Палач, сын палача - Юлия Андреева

Понимая, что мать вот-вот вернется домой и застанет его за прогулкой под дождем, Клаус вежливо пригласил Густава Офелера в дом. На самом деле он – Клаус, рассчитывал за чашкой горячего чая с пряниками выведать у мягкотелого медика его секрет, как это учил его делать отец.

Непогода и явное желание Густава излить кому-нибудь душу помогли умненькому мальчику расположить Офелера к себе самым изумительным образом, так что вскоре он стал обладателем тайны бакалавра.

Оказалось, что Густав был страстно влюблен в дочь Филиппа Баура Эльзу и, заручившись согласием девушки, просил ее руки у отца. Густав происходил из приличной и достаточно обеспеченной семьи священника, кроме того, в свои двадцать лет он уже умудрился закончить дрезденский медицинский колледж, получив степень бакалавра медицины. Так что на первый взгляд, все складывалось весьма удачно и у Филиппа не было повода отказать претенденту на руку его дочери.

Но неожиданно Филипп Баур выдвинул свое условие, сообщив ошарашенному Густаву, что, согласно семейной традиции, его дочь может выйти замуж только за палача, который станет продолжателем семейной традиции, и, кроме того, унаследует не только капитал, но место Филиппа после его смерти.

Напрасно молодой человек упрашивал Гера Баура изменить решение и позволить ему быть хотя бы тюремным врачом, Филипп стоял на своем, уверяя юного Офелера в том, что даже если он и согласится принять в свой дом медикуса, при тюрьме просто не может быть такой должности, как лекарь. Так как палачи сами оказывают посильную помощь подследственным, и, лиши Гер Офелер их этого преимущества, они сразу же потеряют часть своего законного заработка. Кроме того, палачи привыкли сами диагностировать состояния здоровья допрашиваемых, и ни один из них не потерпит, чтобы его работу контролировали посторонние люди, говоря палачу, когда ему следует работать, а когда останавливаться. Исключение составляли комиссары, которые нет-нет, да и наведывались с проверками в тюрьмы.

«Начнется хаос, и это только усложнит работу правосудия. – качал головой Филипп. – Куда же это годится, чтобы я лично шел в городскую управу, выклянчивая не просто место для своего зятя, а новую должность, какой у нас тут с роду не было? Пойдут разговоры. Мы, простые люди, господин Офелер, и привыкли жить и работать по старинке».

Говоря это, Филипп не без удовольствия крутил в руках новенький диплом Густава Офелера: зять – медик – что может быть лучше. Этот парень не будет бояться крови и не смутится женской наготы. Он сумеет оправдать Филиппа в случае, если по вине того погибнет кто-нибудь под пытками, и одновременно с тем, уж явно лучше, чем сам Филипп, сумеет выходить сильно пострадавшего.

Все это делало юного Густава лучшим из кандидатов в женихи прекрасной Эльзы Баур. И палач решил стоять до последнего.

Опечаленный таким поворотом событий Густав взял сутки на обдумывания предложения господина Баура, но, так ничего и не решив, отправился к дому Петера Миллера, которого почитал весь Оффенбург, как честного человека.

Именно у палача Петера несчастный влюбленный рассчитывал найти защиту и управу на отца своей невесты. Но, как мы уже знаем, вместо того, чтобы подойти к Геру Миллеру на улице или постучаться в дверь его дома, он так и простоял на дожде, пока палача спешно не вызвали на допрос в тюрьму.

Меж тем, время, отпущенное Гером Бауром, заканчивалось. И юный Офелер должен был либо сообщить о желании поменять профессию Филиппу Бауру, либо распрощаться на век с любимой девушкой.

Услышав историю Офелера, Клаус сразу же вызвался помочь ему и, отпросившись у матери, бросился в тюрьму, где рассчитывал застать отца и упросить его немедленно принять Густава или переговорить с господином Бауром.

Но, опять это «но», именно в тот день Петер Миллер был страшно занят похитителем и насильником Ганзом Гортером, поэтому, едва увидев сына в тюрьме, он тут же приказал ему бежать к судьи фон Канну, не слушая, зачем тот явился и что желает.

Так, по вине все того же треклятого Ганза Гортера, юный бакалавр медицины Густав Офелер был вынужден пойти в ученики к Геру Бауру, став помощником второго в Оффенбурге палача.

Глава 15

Ведьмина колыбелька

Если и последующие пытки не повлекли за собой признания обвиняемого, его можно освободить. Если же он сознается и попросит церковь о прощении, то он считается уличенным еретиком и подлежит передаче в руки светской власти.

