По делам их - Надежда Попова

Читал Курт быстро, однако за полтора месяца пересмотрел немного — из библиотечной комнаты он уходил, когда ранние зимние сумерки сгущались во тьму и мешали видеть буквы; свеча на столе, который он придвинул к окну, так и стояла — все полтора месяца, новенькая, нетронутая. Отложив чтение, Курт торопился в выделенную ему комнату; ворчащий Бруно зажигал светильники, устанавливал их на стол и уходил.

Подопечный майстера инквизитора стал пропадать практически каждый вечер спустя пару недель после прибытия в Кельн, возвращаясь поздно или вовсе под утро, порой разя пивом едва ли не еще из-за закрытой двери. Курт ни о чем не спрашивал — отчасти он был рад, что редко видит человека, общение с которым сопряжено для него с такими душевными муками; и когда представился шанс переменить комнату общежития на другую, разбитую на две крохотных, но все же раздельных, он им воспользовался. Вышло это как-то невзначай, когда, к концу января истомившись от безделья, Курт в буквальном значении слова вцепился в первое же подвернувшееся дело, хоть и было видно сразу, что кельнским инквизиторам снова, как выражался Ланц, «подкинули пустышку».

Свидетельство поступило от мальчишки двенадцати лет, сообщившего, что его околдовал сосед. Парень врал — это Курт видел без всякого расследования; слишком знакомы были и тон голоса, и взгляд, и убеждающе-невинное выражение лица — все это господин следователь мог видеть несколько лет назад, наблюдая за тем, как отнекиваются от своих провинностей курсанты академии, пойманные за руку, в том числе и он сам. Кроме всего прочего, больно уж нелепы были выдвинутые обвинения — мальчишка явно повторял услышанное когда-то от старших; дела подобного рода лет пятьдесят назад были явлением довольно частым, и о них рассказывалось на каждом углу. При приближении соседа (парня двадцати шести лет — неприятного, склочного и наглого, но невиновного, как младенец) мальчишка кидался на землю, странным образом падая при этом лишь на относительно чистые места, изгибаясь и корчась; за обеденным столом сжимал кулаки так, что не мог взять ложку, однако, стоило среди блюд появиться сладостям, и одержание странным образом пропадало бесследно… Так называемое дело было расследовано в течение трех часов, из которых полчаса ушло на беседу с матерью подозреваемого — она забрасывала майстера инквизитора рассказами о невинности и безгрешности ее «бедного мальчика», который почти все время разговора стоял в стороне, глядя на дознавателя с пренебрежением и ковыряя ногтем в зубах. Вырваться от словоохотливой матроны Курту удалось с величайшим трудом, когда сетования и просьбы перетекли в обещания «не забыть» и «отблагодарить».

Еще час был потрачен на расспросы соседей и обыск в доме подозреваемого (как исполнение необходимых предписаний и для очистки совести — уже на собственном опыте господин следователь постиг, как неожиданно может завершиться то, что начиналось как проверка сплетни, поначалу кажущейся глупой и малозначащей). Завершилось расследование в доме обвинителя: выставив его родителей за дверь, Курт усадил мальчишку напротив на расстоянии полувытянутой руки и долго, с подробностями, со смаком рассказывал о том, как умирают те, чья вина в подобных прегрешениях бывает доказана. То ли мальчик имел особую ненависть к соседу, и душу его грела именно картина его страшных мук, то ли он просто оказался черстводушным, как говаривал наставник Курта в своих проповедях, однако спустя четверть часа нравоучений майстер инквизитор понял, что всякая попытка воззвать если не к состраданию, то хоть к совести этого мелкого мерзавца бесполезна и пропадет втуне, даже если угробить на это весь день. Не прерывая общего хода рассуждений, Курт перешел к живописанию ощущений повешенного, стараясь не пренебрегать подробностями, завершив свой рассказ упоминанием о том, что за лжесвидетельство можно приговаривать к подобному роду кары начиная с двенадцати лет. Одарив воспитуемого многозначительным взглядом, майстер инквизитор добавил, что доказать оное лжесвидетельство довольно несложно, оборонив невзначай поздравление с недавно исполнившимся двенадцатилетием собеседника.

Мальчишка разом утратил нагловато-равнодушное пренебрежение к наставлениям господина следователя, так же ненароком поинтересовавшись, что ждет свидетеля, который признает, что мог и обмануться в своих обвинениях; услышавши заверения в том, что виселица в таком случае отменяется, он промямлил, что желал бы пересмотреть свои показания. Провожая майстера инквизитора к двери, родители, не слышавшие разговора и глядящие на притихшего отпрыска с обеспокоенным подозрением, робко спросили, что им следует делать, чтобы избежать в будущем приступов одержимости у любимого чада. Не сдержавшись, Курт буркнул «выпороть как следует» и, позабыв проститься, отправился писать отчет.

На следующий день у дверей приемной его поджидала матушка оправданного — в слезах благодарности и с намерением сдержать слово и отблагодарить майстера инквизитора; ни гневная отповедь, ни вежливые отказы и попытки втолковать, что была лишь исполнена работа, которую упомянутый майстер инквизитор обязан исполнять, на нее не действовали, и, будучи изгнанной, матрона вернулась вновь на следующий день. Отказаться от корзинки пирожков с мясом Курт не смог — в глазах этой женщины подобное бесчинство выглядело бы вовсе преступлением, не сравнимым по жестокости ни с чем из известного ей; приободренная, матушка Хольц, проявив поразительную осведомленность, посетовала на то, что майстеру инквизитору приходится ютиться в одной комнате с помощником, в то время как он ведь человек молодой, и собственная комнатушечка, хоть самая малая, просто необходима, в чем она рада будет помочь. Уже поняв, что подношений дороже пирожка господин следователь не примет, матрона предложила сдать комнату — по цене вполне сходной, чтоб не сказать — ничтожной, в особенности для нынешнего Кельна. Взглянув в просящие глаза, Курт не решился отказать сразу и сходил осмотреть жилье — для виду; однако, узнав, что по цене одной комнаты получает фактически две (а значит, и возможность избавиться от необходимости видеть физиономию своего подопечного минимум два раза в день), махнул рукой и оплатил два месяца вперед.

Одарив таким образом «избавителя», матрона, однако же, не успокоилась, и временами сидящего в архиве Курта вызывали вниз, в приемную, где обнаруживалась матушка Хольц со все теми же пирожками или подобными этому блюдами, приправленными причитаниями над страшно вредоносным распорядком дня майстера инквизитора, тоже перешедшего в категорию «бедных мальчиков». Ланц, для которого слова «запретная тема» и «тактичность», похоже, были пустыми звуками, за спиной радетельной матроны строил нарочито умиленные рожи, а после, ничтоже сумняшеся уписывая принесенную снедь, со смешками сообщал Райзе, что «сиротка обзавелся мамашей», упоминая оного, присутствующего здесь же, в третьем лице.