Когда наступит тьма - Кабре Жауме

– Что здесь произошло? – долгое время спустя произносит заказчик убийства.

– Ничего у тебя не вышло.

В руках у нобелевского лауреата пепельница. Трубка уже давно потухла и лежит на столе, остывшая, как труп. Он говорит своему представителю, что знает, что на подобный шаг его не могло подвигнуть ничто, кроме зависти; что разочарован, ведь раньше ему казалось, что они одна команда, несмотря на то что по логике вещей все почести причитались – и тут он энергично бьет себя в грудь – ему, однако же доходы…

– Ты можешь объяснить, о чем вообще тут разговор? – перебивает Орест Пуйч.

– Только не говори, что не знаешь этого человека…

Агент подходит к нему поближе, бледный, на грани обморока. Осматривает рану.

– Он отключился? – в отчаянной надежде роняет Пуйч, не оборачиваясь.

– Предполагаю, что умер. По крайней мере, надеюсь. От души этого желаю.

– Но как же он умудрился? – глядя на страшное пятно на лбу.

– О пепельницу ударился.

– Но если… – Орест Пуйч в ужасе глядит на блестящего нобелевского лауреата. – Мать твою, что тут произошло? Что ты наделал, черт тебя дери?

Заметив, что правая рука покойного душегуба лежит у него в кармане, он задирает ему пиджак, чтобы проверить, зачем он лез в этот карман. Увидев, что Орест Пуйч пытается достать пистолет нанятого им убийцы, хозяин изо всех сил бьет его по затылку пепельницей. Орест Пуйч падает на наемника, словно в попытке избить его за невыполнение задания. Нобелевский лауреат еще, еще и еще раз бьет пепельницей по затылку своего бывшего друга, вне себя от ярости твердя, вот тебе, гнусный завистник, ведь это зависть тебе, сука, не давала жить, и ты не мог позволить мне спокойно?.. А? с каждым ударом превращая предмет, незадолго до того непреднамеренно оборвавший человеческую жизнь, в настоящее орудие жестокого убийства. И ставит его на стол, покрытое кровью и клочками кожи, на предназначенное ему место рядом с трубкой. Садится рядом и отпивает глоток своего арманьяка. Нобелевская премия. Наконец-то. По прошествии стольких лет усилий, после ада, пережитого за предыдущие три номинации, когда все утверждали, что вероятность того, что премию присудят именно ему, весьма и весьма велика; теперь, когда он уже всем сказал, что больше не собирается подвергать себя этой муке, которой был полон каждый октябрь, наконец-то ему дали Нобелевскую премию. Он войдет в историю. Его труд войдет в историю; а эти мерзкие завистники и корыстолюбцы хотели, чтобы он не мог этому порадоваться даже один-единственный день?

Тут нобелевский лауреат с презрением глядит на обоих покойников. Как ни старайся, мотивы злого умысла Ореста Пуйча ему не ясны. Конечно, оба они в последнее время были на нервах, так случалось каждый октябрь, но это не давало повода думать, что… Господи боже. Он ставит бокал на стол и вслух озвучивает мысль, что следовало бы оповестить полицию. Однако в это самое мгновение, по воле судеб, полиция звонит в дверь, и нобелевский лауреат подскакивает от неожиданности, готовясь объяснить, как было дело. Как человек хорошего вкуса, он, разумеется, убирает в угол халат, который вскоре возьмет с собой в психиатрическую лечебницу. Пару минут спустя он возвращается в библиотеку, но сопровождает его вовсе не какой-нибудь сержант полиции, а Мария, которая обнимает его и поздравляет, говоря, любимый, как я рада, ты это заслужил, будь начеку, а то эти шалопаи хотят устроить тебе – ой, что это за пятно у тебя на рубашке? Тут взгляд Марии устремляется к дивану.

– А эти двое что затеяли?

Она подходит поближе. И видит, что наверху лежит Орест Пуйч, а под ним Марк Видаль, актер, и говорит, что с ними такое? Уже пьяные валяются? Но что это, никак кровь?

Она беспокойно всматривается в лицо нобелевского лауреата. Взглядом требуя у него ответа.

– Да нет… они убить меня хотели, – отвечает будущий самоубийца с равнодушием человека, еще витающего в облаках.

