Газета День Литературы # 106 (2005 6) - Газета День Литературы

Можно повесть прочитать и как хронику нашего быстро бегущего времени. Тут и 1993 год, и чеченский захват "Норд-Оста", и митинги, и налёты скинхедов, портреты легко узнаваемых левых лидеров, правых лидеров. Вся новая реальность наших дней. Метко схваченные образы молодых, своих сверстников. Они ещё играют в командах старших. Но встречаясь, вроде бы из разных углов идеологии, жадно присматриваются друг к другу, обогащаются друг другом. Ибо у них проклёвывается уже и своя идеология — нового поколения России. Они не циники, скорее наоборот, идеалисты, но ко всем старым партиям и движениям, властным структурам и оппозиционным группировкам относятся вполне цинично. Они уже не верят в старый мир. Ибо он, этот старый мир, сам всё продал, всё предал, и всё развалил. Они схватывают на лету все технологии манипулирования обществом лишь для того, чтобы влить своё новое вино в старые меха.. По сути, они — это новые варвары, заселившиеся волею собственных судеб на пространствах разрушенной империи. Им пока нет дела до того, кто разрушил эту империю, и откуда она взялась, им важно самим закрепиться на её просторах и понять возможность собственного существования. И на самом деле: "Не до жиру, не до тряского холодца совести…" В газете ли работая, в организации общественной, на фирме — "Один смысл… — как карусель бешеная, чтоб крутануло — вихрь ударит в нос. И зависну головой вниз. И крутанёт!"

А выход какой — в любви? В вере в Бога? "Вдруг боженька увидит? Всё же чудеса есть, иконки текут, благоухая…"

А в жизни Андрей по радио излагает одну версию событий, в газете — прямо противоположную, в зависимости от того, кто деньги платит. Брату Игорю, из НБП, предлагает вождя сдать: "Бывали вожди вашего знаменитее! Вели полки. Вдохновляли миллионы, своими именами пометили полземли. Позорно — быть вождем-то…"

А может бросить всё и уйти в любовь? Скоро двадцать три года, душевная течка. Только и снятся девушки вперемешку с поллюциями.

И старые командиры в газете ли, в движении. На которых работаешь, у которых учишься. Но которым не веришь. А в голове уже готовится что-то поэтическое, типа: "Я предаю своих учителей…".

Может быть, и нынешняя сверхактивная жизнь Сергея Шаргунова — это тоже, как и у его героя — накопление опыта. Лимоновское жизненное построение сюжета. Хочется верить только своим. Но и в любви — скорее ублажение плоти. "Это не любовь, но мила откровенно". К тому же интересно и познавательно — на попе синева тату. "Дельфин весь из полосок, как в тюремной робе. Гарцующий на хвосте…".

Но утром, после всего утробного и пенисного: "Долбанное утро. Вонючая зубная паста, жмущие ботинки-уроды… он подумал: хмуро ей, похмелье…"

Может, надо быть нормальным пацаном и жить как все? Уйти от всякой политики. Не бунтарить. Почти целая глава звучит как апология предательству. Брат Андрея, энбэпэшник Игорь сдает следователям своего вождя. Его отпускают на свободу. Игорь видит "седое лицо за серой клеткой. Услыхал сдавленное: "Сука…" Кто-то изменяет партии. Кто-то изменяет любимой. Это как выход. Выход в свет. Измена во всём, измена всем. Один и тот же политик поддерживает противоположные по идеям и действиям молодежные движения. Сам же натравливает хулиганов на своих помощников. Имитирует угрозы. Не жизнь, а розыгрыш. Но всё вбирает в себя наш русский язык. Он "…беспределен, вбирая упоение и отврат, ласку-таску, славное-страшное…"

Может быть, и повесть — всего лишь о языке, о его возможностях, демонстрация этих возможностей языка?

"Ландыш, сойка, свиристель, но зоб, дупло, жаба. Буренка, но бык. Сталь, но чугун. Колодезная. Шёлковая, речистая, но (семейка упырей) свекровь, шурин, деверь…"

Вся повесть — это непрерывная игра словами, созвучием слов, смыслами слов, перевертышами. Но люди также играют. Перевертываются. Становятся созвучными, а потом рассыпаются и отстраняются. Что за миссия у его героев? Что за миссия у этой словесной игры? И выполнима ли она? Или всё понарошку? В самой жизни и в самом творчестве Сергея Шаргунова? И близок ли ему герой повести Андрей?

