Дочь времени. Дело о похищении Бетти Кейн (сборник) - Джозефина Тэй

Ничего. Пройдут годы, все уладится. Новая сила, теперь единая, рассеется, успокоится, перестанет быть опасной. Эдуард, несмотря на все свое внешнее благодушие, проницателен и расчетлив и еще долго твердой рукой будет вести свой корабль, как ведет его уже почти двадцать лет. Никто никогда не управлял Англией столь уверенно и в то же время изящно, как ее умный, ленивый и женолюбивый сын.

Пусть ничего не меняется.

Сисели уже хотела встать и присоединиться к спору своих родственников о засахаренных фруктах (никто не должен знать об ее мыслях), но тут из толпы вынырнула раскрасневшаяся и запыхавшаяся Елизавета и опустилась в кресло рядом.

– Нет, эти игры уже не для меня, – сказала она, с трудом переводя дыхание. – Так и платье можно порвать. Бабушка, вам нравится мое платье? Я просила, просила папу, а он говорил, что сойдет еще и то, атласное. Помните, я была в нем, когда мы встречали тетю Маргариту? Ужасно иметь отца, который замечает, что на тебе надето. Он слишком хорошо разбирается в платьях. А вы знаете, дофин в меня влюбился! Папа сердится. А мне нравится. Я даже поставила десять свечек святой Екатерине. Все деньги истратила. Не хочу уезжать из Англии. Хочу жить тут. Бабушка, вы никому не расскажете?

Сисели со смехом покачала головой.

– Старая Анкарет, та, которая предсказывает судьбу, сказала, что я буду королевой Англии. Но я не знаю принца, который бы женился на мне и… Не знаю. – Она немного помолчала, а потом прошептала чуть слышно: – Она сказала «королевой Англии», но мне кажется, она была чуть-чуть навеселе. Я знаю, она любит вино.

Со стороны мисс Пейн-Эллис нечестно и даже безвкусно намекать таким образом на будущее Елизаветы, которая станет женой Генриха VII. Особенно если автор не желает копаться в предыстории. Сообщить читателям, что Елизавета выйдет замуж за первого короля из династии Тюдоров, – значит сообщить об убийстве ее братьев. Мисс Пейн-Эллис, решив закончить роман праздничной сценой, все же не удержалась, чтобы не добавить в рассказ каплю дегтя.

Ничего, решил Грант, она все равно хорошо поработала, по крайней мере если судить по тому, что он узнал в последнее время. Может быть, ему захочется еще раз вернуться к ее роману и перечитать те места, мимо которых сейчас прошло его внимание.

7

Грант уже почти засыпал, когда чей-то голос произнес у него в голове: «Томас Мор – это Генрих VIII». Сна как не бывало. Грант включил свет.

Голос, конечно же, не пытался внушить ему, что Томас Мор и Генрих VIII одно и то же лицо, но если систематизировать персонажи, взяв за основу правление того или иного монарха, то Томас Мор принадлежал ко времени Генриха VIII.

Грант лежал, глядя на светлое пятно от лампы на потолке, и пытался привести свои мысли в порядок. Если Томас Мор был лордом-канцлером при Генрихе VIII, тогда, значит, он жил при Генрихе VII и при Ричарде III. Что-то Гранту не нравилось, и он опять взялся за «Историю Ричарда III» Томаса Мора. В предисловии, которое он не удосужился прочитать раньше, коротко рассказывалось о жизни Томаса Мора, и теперь Грант открыл его, чтобы узнать, каким образом Мор мог одновременно быть историографом Ричарда III и лордом-канцлером Генриха VIII. Сколько лет было Мору, когда Ричард стал королем?

Пять.

Томасу Мору было пять лет, когда Ричард устроил безобразную сцену в Тауэре. И восемь – когда Ричард погиб при Босуорте.

Все в его истории недостоверно.

Если кто-то думает, что полицейский видит и понимает больше других, особенно когда речь идет о свидетельских показаниях, он ошибается.

В раздражении Грант бросил книгу на пол, забыв, что она взята в библиотеке и дана ему во временное пользование, и то из любезности.

Мор не знал Ричарда III. Он был еще маленьким, когда к власти в стране пришли Тюдоры, и эта книга, которая стала библией историков, изучавших время Ричарда III, которой пользовались и Холиншед, и Шекспир (пусть даже Мор верил в то, что писал), – эта книга оказалась не правдивее солдатских баек. Его кузина Лора называла такие истории «снегом на ботинках». Столь же «истинное, как в Евангелии», событие происходило не на глазах автора. Пусть Мор обладал критическим умом и замечательной честностью, это не делало его «Историю» надежным свидетельством. Множество других замечательных людей верили, что русские войска прошлись по Англии. Грант слишком долго сталкивался со способностью человека верить в чей-то пересказ чьего-то рассказа о том, что кто-то третий видел сам, а может, слышал еще от кого-то.

