Из современных проблем Церкви - протоиерей Александр Мень

Еще о духовнике. До 1914 г. послушники обязаны были исповедоваться у своего Настоятеля Послушников, что соответствовало доминиканской традиции. В 1914 г. новое церковное право, наоборот, запретило исповедоваться у Настоятеля вообще. Доминиканцам дали «индулт» [70], разрешая исповедоваться у Настоятеля Послушников. Цель — чтобы настоятелю не мешало его знание тайны исповеди. Но так как Настоятель Послушников есть практически всегда и духовный отец, выходит то разделение, о котором Вы говорите (кроме у доминиканцев). «Монашествующие монахи», т. е. moines [71], а не religieuх [72], свято хранят понятие, что «аббат» есть «отец». Хотя не все монахи его прямые духовные чада, он, так сказать, высшая инстанция даже в области личной совести. Это нередко причиняет трения, особенно в женских монастырях, когда группа монахов не соглашается с его духовным руководством, как и видно в жизни Терезы Младшей. В семинариях есть один «духовный директор», но семинаристы не обязаны исповедоваться у него. Исповедник, кто бы он ни был, не имеет права голосовать о судьбе семинариста (кроме у доминиканцев). Даже у доминиканцев со мной случилось, что Настоятель Студентов сказал моему духовному отцу, что он посоветуется с ним обо мне, но так и не решился, очевидно, опасаясь его стеснять из–за тайны исповеди.

На днях Костя был со мною на Вербном Воскресении. Он всем интересуется и молчит. Рассказал, что Д. попросили повторить его лекцию в другом классе той же школы.

Оказывается, существует ценное еврейское богословие, особенно у американцев. Закажу для Вас.

Сердечно Ваш В.

10 апреля [1975 г. ]

Дорогой отец Всеволод!

Спасибо за письмо от 23/III. Так я и знал, что среди авторов «Итогов» окажутся Ваши друзья! И теперь мне очень неловко, что я столь резко судил об их работе. Впрочем, может и к лучшему, что я не знал этого раньше наверняка и высказался откровенно.

Еще и еще раз напомню Вам, что я не профессиональный богослов, я не считаю себя таковым. И у Вас мне есть чему поучиться и есть что получить от Вас. Вы — старше меня, объездили много стран, имели больше опыта в разнообразных аспектах церковной жизни в мире. Я же — просто священник, всю жизнь служивший в деревне, «богословские» занятия которого не выходят за рамки катехизации (а если и выходят, то помимо моей воли).

К «Итогам» у меня не было, собственно говоря, претензий, но были большие ожидания, которые не оправдались. Я отдавал себе отчет, что книга эта — справочная, но все же она — не словарь, а — связное изложение проблем, внушительное по широте охвата. Я именно и ждал «суждений современных богословов о науке», но вышло иное. Получился обзор данных наук с очень вялым и скромным теологическим комментарием (иногда — почти нулевым). Объективные же данные можно найти в любых других светских справочниках. Кроме того, дело здесь не в форме и методе изложения, но в стиле и духе его. Дух же книги, особенно в разделе о естествознании, отмечен печатью глубокого пессимизма. Она дает авторам противоположных взглядов прекрасный материал. Картина — плачевная. Наука рассматривается как соперник и даже враг. Мне этот подход совершенно чужд и непонятен. С юных лет, когда я занимался естествознанием, оно было для меня неотделимо от веры. Познание мира ощущалось как своего рода «благочестие». В лес и в музей я входил с чувством, похожим на чувство, переживаемое в храме (и сейчас, когда стою в алтаре, ветка с листьями, смотрящая в окно, для меня дороже многих икон). Жизнь природы для меня была и есть «теология прима». И это не просто мои личные субъективные ощущения. Это же привлекло меня к Соловьеву, а потом — Тейару.

Авторы же «Итогов» смотрят на науку как на что–то внеположенное, чуждое и опасное вере. С другой стороны, они готовы повсюду капитулировать перед гипотезами науки. Наука строится на опыте, но и духовная жизнь вытекает из него. Это в свое время прекрасно показал В. Джеймс. Это, по словам Ломоносова, две книги Творца, в которых читает человек о Нем. Пример совершенно иного подхода можно найти в работах русских религиозных философов нашего времени (Франка, Флоренского и др.) При всем моем уважении к западным теологам и философам я вынужден отдать этой школе пальму первенства. Жаль, что западные богословы плохо знают это богатое наследие.

Все, что сказано в психологической главе любопытно. О влиянии ЛСД я читал у Лилли, автора исследований о дельфинах. Он написал книгу «Центр циклона», в которой описал свои состояния под воздействием ЛСД. Но мне кажется, что все это опасный путь. Это все та же попытка прорваться в духовный мир насильно, какая была известна в древнем шаманизме, в некоторых аспектах индийской мистики и оккультизма. К Богу нельзя проникать через «черный ход». Это уж не говоря о патологической стороне дела. Адепты доктора Лилли (США) есть типичные шаманы, которые употребляют ЛСД для своей лже–мистики (в святоотеческой литературе это называли «прелесть»).

