Гиршуни - Алекс Тарн

Уже упомянутая здесь Милонгера привлекала особенное внимание Гиршуни и, нужно сказать, неспроста. Почти каждая запись в ее журнале состояла из двух частей: публичной, примечательной разве что чрезмерной резкостью суждений и навязчивыми перепевами на тему одиночества, и частной, секретной, которую Милонгера, видимо, полагала надежно укрытой от чужих глаз. Здесь она давала волю воображению, изобретая поистине детективные продолжения невинных «публичных» историй. Почитав милонгеровские «секреты», можно было заключить, что речь идет по меньшей мере о безжалостном серийном убийце. Думаю, никакой здравомыслящий человек не мог бы принять эти выдумки за чистую монету. Но был ли Гиршуни здравомыслящим?

User Profile

User: Juglans Regia

Location: Brooklin, USA

Date of birth: маладой ищо

Имя: Жуглан'с Рыгающий

Тип записи: открытая

Фчера привел домой бирьоску. Фсегда хотел аддраить пелотку из ансамбля «Бирьоска». Была у миня такая мичта. А што, низзя?

Кто-то мичтает о маршальском жезле, а кто-то — о пелотках. Я — о пелотках. А о бирьоске из ансамбля «Бирьоска» я мичтал ищо тогда, когда даже не знал, што она пелотка. Наверна, так. Мне тогда было лет пять, может, шесть. Их показывали по ящику, а я играл на ковре перед йолкой. Это было под Новыйгот, как щас помню. Я тогда очинь верил во фсякий креатифф про Детмароза и фсе такое. Взрослые метались в своих преднавагодних хлопотах, а я играл на ковре и ждал Детмароза и ево Снигурку. Вокруг пахло, как абычна пахло тогда ф такие моменты.

У савецкава Новава года был такой асобенный запах, какова нет сичас уже нигде, можете мне поверить. Я щас живу ф Бруклине, но дело ни в этом. Дело ф том, што это вопрос не только места, но и времени. Канешна, ф Бруклине той атмасферы не вассаздать, это ясно. Но ее не вассаздать уже даже и в Расии. В Расии так не пахло уже во времена пиристройки. Пачиму — не знаю. Вроде фсе то же. Салат аливье, шпроты, йолка, марозный воздух с приаткрытава балкона и привычный креатифф с Мяхковым и ево пелоткой по ящику.

Наверна, это ищо не фсе. Наверна, так. Наверна дело ищо в надежде, вот што. Тогда, я помню, было много надежд. На што? А хрен ево знает. На лутшее. Просто на лутшее. А Новыйгот был, типа, ежегодная кульменация. Наверна, так. А потом надежды, типа, стали сбывацца, и тут выиснилось, што никакие это не надежды, а гавно-креатифф. Што надеялись на самом деле на хутшее, а вовсе не на лутшее, такое вот фигасе. Короче, пришлось надежду покоцать, штоб больше не врала. Ну, а с нею и Новыйгот акачурился. Наверна, так.

Но вернемся ф то давнее время, когда Новыйгот был ищо жифф. Когда мне было пять, а может, шесть, и я играл на ковре и ждал Детмароза и ево Снигурку, а надо мной играл и пел телеящик. И вот там-то, ф том телеящике, я вдруг и увидел ансамбель «Бирьоска». Я помню тот момент до сих пор. Они ходили так, будто ног у них не было вофсе! Будто под длинными юпками был самокат с моторчеком или ищо што. Они улыбались красивыми лицами, разводили красивыми руками, а я смотрел на них и думал тока о ногах. Есть они там, под юпкой? Или нет?

Этот вапрос о бирьоскиных ногах мучил меня потом фсю жизнь, причем к ево перваначальнаму варианту я по мере взросления постаянно добавлял все новые и новые продолжения. Например: есть ли они там, под юпкой, и если есть, то какие? Длиннннные? Прямые? Или кривые и валасатые, как у папы? В десять лет я начал представлять, как низаметно забираюсь туда под юпку и хожу вместе с ихними голыми ногами, а снаружи так и не видно совсем ничиво, а я внутри, а они голые, а я семеню между ними и боюсь фсглянуть наверх, патамушта там может не оказацца трусофф.

Ещо черес пару лет я уже осмеливался смотреть вверх, хотя каждый такой раз стоил мне мокрова пятна на простыне, патамушта оказывалось, што трусофф диствитильно нет. Смешно сказать, но меня до сих пор волнуют те воспоминания. До сих пор! Как я стою между длиннннных и голых бирьоскиных ног, смотрю вверх, и душа моя замирает, а там нет ничиво, то есть ни тока трусофф, а вапще ничиво, кроме темноты, страшной и влекущей темноты. И я думаю: а вдрук она щас начнет приседать? Что случицца тогда со мной? И от одной этой мысли моя ищо не вполне достроенная боллистичиская ракета взрываицца, как новогодняя хлопушка, и я выпльоскиваю свой сладкий и липкий страх прямо на простыню.

Наверна, поэтаму я потом с ума сходил по длинннным юпкам. Наверна, так. Фсе эти мини-шмини и джинс в обтяжку меня никогда не волновали. А вот длинная юпка… асобенно если типа бирьоскинаво сарафана — эта вапще. Тут я фсегда начинал заводицца нипадеццки.

