Сталин и Гитлер - Ричард Овери

В мае 1913 года Гитлер бежал из Вены в Мюнхен, чтобы не проходить военную службу в Австрийской армии. австрийские органы связались с ним, но ему почти год удавалось избегать депортации, пока в феврале 1914 года двадцатичетырехлетнего художника не вернули в Зальцбург, где медицинская комиссия признала его «непригодным для военной или вспомогательной службы»42. В августе этого же года, стоя на Одеонплац в Мюнхене, он услышал о начале Первой мировой войны. Двумя днями позже он пошел воевать добровольцем в составе германской армии, которая нашла его вполне пригодным для военной службы. После краткой двухмесячной подготовки Гитлер был послан на фронт в Бельгию и Францию. Подобно тысячам остальных молодых европейцев, которые рвались на фронт, Гитлер признавался, что был «чрезвычайно взволнован»43. Война сотворили Гитлера так же как революция – Сталина. Через месяц Гитлера повысили в должности до капрала и наградили Железным крестом второго класса («Счастливейший день в моей жизни», – писал Гитлер своему квартирному хозяину в Мюнхен). Железный крест первого класса он наконец-то получил в августе 1918 года. В экстремальных условиях войны, требующих от каждого солдата напряжения всех сил, он проявлял личную храбрость и всегда был веселым: «рисковать жизнью каждый день, смотреть смерти в глаза»44. Тот факт, что он после всех четырех лет войны остался жив, тогда как тысячи его товарищей остались лежать на поле брани, был простой случайностью. Война оказала на него куда более сильное влияние, чем годы жизни в Вене. В своей книге «Mein Kampf», вспоминая это время, он пишет, что это было «самое незабываемое время всей моей земной жизни»45. Он психологически был полностью погружен в борьбу; Гитлер приучил себя, по его собственному признанию, к парализующему страху смерти. Нет сомнений в том, что для молодого солдата, испытавшего все ужасы войны, находясь в суровых, аномальных условиях фронта, признать поражение было невыносимо. Гитлер, возможно, приукрашивал свой рассказ, вспоминая ночь перемирия, когда в нем зародилась всепоглощающая ненависть к тем, кто привел Германию к поражению перед союзниками, но на протяжении всей последующей карьеры характер его политики свидетельствовал о том, что он был просто неспособен отделять свое собственное психологическое состояние от исторической реальности, которой он пытался противостоять. Он воспринимал поражение его страны как свое собственное унижение. С тех пор Гитлер носил в себе безудержную жажду мести, временами граничившую с явным помешательством46.