Вы упоминаете о том, что о. Д. Дюрабль учил вас объективности на основе Аристотеля и св. Фомы. Это очень характерно. Я ценю томизм за его четкую дифференциацию ступеней знания, но в «объективность» не очень–то верю. Ведь человек всегда субъект. Он всегда вносит в познание свой внутренний подход, свою личность. Познание персоналистично. От этого никуда не уйдешь. Аристотель же хорош, по–моему, лишь в сфере низшего разума. Годность его для высокого богословия — сомнительна. Впрочем, я это изложил в своей книге о греческой религии и философии, которую Вы, быть может, когда–нибудь прочтете (если Вам это интересно).

Я убежден, что католические богословы теоретически не разделяют духовную жизнь от мысли о Боге. Но на практике выходит, что они это иногда делают. Я надеюсь, что это со временем изживется. В этом направлении идут, кажется, «экзистенциальные» мыслители (вроде Марселя [73]).

Простите, что я нагружаю Вас всякими проблемами, которые Вам, быть может, не очень интересны. Но, ценя Вашу дружбу, я хочу в двух–трех словах поделиться с Вами своими соображениями по различным общим вопросам. У меня рождается такое ощущение: кто–то должен об этом подумать. Так почему же не мы? На кого надеяться и на кого рассчитывать?

История с закрытием журнала печальна и, увы, вполне характерна. Остается только верить, что век декретизма уходит в прошлое. Пусть бушуют кризисы, истина не нуждается в приказах. Если веришь в нее, то свобода не страшна. Всегда остается критерий Гамалиила, по которому он судил о первохристианстве.

Вы правы, что в нашей религиозной мысли было немало субъективизма. Им были заражены многие, начиная с Соловьева. Но не за это мы ценим его и его последователей. Главное у них — это органическое понимание мира и познания, в котором находят свое место и наука, и теоретическая мысль, и мистика, и богословие.

Хотелось бы знать, что Вы писали о митр. Иннокентии. Я очень ценю его. Его книга для новообращенных до сих пор у нас имеет хождение. Я часто бываю на его могиле. Она недалеко от моего дома (в Лавре). У меня есть обширный труд о нем, 19–го века.

И, наконец, последнее. То, что Вы пишете о монастырском духовничестве, понятно и вполне установившееся в традиции. Но то — монастырь, а вопрос: как упорядочить это для мирян. Правда ли, как мне пишут, на Западе исповедь почти упразднена или стала весьма редкой? На каком основании?

Прекрасно, что Д. снова будет говорить в школе. Меня так волнует эта проблема! Шура всегда пишет об этом в тонах фарса, хотя сама (втайне, быть может) переживает тоже. Я безусловно верю в то, что Священная история еще продолжается и диалог Заветов не кончен. Мы, христиане, слишком много сделали для того, чтобы его затруднить. Вы пишете, что отношение к христианам плохое. Что же тут удивительного? Не мы ли сами породили это в веках? Это дело гораздо более важное, чем кажется на первый взгляд. Популюс Деи, являя типичный образчик человечества, с библейских времен оказывал Богу противление. Но его призвание неотменимо, и Бог ждет, как и прежде. Как Он задумал, ТАК И БУДЕТ.

Всегда молитвенно вспоминаю Вас и благодарю за дружеское расположение.

С пасхальным лобзанием и приветствием

Ваш прот. Мень

 Дата неизвестна

Дорогой отец А.

Второе письмо о «левых католиках». Остается мне сказать об епископе Ги Риобе и священнике С. Галилеа. Оба — мои собратья в нашем «монашеском» объединении. Пора объяснить, в каком смысле наше объединение — монашеское, а также, — каким образом возникло «левое» вдохновение от отшельника о. де Фуко, который, может быть, никогда в жизни не встретил «левого католика». Завоевав северную Африку в конце прошлого столетия, Франция могла еще казаться орудием христианского просвещения. О. Фуко всецело служил французской колонизации. Он посвятил много времени должности военного священника, был и военным советником. Умер он страстотерпцем, но отнюдь не мучеником. Так как он сторожил крепость, построенную как убежище для местного населения, и эта пустая крепость служила военным складом, совершенно естественно, чтобы туземцы, сторонники Германии, на него напали, хоть и напрасно убили. Но о. Фуко решительно выступил против рабства (или, скорей, хотел выступить), которое французские власти одобряли и скрепляли, чтоб завоевать симпатии туземных князей. Со своим поразительным пророческим даром он писал своему духовному отцу, что через пятьдесят лет Франция потеряет свои владения, если так будет продолжать действовать. Что и точно исполнилось. Но его духовный отец, священник знаменитого Парижского прихода «Ля Мадлен», счел, что не дело священника выступать в социальных вопросах. Тут хороший пример, как иногда послушание, или, точней, неуважение со стороны духовного отца вводит в грех. Как заметил наш собрат — Ж. Ф. Сикс, чего только не написал бы Л. Блуа по этому вопросу, если о. Ф. его пригласил бы к себе! Но о Л. Блуа о. Ф. и не слыхал.