Сибирская Вандея - Георгий Лосьев

– Свят, свят, свят! – перепугавшийся Седых покрестился двуперстием, наскоро распрощался со встречными и пустил коня крупной рысью.

Обоз тоже тронулся. Комсомолец в гимназической шинели спросил солдата:

– Что это за крестьянин?

– Харлампыч-то? Активист. Партизанил. Уважение по селу большое имеет, за нашу власть крепко держится: какое бывает самообложение, аль разверстка, аль продотряд наедет – Седых первый. Все снесет до тютельки, первый, никогда отказу не было. И других сговаривает – платите, мол. Вполне добровольный, советский. Хороший мужик. Хотел было в партию: приходит однажды к нам в ячейку и спрашивает – а можно, чтобы в партии состоять и верующим?… Вот учудил старик! Кержак. Попов ненавидит, а от божественности кержацкой нипочем не отделается!..

Двое комсомольцев, ехавших на передних санях, рассмеялись…

Иннокентий Харлампиевич не внял благому совету и продолжал ехать не правобережным бором, а тем же зимником, выводящим на пригородный поселок Кривощеково.

Отъехав версты две от места встречи с обозом, Седых остановил коня справить нужду. Спутник тоже вылез из розвальней и потянулся, разминаясь.

– Что это за персона повстречалась? – осведомился человек в дохе.

– Ванюха Новоселов, председатель комячейки. Сказывают – чахоточный, а более всех мутит, стерва!.. Бог смерти не дает.

– Бог-то – бог, да сам не будь плох, – загадочно ответила доха. – Иной раз, борода, и богу нужно подмогу… А ты все же зря винтовку с собой таскаешь. Вдруг обыскали бы эти щенки? Не будь меня с тобой – что тогда?…

– Меня – обыскать? – искренне изумился Седых. – Ни в жисть! Я у них за главного беспартийного дурака хожу! На откупе.

– Накладно, борода, – усмехнулся спутник. – Пудами-то разбрасываться – не ко времени.

– Рупь положишь – два возьмешь…

– Два положишь – хрен возьмешь, – снова усмехаясь, возразила доха…

– А два класть и не следоват… К слову пришлось; ваш-то, с двумя царями – при вас? Губин наказывал – беспременно взять с собой. Иначе, баил, и гуторить не будут…

– Знаю. При мне, борода.

– Ну и ладно… А здорово, Роман Ильич, вы рольку-то правите… Скажи на милость: больной и больной! В точности! Голос до того хворый… Ванюха-то меня упреждаит: слышь, говорит, опасись – Самсонов на тракт вышел… Смехота, ей-богу!.. Надо ж так стретиться!..

Но у спутника благодушие развеялось. Скрипнул зубами:

– Перестань ржать!.. И – вот что: в другой раз, если в такую же воронью стаю залетим, ты мне своей спиной коммунистов не засти! Вылез из саней и стоит, точно столб!.. Прикрыл собой эту сволочь!.. Что мне, сперва твою шнуру дырявить, что ли?… Ты это, борода, учти: всегда становись за коня, если поднимется заваруха – тебя конь прикроет, а у меня твоя дурацкая башка на страшном суде не прибавится…

Седых перепугался.

– Чо вы, Роман Ильич? Неладное говорите: нельзя, нельзя. Этак все дело можно испортить. И Губин наказывал: чтобы никакой, дескать, стрельбы, шумства, грубиянства…

– Плевал я на твоего Губина! Сам знаю, а то… Не посмотрел бы, живым манером наделал дыр в твоем тулупе, за компанию с коммунистами!..

Спутник Иннокентия Харлампиевича, отряхивая снег с ворота, распахнул доху, вынул из рукава кольт, поставив на предохранитель, сунул пистолет за пазуху полушубка-венгерки и, зачерпнув снегу в ладонь, стал натирать лицо.

– Зажило, а все чешется, саднит, черт бы его побрал!

Со лба, через все лицо человека, которого Седых называл Романом Ильичом, протянулся глубокий шрам-рубец от сабельного удара.

Уже вечерело, когда колыванец и Роман Ильич въехали в поселок Кривощеково, немного поколесили по темным улицам и завели подводу в крытый, темный двор небольшой хаты-мазанки в узеньком переулке.

Инструктор Томского ГубОНО демобилизованный военспец гражданин Рагозин, проверявший по долгу службы постановку дела в кривощековской приходской школе, вернулся в свое временное, местное жилье поздно.

Сняв полушубок и красноармейский шлем, спросил хозяйку, худенькую женщину, кутавшуюся в пуховую шаль:

– Какое у нас «меню» сегодня?

Та ответила приглушенно:

– Двое: колыванский мужик, тот бородач из «Союза трудового крестьянства», что приезжал в прошлом месяце… Помните?

– Хитрый дурак!

Женщина приложила палец к губам. Указала на приоткрытую дверь.

– Тише! Они оба – там. Я поместила их в вашей комнате. Свет решили не зажигать.

