сразу же прикрываю дверь: чужой глаз нам ни к чему.