Посмотри, отвернись, посмотри - Елена Ивановна Михалкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но со мной хозяин дома разговаривал так мягко, что я осмелела.
– Простите, если это болезненная тема… Но на что обиделся Антон?
Мать вздохнула.
– А на меня, – прямо сказал Иван Степанович. – Мы с ним расплевались. Я брякнул, что ему надо возвращаться в Искитим, а не лимиту из себя корчить.
– Ну, ты и порезче кой-чего сказал, – с упреком добавила Лариса Семеновна.
– Да выпимши был!
– Выпимши!
– Характер не в семье надо показывать, а на работе! Ладно, носом-то не хлюпай. Позвоню, извинюсь.
Я не могла поверить, что все разрешилось так просто. Один-единственный разговор! Сколько же я накрутила вокруг обычной обиды.
– Ну, на ночь-то останешься, дочка? – спросил отец, сощурившись. – У нас, правда, быт самый простой. Но тебе целую мансарду выделим. Будешь спать по-королевски! Гороху только под матрас не забудь насыпать, мать! – Он подмигнул жене.
– Я и без гороха вижу, что сыну досталась принцесса.
Какие же они оба были милые! И пухлая растрепанная Лариса Семеновна, с гордостью смотревшая на мужа. И Иван Степанович, так легко включивший меня в круг семьи.
– С радостью останусь! – искренне сказала я.
Вокруг с визгом носилась малышня. Девчушка лет пяти схватила меня за руку и потребовала:
– Отведи меня в тувалет!
– Любаша, я с тобой схожу! – вмешалась Лариса Семеновна.
Но девочка уперлась:
– Хочу с тетей!
– Упрямая ты какая! Ну ладно. Как выйдешь, Полина, поверни налево и иди до конца коридора. Там еще один поворот – и увидишь.
Девчушка крепко вцепилась в мою руку. Коридор был длинный и темный. Я бы не удивилась, выведи он к деревенскому сортиру. Но нас ждала комнатка с бледно-голубым унитазом.
– Не уходи! – приказала малявка и прикрыла дверь.
Я дождалась, когда она вымоет руки и справится с завязками на своем платье, и повела ее обратно.
– Ты знаешь дядю Антона? – спросила я.
Девочка помотала головой.
Ну конечно. В таком возрасте малыши редко интересуются взрослыми родственниками. Я поймала за руку подростка лет пятнадцати, спросила, помнит ли он Антона, но тот лишь пожал плечами и ушел.
Мне хотелось, чтобы все вокруг рассказывали об Антоне. Как не хватало этих смешных семейных историй! Для меня муж был человеком без прошлого, без близких. Без детства и юности. Без школьной учительницы. Без ссор и дружб в детском саду, которые почему-то запоминаются на всю жизнь.
Его выдали мне взрослым. Молчаливым, обаятельным. Любящим.
Но этого было недостаточно!
Я сообразила, что у мамы Антона наверняка где-то валяется альбом с семейными фотографиями.
Но когда мы с малышкой вошли в комнату, я сразу позабыла о фотоальбоме. Возле моей сумки, которую я положила на подлокотник кресла, стоял Григорий. Сумка была широко раскрыта. Он копался в ней. Стоило нам войти, как девочка завопила во все горло; Григорий вздрогнул, оглянулся и торопливо сунул что-то в сумку.
Из большого отделения торчал паспорт. Я точно помню, что, выходя из гостиничного номера, положила его в кармашек и застегнула молнию.
Зачем этот человек рылся в моих документах? Я переложила вещи, закрыла сумку и непроизвольно прижала к себе. Хотела рассказать о случившемся родителям Антона, но те были увлечены разговором. Постепенно неприятное чувство меня отпустило. Григорий незаметно исчез. Время от времени в дверях мелькало его длинное черное лицо, но он сразу пропадал.
Дети втянули меня в игру. К нам подключились сестры Антона. Мы болтали, смеялись, пили… Я не заметила, как вечер перешел в ночь. Случайно взглянула в окно и изумилась: небо усеяно звездами. У меня сорвалось восхищенное:
– Смотрите, смотрите!
Все столпились у окна.
– Э-э, да тут всегда так, – сказал кто-то, поняв, на что я показываю. – Это в Москве вместо звезд фонари.
Все добродушно рассмеялись.
Мне подливали вина в течение всего ужина, и я понимала, что изрядно опьянела. Но куда сильнее на меня подействовала обстановка этого вечера. Детские голоса, улыбки Ларисы Семеновны… Во всем, что творилось вокруг, была откровенная, грубоватая радость – от того, что все собрались вместе, что можно выпить, не думая о завтрашнем утре, и малыши играют под ногами, и сестры подтрунивают над мужьями… Господи, как все-таки здорово быть частью большой семьи! Я, кажется, даже прослезилась от умиления.
В сумке зазвонил телефон. Антон! Здесь половина двенадцатого, значит, в Москве половина восьмого, а я до сих пор ничего ему не написала…
– Антон, привет! – Я вышла из комнаты.
– Привет! Все в порядке? Я только вернулся с работы, представляешь?
Ноги сами вынесли меня из дома на крытый двор. В соседнем закутке копошились куры. Пахло сеном и пылью. Ветер доносил с улицы запах скошенной травы, подсохшей на жаре.
Я вдруг поняла, что больше не могу врать.
– Антон, послушай! – Я перебила его на полуслове. – Мне нужно тебе признаться. Прости меня, пожалуйста! Я приехала к твоим родителям…
Я выпалила это все на одном дыхании.
– К кому ты приехала? – странным голосом переспросил Антон.
Я глубоко вдохнула:
– К твоим маме и папе. Я сейчас в Искитиме. Вся твоя семья здесь. Празднуют день рождения Лизы, твоей племянницы. Антон, прости меня, пожалуйста! Они совершенно чудесные, а твой папа сказал, что зря тебя обидел, он будет звонить и просить у тебя прощения, а мама…
– Полина, замолчи.
Сказано это было так, что я осеклась. Тихо, яростно, и голос был совершенно не Антонов.
– Слушай меня внимательно… – Он заговорил быстрее. – Рядом с тобой кто-то есть? В одном помещении?
– Н-нет… Я одна… Вышла из дома, когда увидела твой звонок…
– Полина, быстро уходи оттуда. Сейчас же!
– Я не понимаю, почему…
– Потому что мои родители погибли десять лет назад, – отчеканил Антон. – Они похоронены на Клещихинском кладбище. У меня нет других родственников, кроме них. Я не знаю, что это за люди, к которым ты попала. Ты меня слышишь?
Я молчала, оцепенев.
Что он говорит?
Папа с мамой? Кладбище?
На меня напал ступор. Я не могла совместить этот вечер и то, что твердил мне Антон.
– Полина, хорошая моя… – Я слышала по его голосу, что он до смерти перепуган. – Не возвращайся в дом. Ни с кем не разговаривай. Прямо сейчас, немедленно – БЕГИ.
Глава третья
Я поверила ему сразу и безоговорочно. Сумка, к счастью, была при мне. Я не хотела оставлять ее в комнате, куда мог зайти Григорий, и взяла с собой.
Но мои кроссовки – в прихожей. Отец Антона выдал мне пушистые белые
