Кровь - Анатолий Азольский

— Я их не очень осуждаю: война, голод, воспитание…

— Все равно — свиньи, свиньи, свиньи!..

В полуподвале уже вспыхнула ссора, когда прокричали команду. Солдаты ринулись наверх. Их ожидала проникновенная речь Вислени, прочтение им с трибуны сталинградских писем и награждение кое-кого (по утвержденному и согласованному списку) Железными крестами. До проноса боевых реликвий — тридцать минут, не меньше, и в офицерский буфет вошли ассистенты Вислени, хранители сумки, видневшейся в глубине комнаты, отведенной им для отдыха. Обоим лет по двадцать пять, оба в самом распространенном офицерском чине — старшие лейтенанты, то есть по службе не продвинулись, что не могло в зале не вызывать к ним симпатий. Тот, кому доверили пронесение сумки, — с черной повязкой на левой глазнице, у его сотоварища правый рукав кителя был пуст и подколот. Многочисленные кресты и значки на кителях (полевых, а не парадных!) напоминали об участии ассистентов во всех кампаниях — от Франции до Сталинграда, где они бились в рукопашных боях, выдерживали артиллерийские атаки, стоически мерзли в окопах, подбивали танки, захватывали плацдармы и штурмовали, штурмовали, штурмовали… (Кое-кто в зале знал, что один из ассистентов был награжден редкостным — в форме восьмиконечной звезды — орденом Немецкого креста 1-го класса, но не носил его по настоянию Вислени, который здраво рассудил: на кителе — по уставу — можно разместить шесть наград, для Немецкого креста 1-го класса место есть, но эффект от него будет отрицательным: передний край, всегда во всех армиях обделяемый, не поверит в героизм и мужество ассистентов, решит, что кресты — от близости к штабам.)

Оставив дверь комнаты открытой и сев за столик так, чтоб сумка была на виду, офицеры скромно выпили по рюмочке коньяка и пожевали бутерброды, готовые в любой момент подняться и уйти, чтоб не вляпаться в нередкие для них происшествия. Как ни просеян состав зрителей, за всеми не углядишь, пиво и водка развязывают языки, и не раз к ним цеплялись пьяницы и психи, язвительно спрашивая о количестве мешков с крестами, о том, подлинные ли письма зачитываются, и более чем прозрачно намекали, оскорбляя буфетных дам, на то, что ордена дают тем, кто спит со штабными машинистками. Приставали к ним и лейтенанты без единой медальки, в окопах не одну награду выстрадавшие, но так ничего и не получившие, а однажды непрестанно дергавшийся капитан сам попытался наградить ассистентов медалью за подбитый танк, поскольку — мрачно оповестил капитан — танка он не подбивал, танк этот утюжил его окоп так, что пришлось потом пригоршнями доставать изо рта землю. «Я объелся русской землей!» — взвизгнул этот недолеченный, и ассистентов спас офицер-распорядитель, позвавший патруль.

— Свиньи эти русские, большие свиньи! — подвела итог буфетчица, по неосторожности уронив на пол корзинку с ножами и вилками, ассистенты же, глянув на часы, поднялись, пошли к своей сумке.

10

Скарута прилетел в Минск утром 2 сентября. В штабе гарнизона получили приглашение в театр: форма одежды полевая, без оружия. Места не указаны, Скарута выбрал балкон, чтобы сверху увидеть рассадку охраны.

В зале — ни одного, кроме танкистов, офицера в черном, что не удивительно, так оно и должно быть, форма одежды-то — полевая, но как только раздалось «Внимание!» и все повернули головы к сцене, как только обозначились ряды и проходы, сразу же выделились те, кто охранял и надзирал. На приставных стульях, вполоборота к рядам, в обычной форме Вооруженных сил сидели хорошо натасканные люди из тайной полиции: с равнодушной зоркостью хищников, уверенных в досягаемости добычи, прощупывали они глазами приглашенных. Как псы, они были тренированы на каждое движение, и офицеры, по которым проезжали их глаза, уже не решались лезть в карманы за платком. На сцене — только Вислени, хозяева города, Белорутении и всего Остлянда заняли первый ряд партера, руководство всех полиций там же, что наводит на любопытные предположения. Известно ведь, что одно лишь наличие охраны уже провоцирует умысел на покушение, и в Минске все полицейское руководство предстало в полном составе, показывая будущему убийце: так просто до Вислени не добраться, ты пораскинь мозгами, прорываясь к намеченной цели. Вильгельм Кубе занял крайнее правое место ряда, слева от него и далее офицеры и генералы госбезопасности и охраны тыла, среди них начальник СС и полиции Гальтерман, шеф СД оберштурмбаннфюрер Штраух, рослый молодой красавец Герф, начальник полиции порядка Белорутении, человек, не пожелавший расстаться с черной работой усмирителя, когда ему предложили высокую должность в тихой Силезии. Последним, кого лично знал Скарута, был бригаденфюрер СС и генерал-майор полиции Курт фон Готтберг, личность чрезвычайно интересная: хромой, с болезненно искривленным лицом, он, добравшись до своего места, оперся на палку, как на шпагу, язвительно улыбнулся залу и опустился в кресло.

