КУПИП - Лев Успенский

Очень прошу, незабудте!

Написано в 20 часов 40 минут,

13 сентября 1937 года.

Красногорский Максим

Что все это верно, подтверждаю

В. Морозов“

§ 2

Считать Маку в высшей степени хитроумным ребенком. Совершенно! Весьма! Вполне. Зачислить его в кандидаты Купипа, запросив, однако, почему в слове „не/забуд/ь/те“ он сделал две хитроумных ошибки. Почему? Pourquoi? Warum?

§ 3

Всем ребятам незамедлительно приступить к сочинению дальнейших стихов Купипского купального гимна. Таковые присылать мне.

§ 4

Всем ребятам рисовать хитроумные проекты нового купипского нагрудного значка. Чем красивее, тем лучше. Их прислать капитану Койкину. Самые великолепные — печатать.

Дано в сорока тысячах километрах от центра Земли, а также в 3330 километрах от угла Перфильевой и Железнодорожной улиц.

Точно! Punctum! Precisement!

Глава VI. Снова в путь

— Уф! — произнесла, отдуваясь, мама примерно через десять минут после приземления шариков. — Ну, что? Все теперь? Больше обниматься-то не с кем?

— Мамочка! — пискнула сейчас же Люся Тузова, — а медвежоночек… Вон тут еще медвежонок есть. Беленький… Ой, какой он миленький… носик черненький!

— А ну его! — сурово заметила мама. — С медвежонками завтра будем… Теперь марш мыться, зубы чистить и спать… Профессор, который сейчас час? Небось, восемь уже давно пробило?

Но в этот миг профессор Бабер разгладил впервые перед мамой свою широкую, шоколадного цвета, бороду.

— Как сказать, многоуважаемая гражданка мама! — снисходительно заговорил он. — Да-с, достопочтенная товарищ мама, как сказать!! Вы прибыли сюда в весьма благоприятный момент. В данный миг мы с вами, глубокочтимая мама, в некотором смысле попираем пятами как раз самую точку северного географического полюса Земли. Не следует ли из этого, что ваш вопрос является по меньшей мере праздным?

Мамины глаза округлились и расширились. Ничего подобного она наверное не ожидала.

— Как так — праздным? — удивилась она. — Почему праздным? Пятами там или не пятами, а детям-то всегда надо в один и тот же час спать ложиться. Про это нам и в консультации мильон двести тысяч раз говорили. Вы, может быть, профессор, каждый день на какой-нибудь полюс опускаться будете, так что же ребята — все не спи? Ну уж, извините. Есть сейчас восемь часов или нет?

Профессор приподнял со своего носа очки на лоб и с удовольствием оглядел маленькую толстенькую фигурку, стоявшую перед ним.

— Гм! — произнес он, видимо стараясь продлить наслаждение. — Гм! А любопытно было бы узнать, дорогая мама, для кого из здесь присутствующих членов Купипа (он с торжеством окинул глазами тесный кружок столпившихся возле него людей) хотите вы установить координату времени на данный момент?

— Эх! — прищелкнул языком Койкин, слушавший его во все уши. — Ну и говорит же профессор! Что, мамочка, скушала? А ну-ка — для кого?

— Как для кого! Как это для кого?.. — возмутилась мама. Понятно, для кого. Вон Устрицын, милое дитя, рот до ушей разорвал зевая. Для Устрицына всего прежде, а там и для других.

Профессор улыбнулся, все более и более довольный.

— Наш уважаемый Николай Андреевич, дорогая мама, сейчас стоит… Да, да! Урса Майор[1] там… Малая Медведица — вот… Совершенно ясно. В том положении, в каком находится Николай Андреевич, в настоящий момент время по солнцу равняется восьми часам тридцати минутам утра…

— Ура! — взвизгнул Устрицын. — Вставать надо! Вставать пора, мамусенька! А ты веки вечные спать да спать!..

— Вот так фунт! — не теряя присутствия духа, сказана мама. — Это что же? И у вас, профессор, тоже половина девятого утра?

— Отнюдь, высокочтимая мама! — строго нахмурил брови Бабер. — Ни под каким видом. Ни в каком случае. Отнюдь! Это легко сообразить. Разве я не стою к Николаю Андреевичу боком? Так? Следовательно, у меня сейчас половина третьего дня. Да, дня, и ничего другого, ибо я расположился несколько восточнее, чем он…

Бабер поднял очки и важно выставил вперед бороду. Он был очень доволен. Но еще более доволен был капитан Койкин.

— Следовательно! — восторгался капитан, подняв кверху палец. — Следовательно! А? Мама, ненаглядное мое создание! Ты слышала это? Следовательно!.. Клянусь ураганом, утлегарем и Устрицыным! Интересуюсь, как ты из этого выкрутишься?