Гранту стало противно.

При первой же возможности он должен прочитать современную запись событий короткого правления Ричарда III. А библиотека может хоть завтра забрать обратно своего Томаса Мора.

Несомненно, сэр Томас Мор был гением и мучеником, но какое Гранту до этого дело? Лично он, Алан Грант, знает, что гений – самый доверчивый человек из всех людей на земле и может принять за чистую монету такие вещи, что любой дурак покраснеет от стыда. Некий великий ученый, с которым Гранта свела судьба, был убежден, что старая тряпка – его двоюродная бабушка София, потому что так сказал безграмотный медиум с задворок Плимута. Другой великий авторитет в изучении эволюции человеческого мозга был начисто обворован ловким мошенником. Потому что «все знал сам» и не желал слушать полицейских. Кому, как не Алану, знать, что нет никого легковернее и глупее гения. И он, Алан Грант, аннулирует, отменяет, зачеркивает Томаса Мора и с утра начинает все сначала.

Размышляя так, он заснул, а проснувшись, продолжил свои размышления.

Стоило Амазонке появиться в дверном проеме, как он крикнул, словно обвиняя ее в своем открытии:

– Вам известно, что ваш сэр Томас Мор ничего не знал о Ричарде III?

Амазонка удивилась, но, кажется, не столько его вопросу, сколько горячности, и готова была расплакаться от обиды.

– Он должен был знать! Он жил в то время! – попробовала она защитить Томаса Мора.

– Когда умер Ричард, ему исполнилось восемь лет. – Грант был безжалостен. – Он знал только то, что ему рассказали. Как вы или я. Не верьте ни одному слову Мора. Его «История» – набор сплетен.

– Вы хорошо себя чувствуете сегодня? – встревожилась Амазонка. – Какая у вас температура?

– Температура – не знаю, а вот давление…

– Ах, бедненький… – Амазонка явно восприняла его слова буквально. – А все шло так хорошо. Сестра Ингхэм очень расстроится. Она очень вами гордится.

Для Гранта явилось откровением, что Пигалица гордится им, но и это известие не доставило ему радости. Теперь он хотел, чтобы температура действительно повысилась, – надо осадить возгордившуюся Пигалицу.

Однако визит Марты отвлек его от эксперимента, который должен был доказать, что разум сильнее материи. К тому же если Пигалица гордилась его быстрым физическим выздоровлением, то Марта считала себя причастной к его выздоровлению душевному. Она была довольна, что ее с Джеймсом поход в магазин оказался столь эффективным.

– Ты уже что-нибудь придумал насчет Перкина Варбека?

– Нет. К черту Варбека. Лучше скажи, зачем ты принесла мне портрет Ричарда III? Ведь за ним тайн не числится, не так ли?

– Так. Кажется, мы взяли его как иллюстрацию к истории Варбека. Нет. Подожди. Вспомнила. Джеймс вот так повертел его и сказал: «Самый знаменитый убийца всех времен с лицом святого».

– Святого! – вскричал Грант и осекся. – В высшей степени честное!

– Что?

– Да нет, ничего. Просто вспомнил свое первое впечатление. Тебе тоже кажется, что это лицо святого?

Марта взглянула на фотографию, прислоненную к стопке книг.

– Свет плохо падает, и я ничего не вижу, – сказала она и взяла фотографию в руки.

Только тут Грант вспомнил, что для Марты так же, как для сержанта Уильямса, изучение лиц – занятие профессиональное. Изгиб бровей, линия рта говорили Марте о характере человека не меньше, чем сержанту. Более того, она не могла сыграть роль, не придумав себе сначала лица.

– Сестра Ингхэм считает, что он очень мрачный. Сестра Даррелл видит в нем злодея. Хирург уверен, что у него был полиомиелит. Сержант Уильямс сказал, что он прирожденный судья. Старшей сестре он кажется мучеником.

Марта довольно долго молчала.

– Знаешь, странно. На первый взгляд он показался мне злобным и подозрительным. Вздорным. А потом первое впечатление стерлось. Он совершенно спокоен. Да-да, у него умиротворенное лицо. Вероятно, Джеймс именно это имел в виду, говоря, что у него лицо святого.

– Нет, не думаю. По-видимому, он говорил о совестливости.

– Может быть. Но это настоящее лицо! Не соединение органов слуха, дыхания, поглощения пищи. Замечательное лицо. Если его немножко изменить, будет Лоренцо Великолепный.

– А может, это и есть Лоренцо, просто вы спутали портреты?

– Ну нет. Почему тебе пришло в голову?

– Потому что лицо не соответствует характеру исторической личности! А? Взяли и перепутали портреты?