Информационная бомба - Поль Вирилио

Однако задолго до серии неполадок 1997 года станция «Мир», этот космический «Титаник», и советская программа «Озон» в 1991 году задали неисправности другого рода: повреждения Времени, исторического времени, последовательные фрагменты которого запечатлены в документальном фильме Андрея Ужика «За гранью настоящего» (Out of Present).

В течение долгих шести месяцев вопреки своей воле остававшийся на орбитальном комплексе последний космонавт Советского Союза Сергей Крикалев, можно сказать, предвосхитил «ускорение Истории» своей страны, падение СССР и возвращение к Святой Руси, но и ускорение реальности. По существу, станция «Мир» уже представляет собой космический монумент. Эта космическая развалина становится, подобно египетским пирамидам, свидетельством своего возраста: одиннадцать лет. Она обременена памятью и не скрывает своей обветшалости и смятения находящихся на ней людей, наказанных всеми возможными бедами за орбитальную мощь Звездного городка.

Противореча великим мечтам Вернера фон Брауна о звездах, русская станция знаменует собой крайнюю беспомощность касты воздухоплавателей, из которых военно-промышленный комплекс в течение полувека ради собственной выгоды делал героев.

Сейчас, после развала Советского Союза реальность восстанавливает свои права. Эра науч-

но-политической фантастики закончилась, и сейчас лопается технонаучный миф о всемогуществе человека в космосе.

Поэтому русские так ожесточенно бьются за сохранение комплекса «Мир», поэтому американцами запущена программа исследовательского автомата Мars Pa Minder с его «смышленым» роботом.

Но это также означает, что время «космических иллюзий» прошло, они оказались никчемными и даже «комическими»!

Ржавая и готовящаяся к демонтажу станция «Мир», чьи пассажиры сражаются с многочисленными проблемами, напоминает Мавзолей на Красной площади. Взрыв на Чернобыльской АЭС совпал с развалом СССР, и, подобно этому, руины орбитальной станции суть предзнаменование близкого краха прогрессистского мифа о покорении звезд; конец космизма, наступивший после падения коммунизма.

Сегодня последнее слово остается за законами астрофизики: звездная пустота оказалась пустотой, и происходящая демифологизация блистательного будущего астронавтики, вероятно, имеет для нашего общества несравнимо большее значение, нежели разочарование в марксизме-ленинизме.

После падения Берлинской стены, с демонта-жом станции «Мир», первого в истории небесного монумента, начался бесшумный развал техно-научного позитивизма.

После окончания холодной войны, в начале девяностых мы оказываемся свидетелями не только развала дряхлой советской империи и ее многочисленных подобий, но и крушения империи астронавтики, продолжающегося вопреки развитию спутникового наблюдения и телекоммуникаций.1 Начавшись с исследований Германа Оберта, о работе которого напоминают остатки космодрома Пеенемюнде, индустрия астронавтики вскоре была переориентирована и нацелена на сверхпроизводительность, автоматизацию космических зондов и других средств астрономического исследо-

вания. Что подтверждает предположения первооткрывателя телетехнологий 1930-х годов Владимира Кузьмича Зворыкина о том, что, оснастив ракеты телекамерами, электронное телевидение однажды станет «телескопом в будущее»… Таким образом, покорение космоса всегда было лишь завоеванием образа космоса миром телезрителей.

И именно поэтому столь широкий отклик вызвали «марсианские хроники» робота Sojourner, поэтому полна опасных случайностей эпопея станции «Мир».

«Я ощущаю себя стоящим на баке корабля в момент прибытия каравеллы Христофора Колумба к берегам Америки!» — восторженно воскликнул французский астроном в момент отправления зонда «Вояджер 2» в сторону Нептуна в 1989 году.

Запущенные ровно двадцать лет назад, «Вояджер 1» и «Вояджер 2» прошли уже астрономически большое расстояние — около десяти миллиардов километров на скорости 60 000 километров в час, цифры, для нас, землян, не имеющие никакого смысла…

Согласно НАСА, производившему запуски, достижения этих автоматических кораблей открывают одну из наиболее прекрасных страниц космической эры, «свершение, превосходящее по значению первый полет человека в космос или покорение Луны».

Имея стоимость, многократно меньшую, чем расходы на космический корабль, «два робота весом 815 кг дали нам больше сведений о строении Солнечной системы, чем все астрономы после Птолемея» .2 Определенно, в том, что касается космоса, человек с недавнего времени имеет дурную репутации и представляется лишь помехой.