«Расовая чистота безупречна» — такая строчка никогда не появится в личном деле майора Скаруты, но эта неполноценность таит в себе массу выгод, среди которых, пожалуй, способность отстраненно и, следовательно, точно видеть Германию. «Проклятая немчура!» — не единожды срывалось с его губ, и жена, немка, не только привыкла к поношению своей нации, но и соглашалась порою с ним. Он и матом ругался при ней, русским матом, что веселило ее. Еще более фигурными словечками попугивал сослуживцев, у которых высшей степенью ярости было выражение, так им и не понятое: «Kreuzhageldonnerwetternochmal!», хотя с детства говорил на немецком, но уж «немчуру» всегда считал забавной нацией, никак не ожидая от нее исступленности и слез умиления при виде Адольфа, дни которого сочтены, для чего вовсе не обязательно «с ученым видом знатока» (Скарута помнил Пушкина) анализировать военно-стратегические и экономические расчеты, глядя на карту: достаточно потолкаться на рынке, на этом торжище, где советские деньги в почете.

Убийство Вислени столь же долгожданно и необходимо тылу, как дождь, когда земля изнывает от засухи. Что-то случилось с, казалось бы, налаженным механизмом управления Остляндом, воровство и пьянство разрослись до размеров, когда военно-полевым судам заседать надо денно и нощно. Вся группа армий «Центр» снабжается продовольствием на 70% из местных источников, и сама же армия эти источники уничтожает. Ни с того ни с сего две роты в прифронтовой полосе сожгли три деревни, зарезали весь скот, так и бросив его на съедение волкам и уцелевшим жителям соседних сел. Грабеж идет повальный, то есть никто не верит, что армия и в следующем году будет питаться здешним подножным кормом. Участились стычки между войсковыми подразделениями и полевой жандармерией — потому, надо полагать, что резко упало число нападений на солдат, которые смело ходят с девками по ночным улицам. Кое-где отменен комендантский час. В приказах командиров некоторых воинских частей все чаще встречается фраза: «Позорная фратернизация солдат с местным населением…» — и это уживается с расстрелами того же населения теми же солдатами, которые еще и забавы ради грабят, насилуют, поджигают. Тыл дезорганизован — для чего и требуется вздергивающий, приводящий в повиновение кнут, то есть массовые кары за убийство крупного политического деятеля. Нужда в гибели Вислени столь остра еще и потому, что Вождь в гневе на него; по Берлину (Скарута узнал об этом здесь, в Минске) ходит некая фотография из архива Вислени, представляющая Адольфа далеко не в лучшем виде. Месть Вождя неминуема, Вождь мелочен, как лавочник, у него нет той наглости, что у министра пропаганды, но он зато изощренно и скрытно мстителен, и какая-то сжигающая болезнь заставляет Адольфа уничтожать именно тех, кто наиболее предан ему, и кажется порою, что в Германии не политика, а бездарно написанная драма о благородстве провинциальных злодеев. Смог ведь Адольф поприсутствовать на свадьбе своего министра, со старомодной галантностью поцеловал руку невесты — а затем спустил на министра всех собак, обвинив его в женитьбе на проститутке.

В 1938 году Скаруте приказали разобраться, в чем смысл всех проводимых в СССР покушений на убийства, на кого рассчитаны акции, в которых обвиняются оппозиционеры. Поводом для исследования были тугодумные работы теоретиков, ломавших головы над якобы жаргонными «огурчиками» и «помидорчиками»: это что — гранаты? бомбы? пистолеты? (В поле изучения попала частушка «Эх, огурчики, помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике…») Хотелось матом покрыть идиотов в русском отделе, но сдержался, сам — для себя — пробежался по истории, уясняя, зачем надо убивать политиков крупного масштаба, зная при этом, что ответная реакция никак не будет соответствовать намечаемой цели убийства. Тем не менее — подрывают, застреливают или закалывают почти обязательно ясным днем, в людном месте при отличном освещении, именно в тот момент, когда охрана наиболее бдительна или должна быть бдительной. Появление намеченной жертвы в ложе театра, на трибуне, в открытой автомашине при триумфальных поездках каким-то странным образом расхолаживает охрану, она поддается расслабляющему эффекту толпы, безумной от радости, что лицезреет обожаемого Вождя нации или главу государства. Обязательность эффектного устранения становится нормой, чуть ли не обрядом, и вовсе не потому, что убийца тщеславен. Ему важен не столько результат, сколько широкая огласка покушения. Удалось оно или нет, а молва катится, раздувая подробности, искажая и преувеличивая.