Старый дом (сборник) - Геннадий Красильников

Назавтра Макар привел из колхоза лошадь, взял с собой в Акташ Олексана: случится мешки поднимать, воз стеречь — двое не один.

— Да вы глядите там, не продешевите, — пропуская телегу в ворота, беспокоилась Зоя, — с умом продавайте. С утра, может, много всего будет, попридержите, а к вечеру подороже отдадите.

Каждое воскресенье в самом центре Акташа, на большой площади, собирается шумный базар. На заре со всех окрестных деревень тянутся сюда пешие и конные — кто с товаром, а кто и просто так, поглядеть да послушать.

У самого въезда на площадь — ряд магазинов. В базарные дни здесь не протолкнешься. Расторопные завхозы и колхозные кладовщики тащат из селькоповского "Хозмага" колеса, хомуты, седелки и всякий инструмент.

В соседнем магазине "Когиза" школьники в один голос просят продать им самые нужные на свете вещи — учебники, карандаши и переводные картинки. В "Культмаге" кто-то пробует на патефоне новые пластинки: покупатель один, а слушателей — целый магазин. В просторном двухэтажном "Раймаге" рябит в глазах от ярких красок: женщины выбирают ткани. Стоят целый час возле прилавка, рассматривают материю на свет, пробуют на ощупь, отходят в сомнении, никак не могут решить: брать или подождать? Легко продать товар, а вот попробуй купить! Не будь здесь такого множества, все было бы проще: бери, что есть! А тут — глаза разбегаются…

Прямо перед магазинами через всю площадь тянутся крытые столы. На них грудами навалены овощи, в липовых кадушках — сотовый и откаченный мед, в берестяных туесах — сливочное и топленое масло, яйца, молоко, сметана… Богатый базар в Акташе!

За столиками, на еще не просохшей земле, располагаются со своими изделиями деревянных и металлических дел мастера. Народ это солидный, цену своему товару знают и покупателям не навязывают: сам смотри, выбирай, товар лицом. Хочешь — бери широкую лопату или дубовую кадку; хочешь — грабли, не пожалеешь: зубья дубовые, не на один сенокос сделаны; или вот топорище — доброе топорище, в руки возьмешь — легкое, а ударишь — толстую жердь разом перерубишь… А рядом — целая груда веников, штабеля деревянной и глиняной посуды.

Макар остановил лошадь возле скотного ряда.

— Олексан, посматривай тут, а я пойду насчет цен узнаю.

И, словно нырнул в толпу, сразу пропал. Через полчаса вынырнул уже с другой стороны.

— Не спрашивали? Картошка нынче дорогая, покупателей — не отобьешься. Будем ведрами продавать, пудами — продешевить можно. Открывай мешок.

Скоро к возу потянулись люди.

— Продаете? За сколько отдаешь, хозяин?

Олексан обернулся — голос показался знакомым. Пожилая женщина — учительница из Акташской средней школы. Перебирает картошку в мешке. Макар неторопливо ответил:

— Сами видите, картошка хорошая, крупная. Порченой нет. Чистый лорх. Хочешь в суп, хочешь — на семена.

— А вот гнилая!

Макар, чрезвычайно удивленный, наклонился к мешку и, выхватив попорченную картофелину, отбросил в сторону.

— Скажи пожалуйста, и откуда взялась? Да нет, вы не сомневайтесь, разве что одна такая попалась, а остальная — одна к одной, чистенькая!

Учительница развязала свою сумку.

— О цене-то не сказал, хозяин!

Макар пыхнул цигаркой, будто бы равнодушно бросил:

— Да что там — недорого. Ведро — десять.

Женщина удивленно взглянула на него и забрала сумку. В толпе зашумели:

— Послушай, дорогой гражданин: кто же картошку ведром продает? Почему не на пуды?

— Десять рублей за ведро!

— Знал, поди, когда вывезти…

— Моментом пользуются… Из камня масло выжмут!

Олексан стоял около воза, готовый провалиться сквозь землю. Узнала его старая учительница или нет? И зачем только поехал на базар, отец мог бы и сам управиться. Без него пусть хоть двадцать рублей запрашивает!

Люди, ворча, отошли от воза. Макар насмешливо посмотрел им вслед, оскалился:

— Ничего, граждане, еще раз придете! На базаре нынче картошки немного… Хо-хо, целую зиму хранил, берег, так задарма отдавать? Как бы не так. Нашли дурака!

Олексан еще не видел отца таким возбужденным. Глаза его блестели, торопливо ощупывали людей, мешки.

Вдруг откуда-то вынырнул Сабит. Видно, кого-то искал, беспокойно оглядывался вокруг. Олексан окликнул его:

— Сабит, кого потерял?

— A-а, это ты, Аликсан? Понимаешь, ищу Андрея. Из Дроздовки картошку привезли на машине. Продавать надо. Просили Андрея помогать, а его шайтан проглотил, что ли?