Два ящика гвоздей и двухметровое устройство, похожее на глубокое корыто, заказанное и купленное в рассрочку у столяра с улицы Роз, были доставлены в дом второго палача Филиппа Баура неделю назад. Все свободное время жена и дочка слушали из своих светелок однообразный стук топора и тихое пение главы семейства. Обычно Филипп пел, когда его посещало вдохновение, а пел он довольно часто.

В отличие от многих других судебных исполнителей, отправившихся на службу за тяжелым кошельком, Филипп был потомственным палачом, кроме этого, он был настоящим изобретателем и, как мрачно шутил о нем верховный судья фон Канн, художником.

Именно его неугомонному гению другие палачи были обязаны совершенно новыми инструментами дознания. Но особенно все радовались новинкам небольшого размера, которые можно было таскать с собой.

Всем известно, что при тюрьмах существует деревянный конь, скамья на высоких ножках, верх которой сделан в виде острого конуса, так что, когда палачи сажают на нее ведьму верхом, острый выступ врезался ей в самое нежное место. Но, как известно, деревянный конь – штука тяжелая, которую затруднительно перетаскивать с места на место. Поэтому Филипп Баур создал усеянную острыми гвоздями метлу, потом его гением была сделана скалка с шипами, которую не гнушался покатать по спинам подозреваемых даже чопорный Миллер.

После скалки он поработал над кроватью, так же усеяв ее гвоздями и снабдив специальными ремнями для того, чтобы ведьма не могла поменять позу, хоть как-то ослабив боль. Говорили, что ведьмино ложе Филипп создал специально для одной знатной дамы, которая в день ареста собиралась под венец. Понимая значимость дня, Филипп украсил обновку белыми розами, точно ложе новобрачной.

Среди судебных исполнителей потом долго ходили легенды о том, как простолюдин Баур укладывал на брачное ложе невесту капитана личной гвардии бургомистра.

После ведьминого ложа Филипп не занимался изобретениями с год, считая, что уже обессмертил свое имя, создав самое прекрасное, что только мог. Но потом вдруг палач из Ортенау возьми и переплюнь работу Баура. Взяв за основу обычный ведьмин трон – деревянное кресло, утыканное гвоздями, он сделал его железным, оставив под сидением и под подставкой для ног место для жаровни. Таким образом, пытка стала воистину ужасной, и ведьмы настолько боялись проклятого стула, что нередко признавались, едва взглянув на дьявольское устройство.

Съездив лично в Ортенау и узрев ужасное творение конкурента, Филипп был вынужден признать новый ведьмин трон непревзойденным шедевром и рекомендовать городской совет приобрести адскую штуковину.

Сам же Филипп Баур поначалу запил на неделю, так что его пришлось приводить в чувства, отливая водой и до пущего отрезвления оставляя спать в подвале тюрьмы. Оправившись и немного придя в себя, Филипп несколько месяцев ходил печальный и задумчивый, рисуя что-то на клочках бумаги и тут же безжалостно уничтожая свои творения.

Только через год после приобретения бургомистром ведьминого кресла Филипп сообщил в городской совет, что работает над орудием пытки, страшнее которого не видел до этого свет. После чего он отправился к столяру и заказал ему деревянный ящик, похожий на корыто с высокими стенками, и купил гвозди. Никто, даже судебные исполнители, числящиеся помощниками Баура, даже юный Офелер, его будущий зять и ученик, не знали, что готовит Филипп.

Первым, кому палач собирался показать свое творение, был окружной судья Иероним Тенглер, который в свое время принял Баура на должность и всячески способствовал его продвижению по службе. В назначенный час Гер Тенглер пожаловал в роскошный дом палача, где к его приходу был уже накрыт праздничный стол.

Взволнованный Филипп Баур был одет в белую сорочку и голубоватый камзол с серебряными вышивками, его прямые, пшеничного цвета волосы были тщательно вымыты и зачесаны назад. Короткие панталоны оканчивались бантами под коленками, ниже икры стягивали белые чулки и заканчивали картинку тяжелые туфли с массивными короткими каблуками и золочеными розетками. Рядом с мужем стояла Жанна Баур, полноватая, приятная на вид женщина с румянцем на пухленьких щечках и в белом чепце с кружевными оборками и голубыми атласными лентами. На госпоже Баур было синее бархатное платье с отложным кружевным воротничком и кружевным же передничком, который был надет явно не для работы по дому, а исключительно для кокетства и очарования. Их дочь, семнадцатилетняя Эльза, была в кремовом шелковом платье и бархатной шнурованной безрукавке, которая так шла к ее огромным, голубым глазам. Головку фрекен Баур украшал атласный чепец кремового цвета с бордовой ленточкой.