Небесные тихоходы - Марина Москвина

— О! Это стопа Будды! — сказал старец, сложив перед собой ладони.

Над ним, роскошно окантованные, висели фотопортреты индийских святых, среди которых, по всей видимости, царили его любимые Рамакришна с учеником Вивеканандой.

— Вы знаете Вивекананду? — спросил он у нашей компании.

— Знаем, знаем, — сказала я.

— Ну, где он?

Я растерялась на одно мгновение.

Вообще я знала про Вивекананду. Лет пятнадцать тому назад кришнаиты в Коктебеле дали мне на два дня ознакомиться с его самиздатовскими трудами. Кажется, тогда впервые я прочитала произнесенные кем-то с истинным пониманием ликующие строки о жизни, о смерти, о свободе и о любви.

«В этом мире, — писал Вивекананда, — где жизнь и смерть — синонимы, страх смерти может быть побежден, если вы ясно увидите: пока во Вселенной есть хоть одна жизнь, живете и вы.

В вас заключены бесконечные силы мира, и, между прочим, Земля — наиболее подходящее место для пробуждения. Даже ангелы и боги должны побыть земными людьми, если хотят стать совершенными, так как человеческая жизнь представляет собой великое средоточие самых в этом смысле удивительных возможностей…»

Помню, я так обрадовалась, когда это прочитала, как будто бы мне из космической мглы приоткрыли завесу над тайной Бытия.

«Кто видит в мире многообразия — одно, пронизывающее весь этот мир, — торопливо читала я звездной крымской ночью почти «слепую» машинописную рукопись (назавтра строгие кришнаиты должны были отобрать ее у меня), — кто в мире смерти находит одну Бесконечную Жизнь, а в этом бесчуственном и невежественном мире обнаруживает один сплошной источник света и знания, тому принадлежит вечная Вселенная с ее мириадами солнц и лун, никому другому, никому другому!!!»

Меня тогда это здорово вдохновило. С тех пор я обожаю индийских мудрецов. Нет, я, конечно, уважаю греческих философов, люблю суфийских дервишей, с душевным трепетом взираю на китайских и японских дзэн-буддистов, со всей душою отношусь к православным старцам, сердечную склонность имею к хасидам. Но индусы — моя тайная страсть.

Все эти ребята сто раз твердили мне: «Ты умрешь». Не слышу. Не слышу — и все. А мой родной Бхагаван Раджнеш, индийский просветленный, на первой же — тоже машинописной! — странице сказал: «Ты умрешь». И я услышала.

— Да, — я ответила ему. — Спасибо, что ты это сказал.

Как я могла забыть Вивекананду? Я даже помнила его первое имя — Свами.[4] И эту красивую фразу: «Будда стал первой волной, Иисус — второй, Магомет — третьей, а ЧЕЛОВЕК — ЭТО ОКЕАН…»

Но как он выглядит, я не знала.

Повисла напряженная пауза. За окном время от времени высокий крепкий кришнаит пересекал двор, неся в руке дары священным изображениям и подметая дорожку перед собой, чтобы ни одно живое существо случайно не лишить жизни. Мигнул огонек лампады, послышался молитвенный напев.

С просветленного на просветленного переводила я свой пронзительный, испытующий взгляд. Женщина исключалась. В одном — суровом, бритоголовом, почти обнаженном йоге я заподозрила Рамакришну. С третьего портрета смотрел на меня какой-то уж очень красивый, круглолицый, даже немного женственный молодой человек в светлых одеждах и белой высокой чалме.

Вдруг мне почудилось, что он мне подмигнул.

— Вот он — Вивекананда! — Я указала на круглолицего.

— Точно! — обрадовался настоятель.

А я подумала: «Черт, все-таки недаром я всем этим увлекаюсь, какая стала продвинутая. Сам Вивекананда, почуяв, что я в затруднении, мне подмигнул! Это ли не доказательство, прямо скажем, немалых духовных достижений?!»

Но древние притчи — никуда от них не деться. (Писатель Даур Зантария говорил: «Вздумаешь поиронизировать над какой-нибудь из притч — а в ней не семь, а семьдесят семь смыслов».) Откуда ни возьмись, она вынырнет и напомнит тебе, что Странствие, в котором ты находишься, не имеет ни пункта отправления, ни пункта прибытия.

Итак, один ученик разочаровался в своем учителе — в том самом, изображенном на портрете, Рамакришне, покинул его и стал самостоятельно постигать мир. Спустя долгие годы строптивый парень вернулся и с гордостью показал, чему он научился. Легко и просто он перешел реку по воде, не замочив ног.

— И на эту глупость ты потратил десять лет?!! — воскликнул Рамакришна. — Да я играючи могу пересечь реку по воде, не замочив ног. Только заплачу лодочнику одну рупию — и я там!

Однако на старца-настоятеля мой фокус произвел такое сильное впечатление, он прямо расставаться с нами не хотел.

— А вы приезжайте к нам сюда отдыхать, — приглашал. — Тут всего два доллара в сутки! Включая койку и вегетарианское питание. Но только там, в Москве, обязательно вступите в партию кришнаитов, чтобы вас официально сюда прислали с какой-нибудь важной миссией!

Лёня сразу насторожился и тихо говорит:

— Пошли отсюда, знаем мы этих сладкоголосых кришнаитов.

За деревьями уже стояла стена смутного мрака, испещренная огоньками, наполненная неясными очертаниями и тенями. Именно о такой ночи, сам того не подозревая, сочинил когда-то стихотворение Лёня Тишков:

Вглядываясь в небовижу в космической глубинежелудок мираокруженный пространствомсам я в заднем концежелудочно-кишечноготуннеля

Шум Алморы, древнейшего из городов Земли, стихал. Не прошло и часа, как весь город спал перед лицом своих богов и крупных близких звезд. Одна за другой они проявлялись на черном небесном куполе, похожем на старый московский планетарий.

Глава 7. Восход гималайский

Звездным утром, примерно за час до восхода, Сатьякама постучал нам в дверь и сказал, что пора собираться в дорогу. Попьем чайку, говорит он буднично, расплатимся за ночлег, потом на машине заберемся повыше, встретим восход солнца, а дальше отправимся в Ришикеш, где берет начало священная Ганга.

Что интересно, говорил он нам, мирно попивая чаек, наша Ганга — чистейшая из земных рек. Миллионы индийцев купаются в ней, в том числе и те, кто надеется излечиться, скажем, от проказы, пепел умерших развеивают над Гангой, нередко можно увидеть плывущий по реке труп… А люди пьют сырую воду из Ганги — и хоть бы хны!..

— Ой, — сказал Лёня, — не надо ничего этого рассказывать мне.

А я, например, верю Сатьякаме: во-первых, за тысячелетия, что несет свои воды Ганга, мириады святых медитировали на берегах и оставили здесь ауру блаженства. Да еще из древних Вед житель Индии черпал благоговейную почтительность к природе, ему близка и понятна хвала, воспеваемая Франциском Ассизским: «Благословен Господь за нашу Сестру Воду, столь полезную, смиренную, чистую и драгоценную».