Афган: русские на войне - Родрик Брейтвейт

Новые лидеры немедленно созвали Революционный совет — высший орган политической власти Демократической Республики Афганистан. Тараки был назначен главой государства и премьер-министром, Кармаль стал его заместителем, Амин — министром иностранных дел. Ватанджар, Рафи и Кадыр также получили государственные посты. Хотя министерские портфели были поровну разделены между «Хальк» и «Парчам», Амин сохранил связи в армии.

Девятого мая новое правительство опубликовало программу радикальных социальных, политических и экономических реформ. «Основные направления революционных задач» провозглашали ликвидацию безграмотности, равенство для женщин, конец этнической дискриминации, более значимую роль государства в национальной экономике и упразднение «феодальных и дофеодальных отношений», под которыми подразумевалась власть землевладельцев, племенных лидеров и мулл, особенно в сельской местности. Что касается ислама, то когда в июле 1978 года Крючков приехал в Кабул с заданием прояснить ситуацию, Тараки посоветовал ему вернуться через год: тогда, по его словам, мечети будут пустовать{47}. Это показывало, насколько новый режим оторвался от реальности.

Впервые за современную историю Афганистана на один из высших политических постов была назначена женщина. Анахита Ратебзад (р. 1930), по образованию врач, стала одной из четырех женщин-депутатов афганского парламента в 1965 году, была в числе основателей НДПА и поддерживала «Парчам». Ее первый муж был личным врачом Захир-шаха. Теперь она жила с Бабраком Кармалем. Двадцать восьмого мая она заявила в интервью газете «Кабул таймс»: «Среди привилегий, которые принадлежат женщинам по праву — равное право на образование, безопасность труда, медицинская помощь и досуг, чтобы выращивать здоровое поколение, создавая будущее для нашей страны… Образование и просвещение женщин стали предметом пристального внимания правительства». Ратебзад, яркая личность, смогла очаровать некоторых советских чиновников в Кабуле, и они старались поддерживать с ней хорошие отношения, пока Кармаль оставался у власти.

Советские власти были встревожены. Посол в Кабуле Александр Пузанов в конце мая попытался связать концы с концами. В донесении в Москву он утверждал, что неудачная политика Дауда привела к «резкому обострению противоречий между режимом Дауда и его классовыми сторонниками и фундаментальными интересами рабочих масс, голосом которых выступает НДПА». Действия НДПА были, по его словам, «встречены одобрением народных масс». Этот грубый анализ — характерный пример тогдашних представлений Москвы об Афганистане, почти неприменимых на практике к этой стране и обусловивших ряд последующих политических ошибок.

Тем не менее Пузанов допускал, что трения между «Хальк» и «Парчам» подрывают эффективность нового режима. Это была фундаментальная слабость, и он со своими партийными советниками передал новому афганскому руководству, что противоречия следует устранить. Этого, признавал Пузанов, пока не произошло. И все же он оптимистически заключал, что ситуация стабилизируется по мере принятия мер против внутренних сил реакции{48}.

Оптимизм Пузанова не имел под собой оснований. Программа нового правительства представляла собой гибрид традиционной коммунистической панацеи и отдельных достойных восхищения устремлений. Новые лидеры имели мало опыта в государственном управлении, а то и не имели вообще. Какой бы привлекательной программа ни казалась, она была непродуманной, и люди, особенно в сельских районах, где жило большинство афганцев, были не подготовлены к ней.

Эмансипация женщин и предоставление девочкам образования в принципе было идеей, достойной похвалы, но ее воплощение столкнулось с теми же свирепыми предрассудками, которые досаждали еще королям-реформаторам. Тут же и в городах, и в сельских районах начались восстания против нового режима.

Однако новое правительство нельзя было назвать нерешительным, и когда оказалось, что методы убеждения не работают, оно начало безжалостно подавлять сопротивление. Целью стали не только известные оппозиционеры, но и местные лидеры и муллы, не совершившие никаких преступлений. Нескольких генералов, двух бывших премьер-министров и других приближенных Дауда (всего около сорока человек) казнили немедленно. Спустя девять месяцев после переворота были казнены 97 представителей влиятельного клана Моджаддеди. Исламистов, заключенных Даудом в Пули-Чархи, казнили в июне 1979 года{49}.