"Андрей вспоминал проповедь из детства:

— Рай и ад с нами, при жизни, добровольно, по заслугам. Не топить ближнего. Не воровать из чужого невода!.. не запутывать чужие сети!... и не сманивать чужую жену своей дивной рыбиной! Ты веришь?.."

В финале повести уходит в мир иной его хитрый учитель Куркин. А сам Андрей устраивается работать почтальоном. Носителем вестей и новостей. С Таней они обвенчались.

"Что ждет нашего героя? Напишет ли он однажды письмо? Роман? Родит ли ребенка? Завтра Худяков может стать совершенно другим. Каким? Террористом? Самоубийцей? Чертом лысым?.. Эх, Андрей! Я жду от тебя вестей…"

А читатель ждёт вестей от Сергея Шаргунова. И его новой реальности. Жаль, Сергей недобрал одного балла до шорт-листа в "Национальном бестселлере". Не так уж ему премия нужна. Но, кажется мне, надо друзьям-критикам всерьёз браться за это новое поколение с его новыми героями. Может, и выйдет из них что-нибудь путное назло всей осточертевшей действительности. Как же тебя зовут? И кто ты такой? Какому Богу молишься?

Валерий Михайлов «НА ТВОЙ ПРЕЧИСТЫЙ СВЕТ...»

***

Наши погостики лёгкие, милые,

Крашены краской какой-то голубенькой,

Крестики там покосилися, хилые,

Звёзды из тоненькой жести нарублены.

Нету почти там гранита тяжёлого,

Мрамора ясно-холодного, скользкого,

И на оградках потрескалось олово.

Кустики, яблоньки... столько в них свойского.

Наши погостики славные, нищие,

Дождиком вымыты, солнышком крашены,

Там воробьи важно кормятся вишнями,

Стопкой гранённой бродяжки уважены.

Наши погосты, как небо, свободные.

Чисто жилось — так добром поминается...

Значит, такие здесь Богу угодные,

Стало быть, так оно и полагается...

***

Неужто это я бегу по тёплым лужам

Под дождик проливной, сшибая пузыри,

Как будто бы земле до капельки я нужен,

Как эти пузыри, с их радостью внутри...

И, пятками блестя счастливыми, босыми,

На солнышке слепом в прогалах быстрых туч,

Неужто это я под струями косыми

На всю катушку жив и, словно дождь, певуч...

А как просохнет степь — вслед за бумажным змеем

Неужто это я воздушною душой

Взмываю в небеса и долго-долго рею

И весь наш вижу мир, прекрасный и большой...

Но целый век прошёл — и притомилось сердце

Гнать медленную кровь по кругу лет и жил.

На пустоту времён ничем не опереться...

Неужто это я когда-то где-то жил?..

***

Он вспомнил степь, горячий лик небес,

Клубки сухой травы, волну печали

И вопль немой: "Зачем, зачем я здесь?"

Всё, что судьба дала ему вначале.

В тот миг душа, рыдая, поняла,

Что родина, как миф, недостижима.

Лишь речь родная сына приняла,

Всё остальное прокатилось мимо.

"Земля чужая, я ль тебе чужой,

Когда тебе впервые удивился.

Земля родная, я ль тебе родной,

Когда я на чужой земле родился.

О, детства сон и невозвратный след,

Тоска по родине, как кровь, сырая.

Полуседой, на твой пречистый свет

Вернулся я. А вот зачем, не знаю".

***

Он ничего не говорил,

А только песни пел и слушал,

И ни глотка не пригубил,

Не потревожил зельем душу.

Она и так больным-больна,

И без того ей нет покою,

Как та родная сторона,

Что стала словно неродною.

Потом он вышел на крыльцо,

Под небесами очутился,

И, запрокинувши лицо,

Вновь тихим звёздам подивился.

Они сверкали в вышине

И медленно куда-то плыли,

И, понимая всё вполне,

Ни слова не произносили.