Из-за чрезмерных расходов на его содержание, положение астронавта схоже с положением современного пролетария крупного глобалистского предприятия. Сейчас или потом, но его уволят, поскольку для обеспечения сверхпроизводи-

тельности здесь необходима автоматизация и сокращение персонала.

Согласно словам Эдварда Стоуна, директора НАСА, стоявшего у истоков программы «Вояджер» и ответственного за работу автоматических зондов, изначально роботы были предназначены для наблюдения за двумя планетами, однако важность информации, собранной во время облета Юпитера и Сатурна, соответственно, в 1979 и 1981 годах побудила американцев послать их к границам нашей галактики: «Туда, где еще не производил измерений ни один прибор, созданный человеком».3 Речь уже идет не об изучении, а об измерении, и в этой «звездной войне» будущее принадлежит tete chercheusei.

Неприятности космонавтов станции «Мир» свидетельствует о недоверии к работе человека — космонавта пилотируемого полета, который не довольствуется регистрацией измерений, но желает применить свою меру как к этому миру, так и к тому, что лежит за его пределами.

Что это, если не пагубная погоня за рекордом?

«Постоянное наращивание темпа тяжелее самой работы, — писал Эрнст Юнгер, — и возрастающая спешка указывает на процесс перевода мира в цифры».4 Сегодня стремление исследователей к рекордному результату ставит под вопрос не только «прогресс», но и «будущее» науки.

Обеспокоенные увеличением «случайностей», некоторые исследователи перестали доверять даже своим собственным работам и тщетно пытаются поставить рамки исследованию, тем самым указывая на «общий сбой» позитивизма…

«За ненасытностью научного познания скрывается нечто большее, чем просто любопытство; несомненно, первые шаги по Луне обогатили науку, однако они не оправдали ожиданий — писал Юнгер, — таким образом, астронавтика ведет к другим целям нежели те, которые заявляет».5

Эпопеи станции «Мир» и зонда Mars Pathfinder отличны друг от друга, однако как первая, так и вторая свидетельствуют о безвыходном положении современной науки.

В недавней беседе с журналистами Клод Алегр, министр по «исследованиям и технологическому развитию» Франции заявил: «Пилотируемые полеты — это неверный путь. Однако я убежден в перспективности исследований Марса и Венеры».

Подобное официальное заявление равносильно объявлению войны против старой корпорации астронавтов, что не замедлил подчеркнуть Жан-Лу Кретьен, французский ветеран (пятьдесят девять лет) космических полетов, выражая свою готовность присоединиться к экипажу станции «Мир».

А сенатор Джон Гленн (семьдесят лет), один из первых американских астронавтов, выходивших на орбиту, выразил желание принять участие в космической программе, изучающей действие невесомости на пожилого человека.

«Изгнание — это долгая бессонница», — написал со знанием дела Виктор Гюго.

Являемся ли мы свидетелями завершения «внеземного» освобождения, утраты мечты о великом выходе человечества в космос?

Если это так, то происходящая глобализация Истории приведет к концу научного позитивизма.

Сначала для запуска в космос предпочтение отдавали лабораторным животным (собаке Лайка, обезьянам и другим «подопытным кроликам»), а сейчас, в конце столетия, космонавтам предпочитают автоматы и домашних роботов.

В этом контексте более понятна рекламная шумиха вокруг Интернета и «виртуального пространства», призванного в скором времени вытеснить «реальное космическое пространство»…

После компьютера и шахматного автомата, не пришло ли время уступить наше место «машинам безбрачия»?

X

«Самолет касается земли, потом земля расплющивает самолет в лепешку с большим изяществом, нежели гурман очищает фиги… Благодаря замедленной съемке самый сильный удар, самый тяжелый несчастный случай кажутся нам такими же плавными и мягкими, как ласка».1 А еще можно прокрутить фильм в обратном направлении. Обломки самолета станут на глазах собираться с точностью частей головоломки, потом самолет явится целехоньким из рассеивающегося облака пыли и, в конце концов, пятясь, оторвется от земли и, как ни в чем не бывало, исчезнет с экрана. Когда в начале века заявляли, что с кинематографом начинается новая эра человечества, люди даже не догадывались, насколько они были правы. В кинематографе все постоянно движется и, что еще важнее, ничто не имеет определенного смысла и направления, потому что все физические законы обратимы: окончание становится началом, прошлое — будущим, левое — правым, низ перемещается вверх и т. д.