Афган: русские на войне - Родрик Брейтвейт

Чем дольше советские лидеры обдумывали требование афганцев прислать войска, тем меньше оно им нравилось, хотя никто не мог полностью исключать этого варианта. Когда с основными аргументами ознакомили Брежнева, он ясно дал понять, что против вмешательства, и кисло заметил: афганская армия разваливается, и афганцы ждут, что СССР будет воевать вместо них.

В итоге было решено, что Советский Союз отправит военные припасы и несколько частей, чтобы помочь «афганской армии в преодолении трудностей». Пятьсот специалистов Министерства обороны и КГБ должны были присоединиться к 550 сотрудникам, уже работавшим в Афганистане. Советские власти планировали поставить сто тысяч тонн зерна, повысить закупочную цену на афганский газ и снять вопрос о выплате процентов по долгам Афганистана. Кроме того, следовало высказать протест пакистанскому правительству в связи с его вмешательством во внутренние дела Афганистана. Две дивизии надлежало отправить к границе, но в Афганистан не вводить[6].

На следующий день Косыгин позвонил Тараки и сообщил ему о решении Политбюро. К тому моменту самонадеянность афганского руководства сменилась паникой. Пять тысяч солдат из дивизии, стоявшей в Герате, перешли на сторону мятежников, с оружием и боеприпасами. Правительственные силы в городе теперь насчитывали всего пятьсот человек, удерживавших аэродром. Если советские войска и оружие не прибудут в течение суток, Герат падет, и мятежники начнут наступление на Кандагар, а после на Кабул.

Наивно апеллируя к постулатам марксизма, Косыгин предложил Тараки вооружить рабочих, представителей мелкой буржуазии и служащих в Герате: вышвырнули же иранцы из своей страны американцев безо всякой внешней помощи. Разве афганское правительство не сможет поднять на борьбу пятьдесят тысяч студентов, крестьян и рабочих Кабула, дав им оружие, дополнительно поставленное Москвой?

Тараки сухо заметил, что рабочих мало даже в Кабуле. Остальные находятся под влиянием исламской пропаганды, которая объявила членов правительства неверными. У афганской армии просто нет обученных людей, чтобы укомплектовать танки и самолеты, которые обещает СССР. Тараки предложил советским властям нанести на собственные танки и самолеты опознавательные знаки афганской армии, а экипажи составить из солдат среднеазиатских национальностей, знающих языки Афганистана, перебросить их в Кабул и оттуда двинуться на Герат. Косыгин возразил, что такие трюки немедленно разоблачат и что Политбюро нужно это обсудить. Тараки ответил, что пока Политбюро будет думать, Герат падет.

Тараки вызвали в Москву на переговоры. Он прибыл в понедельник 20 марта. Тем утром афганские правительственные силы восстановили контроль над Гератом, так что непосредственная угроза была устранена. В первую очередь Тараки встретился с Косыгиным, Устиновым, Громыко и Пономаревым, многолетним главой Международного отдела ЦК. Косыгин подчеркнул глубокий, длительный и безусловный характер отношений между СССР и Афганистаном. Однако афганское правительство не должно давать поводов для мысли, будто оно может справиться со своими проблемами, лишь призвав советские войска. Это подорвет его авторитет в глазах народа, испортит отношения с соседними странами и ударит по престижу государства. Если советские солдаты окажутся в Афганистане, им придется сражаться с афганцами, чего афганский народ никогда им не простит. Вьетнамцы защитили свою страну от американского и китайского вторжения, не полагаясь на иностранных солдат, и Афганистан должен действовать так же. Советские власти помогут военными припасами и окажут масштабную политическую поддержку в борьбе с внешними врагами страны: Пакистаном, Ираном, Китаем и США.

Тараки согласился, что ключевые вопросы — политические. Он безапелляционно заявил, что народные массы поддерживают правительство и реформы. Все дело, мол, в том, что реакционеры в Иране и Пакистане пришли в ярость, обвинили афганское правительство в предательстве интересов ислама и спровоцировали подрывную кампанию против него.

Афганской армии, по словам Тараки, срочно требовались боевые вертолеты, бронемашины, средства связи, а также люди, способные справиться со всем этим. Устинов ответил, что русские предоставят двенадцать вертолетов, но без экипажей. Косыгин указал, что вьетнамцы смогли сами освоить полученную технику. К сожалению, возразил Тараки, многие офицеры, прошедшие советскую подготовку, ненадежны — это «братья-мусульмане» или люди, симпатизирующие Китаю.