Сабит снова нырнул в толпу и затерялся в ней. Олексан еще немного постоял около воза и, видя, что отец не собирается трогаться с места, отправился бродить по базару.

Макар остался стоять со своей картошкой. Больше никто не подходил, даже не спрашивали цену. Однако Макар не беспокоился: покупатели найдутся — ждут, пока он цену сбавит. Ха, он, Макар, на это не пойдет, не ждите. Надо, так и за десять возьмете…

Но когда через час Олексан вернулся к возу, отец по-прежнему одиноко стоял возле полных мешков. Зло буркнул:

— Где ходишь? Давай поворачивай лошадь. Домой поедем!

— А как же картошку? Куда ее? — удивился Олексан.

— "Куда, куда"! — вспылил отец. — Домой, вот куда! Дроздовские привезли колхозную, цену сбили. Пуд за восемь продают, хозя-а-а-ева! Айда, н-н-оо!

Злость свою сорвал на лошади:

— Ну, пошевеливайся! Идет, шаги считает, проклятая, н-н-о!

Олексан сел было на телегу, но отец продолжал ругаться, и он, не выдержав, соскочил и пошел домой пешком, кружной дорогой.

Не мог он сейчас видеть отца, его морщинистый затылок, сгорбленную спину: "Эх, зря поехал! И Сабит все видел, наверное…" И опять все тот же вопрос: "Почему мы не как другие?"

Дома ужинали молча. Одна только Зоя, звеня посудой, наливала остывший суп и нудно ворчала:

— Колхозу — ему что… Дешевле продадут — не велик убыток. Скоро, поди, и носа на базар не покажешь…

Макар молчал, тяжело сопел. Олексан нехотя хлебал чуть теплый, с кружочками жира суп. В комнате было душно, как перед грозой, но окон все равно не открывали. Олексан с растущим раздражением прислушивался к жалобам матери. Это наконец становилось невыносимым.

Олексан положил ложку, встал из-за стола.

— Надо было, отец, продать картошку-то! Чего зря обратно ездили?

Макар поперхнулся, закашлялся, с побагровевшим лицом повернулся к Олексану.

— Что-о? По колхозной цене?

— Ну да! А чем наша картошка лучше?

Макар, уже не сдерживаясь, ударил кулаком по столу, на весь дом крикнул:

— Дурак! Сначала сам заработай! На готовом живешь, ну и не суйся куда не след!.. — И добавил обидное, ругательное слово.

Стало совсем тихо. Олексан хотел крикнуть в ответ, что ему ничего ихнего не нужно, что он сам на себя заработает, но сдержался, схватил фуражку и молча вышел.

Макар с Зоей остались вдвоем. Зоя вполголоса стала успокаивать Макара:

— Осто, Макар, и что это ты… Олексан совсем еще дите, по дурости так… Дай срок — за ум возьмется. Еще будет в дом приносить, не чужой ведь, сын.

Не отвечая жене, Макар сидел возле стола, опустив взлохмаченную голову, думал о чем-то своем.

Спать легли, не зажигая огня. В темноте Зоя долго шептала и вздыхала:

— Ох, господи, не оставь нас, убереги от злого глаза… Живем хорошо, а людям — зависть. Убереги от злодеев, господи, не оставь своими милостями. Вразуми сына…

Давно уже стемнело. Олексан все не возвращался. Во дворе Лусьтро скулил и повизгивал, точно жаловался на что-то.

Макар заворочался — видно, неудобно лёг, закололо сердце. Повернулся спиной к жене. Не в силах заснуть, долго лежал с открытыми глазами, переживая обиду, мучительно думал. Понял вдруг: сердце болит из-за Олексана. Нет, он теперь уже не дите, совсем не по дурости говорил эти слова. У него свое на уме. Подрос, а родителям — непонятный, чужой вроде… Что у него на уме?

Впервые подумал: кому же останется хозяйство, которое они с Зоей собирали по щепке, по крохам? Олексан, видно, хозяином не будет, в дом не принесет.

И, словно вторя тяжелым думам хозяина, во дворе скова жалобно завыл Лусьтро. "Если его не спросить, сам никогда первым не заговорит, все молчит. Будто в чужом доме живет… Ведь в хозяйстве все есть, многим на зависть живем, а Олексану будто все равно. Молчит, отворачивается. Ведь ему останется все хозяйство, жить здесь придется!"

Глава IX

Ледоход кончился, и Акашур угомонился, вошел в берега. На берегу остались следы большой воды: грязный ил, сучья, отливающие синевой куски льда. Эти льдины долго еще лежали на берегу, и из-под них со звоном бежали тоненькие веселые ручейки.

Тишину на полях спугнули люди. На склонах, где невозможно взять тракторами, пахали на лошадях. Крики и песни эхом отдавались в соседней ольховой роще.