– Ерунда – лишнее! Напротив – везде и всюду надо мой приезд афишировать, идите и зажгите лампу… А кто второй?

– Прославленный «полководец» из Кожевникова, о котором говорили оба доктора на совещании.

– Как? – удивленно вскинул брови инструктор Наробраза. – Неужели? Значит, Губин нашел все-таки пути к его мужественному сердцу!.. Хорошо. Очень хорошо! «Каков собой на взгляд?» Интеллигентный человек, офицер?

– Типичный казачина, солдафон! Представьте: разулся и дал мне в руки для просушки свои вонючие портянки… Это – мне-то!.. Привез письмо от Валентины Сергеевны Апраксиной: пишет, что истосковалась по культуре и цивилизации, собирается с Седовой Заимки перебраться по меньшей мере в Новониколаевск…

– Это уж как придется. Если разрешат… А вообще, я понимаю ее. Тоскливо, Анна Леопольдовна… До чего омерзели и мне все эти вонючие шематоны – соратники наши…

– Ужинать будете?

– После. Вместе с этими деятелями: надо соблюдать демократию, так велели доктор и свыше.

Рагозин-Галаган вошел в отведенную ему комнату и зажег лампу. Здесь уже томились ожиданием Иннокентий Седых и человек со шрамом. Иннокентий Харлампиевич поклонился Рагозину глубоким поясным поклоном, «прославленный полководец» вскочил с табуретки и по давней привычке хотел щелкнуть каблуками, но щелчка не получилось – забыл, что сидит в одних шерстяных крестьянских носках.

– Есаул Самсонов, Роман Ильич… Очень рад!

И выложил на стол просверленный рубль. Инструктор Наробраза покосился на монету, сделал легкий жест рукой:

– Не нужно, господа. Я знаю о вас… Только прошу еще пять минут подождать…

Рагозин прошел за ширму, несколько секунд постоял в раздумье, потом открыл ящик тумбочки, достал баночку с белым порошком и, отсыпав порцию на канцелярское перышко, втянул в ноздри… Сел на койку, запрокинув голову назад, посидел недвижимо, с закрытыми глазами. Чудесная сила кокаина сделала свое дело: Рагозин бодро вскочил с кровати, вышел к гостям – прямой, быстрый в движениях, с блестящими глазами.

– Еще раз здравствуйте, господа!.. Простите – очень устаю.

– Что вы?! – есаул угодливо подал стул, а в голове Рагозина мелькнуло: «Ого! Совсем, оказывается, ручной. Выходит, зря Андрей Иваныч говорил, что ни в грош никого не ставит…»

Седых продолжал стоять, склонив голову.

– Прошу садиться, господа! Итак, приступим к делу. О моих полномочиях вы, разумеется, информированы? Превосходно! Тогда начну с вас, господин есаул. Дядя Ваня приветствует ваше вступление на путь борьбы совместно с нашим комитетом, и мы теперь кое-что уточним. Впрочем, должен вас сразу огорчить: шеф ознакомился с предложенным вами планом прямого налета на город и… отверг план. Старик считает это авантюрой. Штабисты нашего центра поддержали его. Причины: вы, как человек военный, конечно, знаете, что всякое стихийное наступление заранее обречено на неудачу, если не обеспечен надежный тыл. У нас есть опыт Гражданской войны – вспомним Махно с его молниеносными налетами на города. Ни в одном городе Махно не удалось зацепиться прочно – не было тылового обеспечения. Иное дело – в деревне. Там у Нестора Ивановича были пущены крепчайшие корни, и они позволили ему долго держаться в своей хохлацкой республике… Помните, есаул?… Вот и для нас точкой опоры является только и только крестьянский тыл, не распропагандированные большевизмом рабочие массы и не инертные, как всегда, городские средние слои населения, а именно – крестьяне. Наша опора, надежда, наш символ веры. Правильно, Иннокентий Харлампиевич?

Седых погладил бороду, сказал значительно:

– Конечное дело… Мы – завсегда готовые…

– Да, Центр не сомневается, что крестьянство пойдет с нами. Так вот: мне приказано передать вам, что надо начинать с создания опорной базы вокруг города, с организации, так сказать, боевого плацдарма в окрестных деревнях. Сплачивать, сколачивать боевые дружины, прежде всего захватить власть в селах, особенно в волостных центрах, а потом уже – на город. Обложить и взять Камень, Барнаул, Новониколаевск, Томск… То же самое сейчас происходит в Акмолинске, в Петропавловске, Кокчетаве и многих других уездных городах… Вам ясно, господа?

– Пока солнце взойдет – роса очи выест! – злобно перебил есаул. – Какого там пса сколачивать! Я хоть через три дня могу выставить полк военного времени. Понимаете? Теперь вы – понимаете?! Полк! Говорю ответственно! А ворвемся в Новониколаевск – проведем быструю принудительную мобилизацию красноармейского полка, что стоит в военном городке…