На другом берегу - Ирина Верехтина

У Марины тоже была своя палатка – маленькая, одноместная. Она сшила её сама из остатков «серебрянки», купленной когда-то мужем. Палатка была лёгкой, но вещей всё равно набиралось много: спальный мешок, туристский коврик, тёплый свитер и шерстяные рейтузы (Марина натягивала их лёжа в палатке, чтобы никто не видел, а сверху надевала тёплые брюки, два свитера и куртку. И только тогда могла комфортно спать, а иначе замерзала к утру насмерть).

Ещё она несла продукты на два дня («раскладку» утверждал Карпинский, поесть в группе умели и любили, и тащить приходилось много – ведь мужчины несли костровые принадлежности, котлы, топорики, пилы, палатки… Да, много чего нужно человеку в двухдневном походе, и рюкзак у Марины был всегда тяжёлым.

Никто ей не предлагал не таскать палатку, никто не приглашал в свою. Но Марине и в голову не приходило обижаться. Ничего, донесёт, она сильная… Палатка была такая крошечная и узкая, как ты там умещаешься, пополам, что ли, складываешься – говорили Марине. Но она упрямо таскала в рюкзаке свою «лилипуточку» и «недомерочку», как метко окрестили палатку в группе.

В тот вечер Марина долго не могла уснуть. Все давно спали по своим палаткам, только несколько любителей «всенощных бдений» сидели у костра. Марина лежала тихо, её палатка была метрах в трёх от костра, и эти, у костра, решили, что она спит. И говорили – о ней.

–Эта Марина вечно в платке, и летом и зимой. Зимой и летом – одним цветом! Даже на привале не снимает! И спит в нём. Я видела! – шептались у костра.

– Она, может, лысая? Или седая вся, она ведь старая, лет сорок, наверное, или больше… Старуха. Вот и стесняется без платка…

–Старая–то старая, а бегает, как молодая! Мы когда на взгорок поднимались, я за ней шёл. Все пыхтят, красные как помидоры, а этой хоть бы хны! Идёт и улыбается. Дыхание даже не сбилось!

Да что о ней говорить! Спать любит с комфортом, в своём «одноместном люксе», не лень ей таскать… Старая дева, наверное. Кто ж её в палатку позовёт? Вот и ходит со своей…

– Её, пожалуй, позовёшь! Она не услышит даже – в своём «тюрбане» замотанная!

(«Мнения разделились» – прокомментировала про себя Марина. Ей стало смешно: лысая старая дева! Вот дураки–то…) А разговор продолжался.

– Целый год с нами ходит и ни на кого не смотрит. У нас же такие… мальчики! Один Марк чего стоит! А она ни на кого не взглянула ни разу…

– Да кому она нужна… – Да я не о том… – А о чём? – Неужели ей никто не нужен?

(«О! Точно схвачено! Не нужен, угадали». Она больше никого не пустит в свою жизнь, с неё хватит…)

– А интересно, она когда–нибудь кого–нибудь любила?

– Да брось! Она даже не знает, что это такое.

(«А вот теперь – не угадали. Знаю. Это вы ничего обо мне не знаете. И не узнаете. Перетопчетесь!» – улыбнулась в темноте Марина).

С ёлки сорвалась шишка – и долго падала, с сухим треском ударяясь о ветки. Наверное, её сшибла птица, устраиваясь на ночлег в тёплой уютной ели, – сонно думала Марина.

– Ой, что это? Кто это щёлкает? – вскрикнули у костра испуганным девичьим голосом.

– Да не ори ты, кругом люди спят! Нет там никого.

– Нет, есть! Слышите – шевелится кто–то?

–Да это Марина в своём гробике ворочается! Аааа–хха–ха–ха–а–а… – И хохотали придушенно, боясь разбудить остальных.

Не удержавшись, Марина всхлипнула – и испугалась: вдруг услышат? За что они её так?! Марина лежала, с трудом сдерживая рвущиеся рыдания и утирая кулаками слёзы…

Глава VIII. Весёлые ребята

Невидимая грань

Этот поход ещё больше отдалил её от всех. Между Мариной и остальными словно пролегла невидимая грань. Магическая черта, которую нельзя переступить. В тот раз она сделала вид, что ничего не слышала. Она по–прежнему ходила с Карпинским, вместе со всеми смеялась шуткам, вместе со всеми накрывала на стол. Но никогда ни с кем – не переступала черты.

В разговоры Марина не вступала, в обсуждениях и спорах не участвовала. Если к ней обращались – отвечала односложно и словно нехотя. И никто о ней ничего не знал. Даже фамилии не знали.

«Нелюдимая. За весь день слова не скажет» – говорили о Марине. А она вовсе не была нелюдимой, но «гробик» простить не могла. И как её назвали старухой. Марина тогда обиделась и перестала к ним ходить. Но Карпинский настойчиво звонил ей каждую субботу – приглашал, уговаривал, расстраивался, услышав её «не смогу»… И Марина уступила. И снова пришла в группу.

Встретили её тепло, улыбались, хлопали по плечу и шумно радовались – «Ну наконец–то! Нарисовалась картинка! Выезжают расписные…». К ней, в общем–то, относились неплохо, и в группе она была «своей». К коричневому платку, с которым Марина не желала расставаться ни зимой, ни летом, в группе давно привыкли. И разглядели под ним большие глаза и красиво очерченные губы на каменно–невозмутимом лице. – «Да она, пожалуй, не старая совсем… И красивая! Как статуя музейная. А одевается как деревенская бабка. И молчит всегда. А мы молчать не умеем, мы ребята весёлые! С нами не соскучишься!»

Веселые ребята

С первым снегом группа Карпинского дружно вставала на лыжи и не снимала их до майских праздников (по Ярославскому северному направлению природа жила на особый лад: весна здесь наступала не раньше мая. Случались и курьёзы: поехали в апреле в Арсаки – лес в снегу утопает, настоящее Берендеево царство. Радуясь такой удаче, влезли в лыжи и погнали… Минут через двадцать лес неожиданно кончился. Впереди расстилались поля, рыжие от прошлогодней травы. Там и сям маленькими островками лежали остатки снега. Была середина апреля, солнце припекало вовсю – вот и растаял снег!

Не возвращаться же домой! Карпинский объявил десятиминутную остановку – и народ стал дружно снимать лыжи…Все тридцать пять заявленных в «Плане» километров группа шла пешком, с лыжами на плечах и в «лыжном» темпе. Вот это был экстрим! Уже в электричке, когда все сидели, блаженно улыбаясь и растирая затёкшие плечи (у Марины они болели всю неделю), кто-то сказал: «А что, неплохо прогулялись, сам себе завидую! И темп хороший, и места красивые. Если бы не лыжи, совсем было бы замечательно!» – И вагон содрогнулся от смеха…

Марина редко ходила с Карпинским