Адское пламя в сумраке - Кейдж Бейкер

Льюис застыл на месте, глядя ему вслед. Девушка потянула его за рукав.

— Нам велено сесть в лодку, — сказала она.

Льюис обернулся посмотреть. Они стояли на берегу темной реки, которая текла через пещеру. На другом берегу виднелся вход в очередной темный туннель. Перед ними была привязана странного вида лодочка, украшенная изящным, хотя и страшноватым резным узором из черепов и скрещенных костей и выкрашенная черным с золотом.

— Ой, — вздохнул Льюис. — Ага, ну да. А где же Харон?

— Какой такой Харон? — спросила Персефона.

— Паромщик, — пояснил Льюис, жестом изобразив, как отталкиваются шестом.

— А-а-а. Никто мне ничего про паромщиков не говорил, наверно, это вы сами должны нас перевезти, — ответила девушка.

— Точно! Да! Тогда садимся, — сказал Льюис, обнаруживший, что красные вспышки становятся несколько слабее, однако теперь его отчего-то прбирает смех. — Вот моя рука, мадам! Йо-хо-хо и подымем якорь!

— Эй, там, вы часом не чокнутый? — прищурилась девушка сквозь вуаль.

— В полнейшем здравии, прекрасная Персефона! — Льюис прыгнул в лодку и схватился за шест. Он оттолкнулся от дна так сильно, что…

— Господи милосердный, мистер, вы чего?! Вы же…

Лодка вылетела на берег, и Льюис с оглушительным плеском рухнул навзничь в темную воду. Он, истерически хохоча, вынырнул и по-собачьи поплыл к лодке, парик жутковато покачивался на воде.

— Клянусь Аполлоном, я же едва не потонул в Стиксе! Ну, такое со мной впервые, только не зови меня мистером, знаешь ли, по-научному я называюсь просто мист…

Персефона воткнула факел в расщелину скалы, схватила его за ворот и выволокла на берег.

— Ты что, напился?! — свирепо спросила она.

— Вообще-то нет, это все горячий шоколад, он странно действует на нервную систему у нас, ки… у нас, Оуэнсов, — ответил Льюис, стуча зубами: вода была ледяная.

— У-у-у, конец твоим туфлям, и — ну-ка давай сюда этот треклятый шест, надо выудить твой парик. У, к чертям собачьим, надоела мне эта вуаль! — сказала Персефона и сорвала ее.

Льюис затаил дыхание.

Девушка была очень юная, бледная в свете факела, но с румянцем на щеках. Рыжие волосы, глаза не голубые и не зеленые, как обычно у рыжих, а черные, будто река, из которой она его вытащила. Сердце у Льюиса — вовсе не тот механизм, который перекачивал кровь киборга, — болезненно сжалось.

— Мендоса? — прошептал он.

— Че-го?! Что ты еще надумал? — скривилась она. — Неужто блевать нацелился? Видок у тебя такой, будто примерещилось чего!

— Я… ты… ты похожа на одну мою знакомую, — выдавил Льюис. — Я должен извиниться…

По проходу, который вел из пиршественного зала, раскатился гортанный вопль.

— Дитя-я-я-а-а-а-а мое! — выла мадам Деметра, несомненно позаимствовав эти обертоны у мистера Гаррика16 в Друри-Лейн. — О-о-о-о-у-у-у-у, дитя-а-а мое! Ее похитили! У-у-у, помогите, помогите скорее! Где она, где?!

— Да провались она, — сказала Персефона. — Надо нам идти дальше. Ну давай вставай! Руку дать?

— Пожалуйста… — Льюис позволил ей поднять себя на ноги.

Он стоял, пошатываясь, и думал, неужели она ему мерещится, а девушка между тем сунула ему в онемевшую руку факел, взяла мокрый парик и подхватила корзину. Не дожидаясь его, она зашагала к темному проему. Взяв себя в руки, Льюис захлюпал следом.

Всего через несколько ярдов они оказались в последнем зале с единственным выходом — тем, через который они вошли. Это была маленькая комнатка, очень холодная и сырая и к тому же пустая, если не считать четырехугольного каменного предмета посредине. На одной его стороне виднелась резьба, и Льюис узнал римский саркофаг. Персефона уселась на саркофаг и принялась рыться в своей корзине.

— Хорошо бы тебе снять мокрое-то, — посоветовала она. И вытащила из корзины конец длинного белого полотнища. — Это не бог весть что, зато сухое.

Льюис непонимающе уставился на нее, пытаясь собраться с мыслями. Персефона вздохнула, поставила корзину и стала расстегивать ему жилет.

— Не ври, что не пил. Ну давай, голубчик, никто нам всю ночь возиться не даст, — сказала она. — Слышишь, идут!

— Я Геката, владычица ночи! Я знаю, где твоя дочь, госпожа Деметра!

— Скажи, молю!

— В общем, слышала я крики, понимаешь? Ну и говорю всевидящему Гелиосу, владыке Солнца: «Что за шум? — мол. — Вроде как девицу похищают?» А Гелиос и отвечает: «О, это похищают прекрасную Персефону! Это сделал владыка Аид!» Так и говорит, да!

— Не может быть!

— Да чтоб меня разорвало! Она в Подземном мире и скоро станет Царицей Мертвых!

— Дитя-а-а-а-а-а мое! О Зевс Всемогущий, утешь меня, успоко-ооой!

Льюис стоял как вкопанный и позволял девушке снимать с себя мокрую одежду, пока она не взялась за пояс панталон.

— Я… может, я лучше сам? — промямлил он, хватаясь за застежку и отстраняясь.

— Сам так сам, — равнодушно отозвалась девушка и принялась непринужденно раздеваться.

— Мадам, не тревожьтесь! — раскатился по туннелю мужской голос. — Такова воля всевидящего Зевса!

— Что-о-о-о-о-о? Какое вероломство! Не может быть!

— Ой, сейчас придут… — вздохнула Персефона.

Льюис, прыгая на одной ноге и стаскивая панталоны, обернулся, чтобы ответить, и едва не рухнул, поскольку девушка обнажилась с проворством, порожденным частыми тренировками, и теперь стояла себе, преспокойно причесываясь. Льюис уставился на нее. Девушка этого не заметила.

— Ну знаете, сэр, ужо небеса увидят, что и богиня умеет гневаться! А вот как лишу мир своих щедро-о-о-от! Лишу-лишу! Незрелые злаки зачахнут в полях и смертные перемрут с голоду!

— Приближаются! — воскликнул Льюис. — Боже мой, неужели они придут сюда?

— Не-а, дальше комнаты с алтарем не пойдут, — ответила Персефона. — Это священный грот. Тут ничего и нету, кроме священного свитка.

Льюис наконец сумел снять панталоны. Прижимая их к чреслам, он бочком, по-крабьи пробрался к корзине и принялся шарить в ней, пытаясь найти, чем прикрыться. Он извлек объемистую кипу газа, расшитого цветами.

— Котик, это мне, — сказала Персефона, протискиваясь мимо него, чтобы забрать одеяние.

Обнаженная грудь задела руку Льюиса. Его охватила такая бешеная страсть, что он выронил промокшие тряпки. Персефона поглядела вниз. Глаза ее расширились.

— …Бродить по бесплодному миру, безутешно оплакивая мою дорогую дочь! У-у-у, Зевсово вероломство!

— Прости, — произнесла Персефона. — И нечего смущаться. Слушай, были бы мы в другом месте, я бы для такого славного красавчика, как ты, ничего не пожалела, только здесь я не могу, это же святотатство будет.