Тут раздается телефонный звонок, как будто телефону тоже захотелось поучаствовать в разговоре, и нобелевский лауреат, который через несколько недель пребывания в клинике выбросится из окна, говорит, ни минуты покоя, и берет трубку с таким видом, как будто его совершенно замучили вниманием.

Звонят с телевидения, вы понимаете, какое дело, нам тут птичка напела, что… Да-да, нам прекрасно известно, что говорить об этом пока нельзя, но раз уж это наконец произошло, мы бы хотели первыми в мире обнародовать это известие. Сейчас подъедем, если не возражаете.

Хозяин, на котором раньше был халат, кладет трубку, весьма довольный. И видит, что Мария приподнимает пиджак того, кто пришел в плаще.

– Даже не вздумай, – говорит мой господин и берется за пепельницу.

Мария оборачивается: в руках у нее посеребренная табличка, на которой он видит свое имя и слова «пришел долгожданный день!», выгравированные большими буквами, и подписи друзей, не хватает только даты и…

Прочитав эти слова, обладатель гранатового халата роняет орудие убийства на пол. Необъяснимым образом пепельница раскалывается надвое, как будто решила, что уже выполнила свою миссию, для которой была создана.

– Ты можешь объяснить мне, что произошло?

– Они пытались меня убить. Оба.

– Послушай… Не понимаю: Марк Видаль? Орест? Они хотели тебя убить?

– Это Орест все подстроил. Гнусный завистник. Как зовут его сообщника, не знаю.

Мария думает, а вдруг все трое решили разыграть и ее. Подходит к трупам, чтобы получше их рассмотреть. Нет, они по-настоящему мертвы. И оборачивается к хозяину, который поднял куски пепельницы с пола, осторожно положил их на место и уселся в кресло. Тут раздается звонок в дверь, которого оба пугаются, но ни один не двигается с места.

– Гляди-ка! Должно быть, телевизионщики приехали, – говорит он, допивая последние капли арманьяка, еще оставшиеся в бокале. И наконец неторопливо встает, как будто его одолела лень, устало вздыхает и со словами «иду, иду, достали уже совсем» выходит из библиотеки.

Нам, книгам, не в новинку предсказывать будущее, потому что на наших страницах записано прошлое, настоящее и конец каждой жизни и нам дано читать между строк личной драмы каждого человека. Именно поэтому я уже знаю, что у Марии не хватит духу сдвинуться с места, а на лестничной площадке три съемочные группы телевидения надеются первыми проникнуть в дом. Меня вечно изумляет человеческая неспособность видеть линии своей судьбы, линии жизней, которые пролагают свой путь, и конечную точку каждой истории, которая уже где-то записана.

Мария смотрит как раз туда, где я стою, не видя моего зеленого переплета, потускневшего от солнца, столько лет освещающего меня всякий раз, как открывают шторы. В отчаянии качает головой. Мы слышим, как свежеиспеченный нобелевский лауреат открывает дверь. Мария думает, не может, не может быть, что это взаправду произошло. Затем предусмотрительно падает в обморок, и я становлюсь единственным свидетелем событий.

Пандора[15]

1

– Я вас прекрасно понимаю. Вы хотите ее смерти, не так ли?

– Да. Зла я ей не желаю, но ее смерть была бы для меня огромным облегчением.

Они помолчали. Сухопарый человек взял жареный миндальный орешек и сосредоточенно его пожевал, как будто на свете ничего важнее не было. Он поудобнее уселся на стуле, надел темные очки, за которыми скрывалась душа, осторожно огляделся и произнес, как будто речь шла о надвигающейся грозе:

– Что-нибудь придумаем.

Холодок пробежал по спине Карлеса. Так, значит, это была не шутка.

– Что вы имеете в виду? – сказал он, покрываясь потом.

– Любое затруднение, которое можно решить за деньги, не безнадежно. Вы со мной не согласны?

– Я не совсем вас понял.

– Все вы поняли. – Сухопарый человек взял еще одну миндалинку, с улыбкой ангельского терпения ожидая, пока собеседник признается, «да, я вас понял, сколько мне это будет стоить». Но что-то не клеилось. Чтобы ему помочь, он вкрадчиво заговорил, почти учительским тоном: – Есть человек, который создает вам трудности эмоционального и финансового характера и не желает слушать, когда вы просите его убраться с вашего пути.