Город святых и безумцев - Джефф Вандермеер

Более всего Дардена занимал, руководил его мыслями и отравлял его ночи вопрос: сжалится ли Кэдимон Сигнал над бывшим учеником и найдет ли ему работу? Разумеется, он надеялся на должность в самой миссии, а если не получится, то на такое место, где не пришлось бы ломать спину или погрязнуть в канцелярской волоките. От отца тут нечего ждать помощи, ведь отец уже порекомендовал Дардена Кэдимону и Кэдимона Дардену.

Еще до того времени, о котором у Дардена сохранились его первые детские и расплывчатые воспоминания, его отец, бывший тогда молодым, худым и проказливым, пригласил Кэдимона на чай и беседу в своем кабинете в окружении книг, книг и снова книг. Книг о культуре и цивилизации, религии и философии. Как позднее сказал Дардену отец, они дискутировали на все темы, какие только можно вообразить, и еще на несколько, которых вообразить нельзя, которые были слишком скандальными или слишком болезненными, пока часы не пробили полночь, час, два, пока свет ламп не потускнел до иронического свечения, черноватого и не подходящего для беседы. Уж конечно, такого союза душ будет достаточно? Разве можно сомневаться, что, глядя на Дардена, Кэдимон увидит в сыне отца?

После завтрака Дарден с ожерельем и картой в руке пустился в путь по Религиозному кварталу, в просторечии известному как Прихоти Пейоры (названного так в честь Милана Пейоры, некогда главного архитектора города, к чести и бесчестию которого можно назвать скошенные стены, беспорядочное смешение асцедентального и инцидентального, северного и южного, барочного и тропического стилей). Здания воевали за воздух и место под солнцем — точь-в-точь опоздавшие на век солдаты в кирпичном бою. Уж лучше в сильном подпитии заглянуть в калейдоскоп с кружащимися цветными осколками, подумалось Дардену.

Вчерашний дождь лег позолоченными солнцем каплями на траву, на оконные стекла и брусчатку мостовой, стерев с города налет тусклости и пыли. Охорашивались кошки, прыгали крохотные лягушата, а в наполненных водой рытвинах лежали сбитые яростной грозой дохлые воробьи.

Дарден фыркнул при виде того, как последователи доброго святого Солона Дряхлого укладывали трупики этих жертв непогоды в крошечные гробики для захоронения. В джунглях смерть поражала с таким размахом, что можно было милями идти мимо разлагающихся туш и до белизны обглоданных костей, и со временем даже самый щепетильный миссионер переставал вздрагивать, когда под ногами у него что-то хрустело.

Подходя к миссии, Дарден старался успокоиться, вдыхая едкий дым жертвенных свечей, горевших в дверных проемах, нишах и разломах стен. Он попытался представить себе насыщенность отцовских бесед с Кэдимоном: изобилие обсужденных тем, благочестивые и праведные доводы за и против. Вспоминая эти дискуссии, отец точно стряхивал груз лет, голос его становился звонче, а на глаза наворачивались слезы ностальгии. Ах, если бы только Кэдимон вспоминал их встречи с тем же жаром!

Из раздумий его вырвало звонкое чмоканье, как от пощечин, — это измученные ноги паломников шлепали по брусчатке. Он отошел к стене, пропуская двадцать или тридцать нищих монахов, мозолями отмаливающих грехи на пути к одной из тысяч часовен. В их спокойных, но пустых взглядах, в расслабленно обвисших углах рта Дарден увидел тень материнского лица и спросил себя, а что делала она, пока отец с Кэдимоном разговаривали. Ложилась спать? Доедала остатки с тарелок? Сидела на кровати и слушала через стену?

Наконец Дарден нашел миссию Кэдимона Сигнала. Немного отстоявшая от улицы, она казалась невидимой среди устремившихся к небу соборов, заметная только благодаря пустоте, тишине и игре теней, скользивших по воздуху невесомыми гимнастами. Приютившее миссию здание, очевидно, в прошлом было старым складом, стены которого укрепили изнутри каменной кладкой, а вот дыры в жестяной крыше пропускали небесный свет, и Дарден невольно спросил себя, что делают ее обитатели, когда идет дождь. Наверное, дают себя поливать, решил он.

И вот перед ним — огромные распахнутые ворота, освященные потрескавшейся мозаикой с изображениями святых, монахов и мучеников. Повсюду послушники истово сносили мешки с песком и длинные бревна, намереваясь забаррикадировать ими вход, но, когда он поднялся по ступеням и вошел, ни один его не остановил, если уж на то пошло, ни один не уделил ему даже взгляда, так они были сосредоточены на своем занятии.

Внутри Дарден переходил от света к тени, от тени к свету, его шаги отдавались в тишине полым, гулким эхом. Дорожки лабиринтом вились по роскошным садам в окситанском стиле. Сады были разбиты вокруг обложенных валунами прудов, которые бороздили изогнутые плавники упитанных карпов. Рядом громоздились развалины древних языческих храмов, поставленные на службу цивилизации посредством красочных объявлений и граффити алой, зеленой и синей вязью. В садах, среди прудов и храмов трудились неприметные (из-за серых ряс) как фонарные столбы послушники: убирали грязь, сажали лекарственные травы, поливали цветы. У воздуха был стальной оттенок и вкус. До Дардена доносилось гудение пчел над бесчисленными маками и мягкое «шур-шур», с которым орудовали серпами, борясь с наступающими сорняками, послушники.

Неровная, выложенная по краям синим стеклом тропинка привела Дардена к земляному холмику, на котором высился позолоченный катафалк с напечатанной по боку надписью: «Святой Вольфрам Волокита». В тени катафалка садовник в темно-зеленой сутане сажал лилии, корзинка с которыми ждала на скамейке рядом. На катафалке (и при виде этого Дарден застыл как вкопанный) стоял Сигнал. С тех пор как Дарден видел его в последний раз, наставник сильно изменился: полысел и исхудал, и из ушей у него теперь росли клочки белых волос. Морщинистую шею украшал собачий ошейник. Но самое пугающее (если, конечно, забыть про болтавшуюся на ремешке в его левой руке флягу с вином, наверняка привезенным безотказными, но сомнительными поставщиками спиртного «Хоэгботтон и Сыновья», быть может, даже побывавшее в руках, испытавшее прикосновение пальцев его возлюбленной) заключалось в том, что старик был в чем мать родила! Предмет, которого не пожелал бы уже никто, покачивался как дряблая лиловатая сосиска, подобие эрекции ей придавала правая рука старика, в настоящий момент производившая движения «вверх-вниз», — к немалому удовольствию своего владельца.

— Ккк-Кэдимон Сссс-сиггнал?

— Да. И кто это на сей раз? — поинтересовался садовник.

— Прошу прощения.

— Я сказал, — с бесконечным терпением, будто ему, честное слово, не трудно повторить это в третий, четвертый и в пятый раз, произнес садовник. — Я сказал «да, и кто это на сей раз?».