Несколько секунд царило полное молчание. Члены Купипа, затаив дыхание, следили за мамой. Она стояла, наморщив лоб, и размышляла. Потом решительный огонек вспыхнул в ее глазах. Схватив воткнутую неподалеку в снег лыжную палку, она провела ее острием длинную и глубокую черту перед носом у профессора, от Устрицына прямо на Леву Гельмана.

— Ага! — зловеще сказала она Леве. — Там половина девятого утра? Значит, под тобой-то, мой голубчик, полдевятого вечера? Понимаю! Марш зубы чистить. Я еще тоже географию не совсем забыла…

В следующий миг она сделала еще одну многометровую отметку, перпендикулярную первой.

— У вас, профессор, три часа дня? Чудесно, чудесно! Значит, здесь уже ночь глубокая. А тут шесть часов. А тут — восемь вечера. Так, так…

Ни Койкин, ни ребята, ни даже сам профессор не успели опомниться, как она уже бросилась к тому месту, где намечалась линия восьми часов, стала на ней, попирая ее пятами, и в последний раз пустила в ход свой электрорадиопритягиватель системы Бабера. В тот же момент и ребята и капитан, притянутые мощным аппаратом, уже барахтались на снегу возле нее.

— Ага! — уничтожающе повторила еще раз мама. — Ага! Который тут у меня час, профессор? Восемь? Ну, голубчики, спать! Спать, без единого слова. Интересуюсь, как вы вывернетесь?

— Мама! — негодующе барахтался в снегу Койкин… — Мама, да превосходная же ты личность… Да ты хоть меня-то отпусти! Что же это, и мне, что ли, с ними спать ложиться?

— А ты что еще за особенный? — холодно ответствовала мама. — Конечно, и тебе спать. Нечего, друг мой, нечего. Я тебя научу, как на свете жить…

Удрученные ребята отправились в палатку.

— Бабер, — жалобно начал было Койкин, но вдруг махнул рукой и поплелся вслед за ними.

— Смотри ты, капитан! — ядовито произнесла вслед ему мама. — Смотри ты у меня. А то я про все твои штучки расскажу. Вот что, профессор: пускай-ка они тут этих моих заметок на полу ножищами не стирают. Мне так будет удобнее: все-таки — часы. А завтра я им везде половички чистенькие постелю…

Профессор Бабер стоял задумавшись и держал свою бороду зажатой в меховую перчатку. Потом он внезапно снял перчатку и протянул руку маме.

— Глубокоуважаемая мама! — сказал он взволнованным голосом. — Это превосходно. Прекрасно. Чок эйи. Трэ бьем. Вэри бьютифулл. Зер гут.

Тихая и ясная зимняя погода стояла на следующий день над полюсом. Красивые яркие звезды с некоторым недоумением взирали на раскинутый среди белых пустынь купипский лагерь; смотрели они и на темное веретенообразное тело цельнометаллического дирижабля «Купип-01», привязанного к угловатым торосам. Вдоль дирижабля, поскрипывая сухим снегом, ходил дежурный часовой с винтовкой, а возле самого полюса во все стороны тянулись проведенные лыжными палками глубокие снежные борозды: по приказанию профессора Бабера экипаж дирижабля о сто роялю обходил мамины отметки. Мамины часы, самые большие в мире, в горделивом молчании шли вперед. Неизмеримо-огромный земной шар, бешено крутясь, увлекал за собой их пушистые снежные стрелки.

В большой, прочно укрепленной на снегу палатке было тепло и уютно. Члены Купипа лежали под легкими стенками спальных мешков. Некоторые из них хитроумно бредили. Другие достопочтенно храпели. Устрицын со вкусом сосал во сне собственный кулак: должно, быть, ему снилось, что кулак — пирожное; а может быть, что он сам — медведь в берлоге.

Люся Тузова проснулась раньше других. Высунув нос из мешка, она долго не понимала, что с ней и куда юна попала. Вдали, за путаницей каких-то столбиков, подпорок и веревок, горела большая керосиновая лампа-молния. Под ней, около легкого столика, укрепленного на стойках, тихо разговаривая, сидели профессор Бабер и мама. Пушистые волосы мамы золотились в ламповом луче. Заботливо оттопырив губы, она большущей иглой штопала сначала устрицынские рукавицы, прогрызенные на концах пальцев, потом прожженное табаком кашне капитана. Она работала и слушала, и вид у нее был теплый, деловитый, уютный. «Вот уж настоящая мама!» разнежась, подумала Люся. В следующий момент, однако, она навострила уши.

— Так вас интересует, глубокоуважаемая гражданка мама, — гудел баберовский басок, — вас интересует, причем там были Перфильева и Железнодорожная улицы? Очень хорошо. Отлично. Великолепно. Сейчас я вам это объясню.