Свою послевоенную жизнь Гитлер начал армейским агитатором, который должен был информировать демобилизованных солдат об опасностях, исходивших от марксизма и евреев. В сентябре 1919 года он вступил в небольшую политическую партию в Мюнхене, созданную часовщиком Антоном Дрекслером, членом Партии Отечества, основанной в 1917 году на совместном собрании радикальными националистами и политиками-пангерманистами, объединившимися для поддержки войны. Он стал 55-м членом Германской рабочей партии; в ноябре 1919 года его назначили лидером пропагандистов. В феврале 1920 года партия сменила свое название на Национал-социалистическую рабочую партию, тогда же была опубликована ее программа. На следующий год Гитлера избирают председателем партии, и в этом качестве он организовывает впоследствии ставший знаменитым путч, но в результате провала этого путча в 1924 году оказывается заключенным в Ландсбергскую крепость, после чего в одночасье становится политической фигурой национального масштаба. Мировоззрение молодого политика в это время колеблется в самых широких пределах. Те, кому доводилось слышать его или кто был вовлечен в его ближайший круг, характеризуя Гитлера, обращались к терминам, которые были скорее применимы к проповеднику, обладающему даром откровения. Между тем многие из этих свидетельств позволяют предполагать, что Гитлер все же воспринимался как неудачник; его внешность и поведение, когда он был не на публике, были ничем не примечательны и малоинтересны, а его попытки строить из себя трибуна и защитника народа, которого предали, были просто смехотворны. Хрестоматийные неряшливый плащ, узенькие темные усы, свисающая со лба челка, бледное, слегка одутловатое лицо и даже голубовато-серые глаза и временами отсутствующий бесчувственный взгляд делали Гитлера легкоузнаваемым, но от этого не менее беспристрастным. В своем разоблачительном воспоминании о встрече с Гитлером в 1920 году на своей мюнхенской вилле композитор Клеменс фон Франкенштайн подчеркивал отчетливо заметную смесь социальной незащищенности и выспренной демагогии. Гитлер прибыл в сопровождении других гостей, состоявших из театральных деятелей и художников. На нем были гетры и мягкая шляпа, в руке он держал хлыст для верховой езды, хотя ездить на лошадях не умел и использовал его для того, чтобы периодически хлестать им по своим ботинкам. С ним была его собака. Выглядел он как «стереотипный увалень»; уселся с неуклюжей оговоркой в присутствии своих аристократичных гостей. В конце, ухватившись за какую-то реплику, он начал свой политический монолог в том стиле, который он сохранял на протяжении всей своей политической жизни. «Он обращался к нам подобно армейскому капеллану, – вспоминает другой гость – У меня сложилось впечатление, что он был просто тупой»47. Его не прерывали, и он, оставив тон проповедника, перешел на крик. Слуги бросились на защиту своего хозяина. Когда Гитлер покинул собрание, гости сидели, как это говорится в воспоминании, с таким видом, как будто они были пассажирами в железнодорожном купе, неожиданно осознавшими, что «пребывали в компании с психопатом»48. Ощущение чрезвычайной неловкости или смущения, которое Гитлер мог вызывать у всех, не отмеченное в этом представлении, затрудняло попытки утихомирить его, если он уже начал ораторствовать. Он научился использовать это обстоятельство как способ избегания конфликтов и возражений, добиваясь подчинения своего собеседника. Герман Раушнинг, руководитель отделения партии в Данциге, позже, в 1933 году, отмечал, что гитлеровские тирады представляли собой своеобразные «соревнования в подавлении», что объясняло, «насколько были важны для его красноречия выкрикивания и лихорадочный темп»49.

Гитлер каким-то образом преуспел в 1920-х годах в превращении малопривлекательных личных разглагольствований в триумфальные ораторствования перед массами, ставшие самой поразительной чертой его личности как лидера партии, а после – диктатора. Он осознавал, какое впечатление он производит на людей, но у него было слишком мало чувства юмора, чтобы выносить критику, невнимание или смех. По словам Генриха Хоффманна, фотографа Гитлера, которому ни в коем случае не позволялось фотографировать его в очках или купальном костюме, «у Гитлера был страх показаться смешным»50. Все его речи были тщательно отрежиссированы и отрепетированы. Сначала он писал все сам, а потом, как и Сталин, начал диктовать. Обычно он произносил свою речь так, как он хотел, чтобы публика услышала ее, и ждал, чтобы его секретари воспроизвели ее в том виде, в каком он ее произнес, без заметок. Речь Гитлера, посвященная десятилетнему юбилею его власти, была написана именно таким образом. Его секретарь напрягся с первой минуты, как только он начал медленно и тихо диктовать, прохаживаясь туда и обратно по комнате. К концу речи он уже кричал в стену, повернувшись спиной к комнате, но так, что его было слышно совершенно отчетливо51. Он по многу раз проходился по своей речи до тех пор, пока не достигал уверенности в том, какое впечатление она производит. С самого начала своей карьеры он осознал власть своего густого, дребезжащего голоса с сильным австрийским акцентом, сейчас размеренного и даже медлительного, в следующий миг резкого, шумного, негодующего, а иногда, но на очень краткий миг, истеричного. Он полагал, что в политике произнесенная речь всегда превосходит по силе воздействия написанный текст: «с незапамятных времен произнесенное слово было той силой, которое низвергала величайшие религиозные и политические лавины в истории», – писал он в «Mein Kampf». Только «огненное слово, брошенное в массы»52, способно разжечь пламя политических страстей.