Своим фанатизмом и убежденностью, что глубоко консервативную и гордящуюся своей независимостью страну можно силком вести в современность, афганские коммунисты напоминали Пол Пота. Однако народ Афганистана, в отличие от Кампучии (Камбоджи), не был готов к такому обращению. Правители прошлого, например Абдуррахман, весьма решительно навязывали афганцам свою волю. Однако они могли апеллировать к тому, что они, до известной степени, правоверные мусульмане. Афганские коммунисты совершили роковую ошибку, недооценив власть ислама над умами.

Советские лидеры разрабатывают новую политику

Шокирующие новости о восстании в Герате 15 марта 1979 года достигли посольства в Кабуле и Кремля во фрагментарном виде, и еще больше запутывали дело своекорыстные донесения, которые скармливали представителям СССР афганские власти. Валерий Иванов, ведущий советский экономический советник в Кабуле, большую часть дня потратил на попытки связаться с советскими специалистами в Герате. Ему удалось переговорить с шефом двадцати пяти работавших там советских строителей. Это был грузин по фамилии (вроде бы) Маградзе. Связь все время прерывалась, но Иванов смог получить довольно ясное представление о том, что происходит. Толпа, вооруженная копьями, дубинами и ножами, бесновалась. Она жаждала крови, и, слыша ее приближение, Маградзе повторял: «Помогите нам».

Иванов мало что мог сделать. Этих людей и их семьи выручили старший советский военный советник в Кабуле Станислав Катичев и Шахнаваз Танай, афганский офицер, который потом стал министром обороны. Они отправили отряд афганского спецназа, старый танк Т-34, грузовик и автобус для эвакуации. По дороге в аэропорт танк сломался. Но к тому моменту толпа уже осталась позади, и беглецы улетели в Кабул в той одежде, в какой встали утром. До отправки домой их поселили в школе при посольстве. Жена Иванова, Галина, помогала собрать для них одежду{50}.

Не всем так повезло. Советский закупщик шерсти Юрий Богданов жил в особняке со своей беременной женой Алевтиной. При приближении толпы Богданов перебросил жену через стену к своим афганским соседям. Она сломала ногу, но выжила: афганцы спрятали ее. Самого Богданова жестоко убили. Военного советника 17-й афганской дивизии Николая Бизюкова растерзали солдаты: дивизия взбунтовалась. Один советский эксперт по нефти погиб от шальной пули, выйдя на улицу посмотреть, что происходит. Хотя западная пресса и некоторые западные историки продолжали утверждать, что погибло до сотни советских граждан, общее число жертв среди советских специалистов в Герате, похоже, не превысило трех. И судя по всему, эти жертвы никак не повлияли на решения, принятые затем советским правительством{51}.

Услышав новости о восстании, Андрей Громыко, советский министр иностранных дел (ему было семьдесят, и он находился на своем посту с 1957 года), позвонил Амину, чтобы узнать, что происходит. Тот заявил, что ситуация в Афганистане нормальная, что армия под контролем, что все губернаторы лояльны. Советская помощь была бы полезна, сказал он, но режим вне опасности. Громыко счел это «олимпийское спокойствие» раздражающим. Спустя три часа советский поверенный в делах в Кабуле и главный военный советник Горелов дозвонились в Москву и представили совсем другую, куда менее оптимистическую картину. Правительственные силы в Герате, сказали они, судя по всему, потерпели поражение или перешли на сторону бунтующих. Последних теперь, по слухам, поддерживали тысячи фанатиков-мусульман, а также саботажники и террористы, подготовленные и получившие оружие в Пакистане, Иране, Китае и США.

Семнадцатого марта Политбюро собралось на заседание. Ни Советский Союз, ни его престарелые руководители не были в состоянии достойно справиться с надвигавшимся кризисом. К 70-м годам СССР уже разлагался изнутри. Его институты оставались, по сути, в том же виде, какими их строил Сталин, и были плохо приспособлены к постоянно усложняющемуся миру. Проницательные наблюдатели, даже советские чиновники, чрезвычайно ясно видели всю глубину этого разложения. Но немногие были способны на сколько-нибудь далеко идущие выводы. В 1979 году Западу казалось, что СССР еще долго будет оставаться серьезной военной и идеологической угрозой.

Советские руководители были настороже. Им мешало то, что они имели весьма слабое представление о происходящем. Основные позиции озвучили Громыко, премьер-министр Алексей Косыгин, министр обороны Дмитрий Устинов и председатель КГБ Юрий Андропов. Все они были людьми компетентными, но относились к тому же поколению, что и Громыко. Они начали карьеру еще при Сталине, и их мышление так же упиралось в стереотипы ортодоксального марксизма-ленинизма. От них не стоило ждать неожиданных решений.