Я и невинность свою потерял из-за юпки. Мне тогда исполнилось тринаццать. Абычна мы ездили летом в Ыстонию около Чуцкова озера. Снимали на хуторе. Мужа у хозяйки не было, зато была дочь, на три года меня старше: толстоватая и на лицо очень даже не очень, хотя гуляла вофсю, со фсей Ыстонией. Так ей кричала ейная мамахен, наша хозяйка: «Ты гуляешь со фсей Ыстонией, праститутка!» Абычна они дрались по утрам, причем Наташка — ее звали Наташка — давала своему мамахену сдачи софсем нипадеццки. А мамахену было абидно, само собой. За Наташкой приезжали вечером на машинах, и она выпархивала из дома на облаке духофф, сверкая голыми ляжками и накрашенная, как Чингачгук.

— Опять? — кричала ей вдагонку мамахен, выскакивайа из сарайа — она вечно была то ф сарайе, то ф хлеву, то на огороде, патамушта хозяйство было большое, а она одна. — Опять?! Ой, горе мне, горе! Кто тебя потом возьмет, такую раздолбанную?

— Моя долбилка, я и гуляю! — огрызалась Наташка. — У тебя у самой заросло, вот и завидуишь!

Хлопала дверца машины. Хозяйка плевала и уходила назад ф сарай. Возвращалась Наташка под утро и спала до обеда, а потом просыпалась, выходила во двор, и начиналась ачереднайа ссора, переходящая в драку. Такая вот была эта Наташка.

Вы, наверна, решили, что она-то и стала моей первой пелоткой? А вот и нет! Наташка ходила ф миниюпках или в бекини и патаму не волновала меня вофсе. А вот ейный мамахен… Хозяйка фсегда носила длинный сарафан с передником, простой полотняный сарафан, даже без вышиффки. Абычнайа рабочайа крестьянскайа одежда, поразительно похожайа покроем на бирьоскину. Поразительно.

Ближе к концу лета на озере устроили какой-то местный праздник — не то руский, не то ыстонский. Моя мама с сестрой уехали ф горад до вечера — подальше от пьянки, которайа гудела с самова утра по фсиму побережью. Я ехать отказался: меня больше фсиво интересовал тогда хозяйкин сарафан. Ф честь праздника она надела другой — красный, с вышиффкой, и красивый передник, сафсем не грязный и даже не застиранный. Накануне за Наташкой никто не приехал, а потому утро прошло без драки. Мать и дочь даже перекидывались шутками, а ф полдень за обедом выпили по стакану. Меня обедать позвали, но вотки не налили. Хозяйка сказала:

— Тебе, жирибенок, не предлагаю, а то мать заругает.

Так она меня звала: «жирибенак», и мне это нравилось.

Было ищо светло, когда у дома остановилась машина с пьяными парнями, и Наташка выпархнула к ним нафстречу, уже готовайа на фсе сто. Как она успевала так быстро переадецца и накрасицца — до сих пор не понимайу. Хозяйка в это время вязала за домом корзину: такой характер — ни секунды не могла без дела, хотя бы и ф празничном сарафане.

— Опять?! — заголосила она. — Ты же обещала, блятища!

— Тибя ни спросила! — отвичала Наташка. — Мое добро, не твое!

— Да заипись ты, давалка праклятайа! — хазяйка уперла руки в боки и совершила свой традиционный плевок.

— Сама ипись с лопатай! — не осталась в долгу Наташка.

Свои последние слава она прокричала уже в окно отъезжающих жыгулей. Хозяйка ищо раз плюнула, вытерла лоб ладонью и пошла в дом. Я как раз сидел на крыльце и вырезал перочинным ножиком узор на коре толстой осиновой палки. Это было мое любимайе занятие, патамушта с крыльца был лутше фсево виден весь двор, а значит, и сарафан. Наверна, так. Помню, што палка была очень сукаватайа, но мяхкая.

Хозяйка прошла мимо меня, блиско задефф полой сарафана. От нее пахло коровой и солнцем. Я услышал, как звякнула дверца буфета, потом графин об стакан, потом стакан об стол, потом снова зашлепали по полу ее босые ступни. Наверна, именно в этот момент я понял, што сичас што-то случицца, што-то очень важное, но ищо не знал, што, а просто сидел с бьющимся серцем и ждал, прислонив перочинный ножик к палке, как бутта к чьему-то горлу.

Она вышла на крыльцо, вставила ноги в свои разношенные резиновые калоши, ф которых абычна ходила снаружи, и снова прошла мимо меня, задефф сарафаном и пахнув молоком, солнцем и воткой. Она прошла, спустилась с крыльца и… ничиво не случилась. Ничиво. Я ждал, опустив голову к своему ножику. Она сделала несколько шагофф и вдрук останавилась, бутта чево-то вспомнифф. Потом обернулась и посмотрела на меня. Прошло уже столько лет, но я до сих пор бутта вижу ее, стоящую посреди двора. Вижу ее сумрачное неулыбающееся лицо. Вижу ее светлые глаза, вдрук стафшие черными. Вижу ее полураскрытый рот и блеск слюны на зубах. Фсе эти знаки, значения которых я тогда еще не понимал вофсе и которые так ясны мне типерь. Вижу ее сарафан, ее бирьоскин сарафан.