С этим, сказал Косыгин, Тараки должен разбираться сам. Он дал Тараки дружеский совет: афганскому правительству следует расширить свою политическую базу. Намекая на массовые расстрелы и пытки, которые так встревожили Политбюро, он прибавил: «Мы это испытали на себе. При Сталине, вы знаете, многие наши офицеры сидели в тюрьмах. А когда разразилась война, Сталин вынужден был их направить на фронт. Эти люди показали себя подлинными героями. Многие из них выросли в крупных военачальников. Мы не вмешиваемся в ваши внутренние дела, но хотим высказать наше мнение насчет необходимости бережного отношения к кадрам».

Тараки не уловил намек и кисло заключил: похоже, русские готовы оказать ему любое содействие, кроме защиты от агрессии. Вооруженное вторжение в Афганистан — совершенно другое дело, возразил Косыгин. Затем он спешно отвез Тараки на встречу с Брежневым{52}.

Спустя два дня Брежнев так описывал эту встречу своим коллегам: Тараки прибыл в Москву «несколько взволнованным, но в ходе бесед он постепенно приободрился и вел себя к концу спокойно и рассудительно». Брежнев твердо сказал, что правительство должно расширить политическую базу и перестать расстреливать людей. Затем он еще раз подчеркнул, что в текущих обстоятельствах СССР не станет отправлять войска. Политбюро эти доводы одобрило{53}.

Первого апреля Громыко, Андропов, Устинов и Пономарев представили записку о ситуации в Афганистане. По большей части она просто подытоживала уже одобренные выводы и аргументы. Несмотря на перегруженность марксистской лексикой, документ содержал вполне трезвый, реалистический анализ ситуации. Проблема, говорилось там, в первую очередь имеет политический характер. Прежде всего, Афганистан не созрел для полномасштабной социалистической революции. Руководители нового режима не подходили для руководства страной в силу своей неопытности и невоздержанности. Они враждовали друг с другом и своей безжалостностью в отношении реального и воображаемого несогласия оттолкнули от себя духовенство, партию, армию и госаппарат. Они слишком быстро пытались продавить полусырые социалистические реформы, ударившие по тем самым людям, которые должны были от них выиграть. Теперь афганским властям следует расширить свою политическую базу: они должны обеспечить свободу вероисповедания для всех, кроме тех, кто действовал против правительства, соблюдать законность даже при подавлении диверсионной деятельности, разработать конституцию, чтобы укрепить демократические права и урегулировать деятельность государственных органов. Эти соображения еще долго оставались существенной частью советской политики. Горбачев подхватил их в 1985 году, и последний коммунистический правитель Афганистана Наджибулла пытался реализовать их в рамках политики национального примирения, которую провозгласил в январе 1987 года. Но тогда было уже поздно.

В записке рекомендовалось продолжать поставки в Афганистан оружия и военной техники, а также обучить афганскую армию и правоохранительные органы обращению с ними. СССР должен помочь афганцам создать жизнеспособную экономику. Но правительству следует твердо воздерживаться от посылки советских военных подразделений в Афганистан, даже если в стране будут продолжаться беспорядки (чего исключать было нельзя).

Это была неплохая временная политика. Но летом 1979 годаследовать ей становилось все сложнее. Правительство в Кабуле не изменило тактику. Партию разрывала междоусобная вражда, чистки продолжались, причем в серьезных масштабах. В июне Тараки и Амин решительно выступили против «Парчама» и отправили ряд ее лидеров в почетную ссылку в качестве послов: Hyp оказался в Вашингтоне, Вакиль — в Лондоне, Анахита Ратебзад — в Белграде, Наджибулла — в Тегеране. Более мелкие фигуры, такие как Кештманд, Рафи и Кадыр, были арестованы. Их подвергли пыткам и приговорили к казни, хотя после протестов СССР заменили ее тюремными сроками{54}.

И хотя ничего сравнимого по масштабам с гератским восстанием не происходило, волнения продолжались. В конце апреля афганские солдаты, лояльные правительству, устроили резню в деревне Керала в провинции Кунар и убили несколько сотен мужчин после того, как в том районе произошли несколько нападений партизан. Стали распространяться малоубедительные слухи, что солдатами командовали советские представители в афганской военной форме. Девятого мая произошли серьезные волнения в шести провинциях, в том числе в окрестностях Кабула. Двадцать третьего июня беспорядки впервые начались и в столице. Несколько тысяч человек вышли на антиправительственную демонстрацию. Среди них было много хазарейцев, вооруженных ножами, винтовками и пулеметами. Двадцатого июля бунтовщики попытались занять Гардез, столицу провинции Пактия. Погибли двое советников из СССР. Пятого августа взбунтовался батальон десантников в Бала-Хиссар, древней крепости на окраине Кабула. Бунтовщиков смогли остановить лояльные правительству силы{55}. Одиннадцатого августа правительственная мотострелковая дивизия была атакована и понесла тяжелые потери. Некоторые из выживших перешли на сторону мятежников.