Наперегонки со смертью - Андрей Воронин

Рядовой буквально на мгновение замялся, но этого хватило, чтобы Банда снова сорвался на крик:

— Стреляли, твою мать, или нет, я спрашиваю?

— Никак нет, товарищ гвардии старший лейтенант!

— Ты рассмотрел, кто ехал в машине?

— Так точно!

— Кто?

— Семья ихняя ехала… Наверное… Там же полная машина была — дети, бабы… Тряпья всякого…

Баран на крыше лежал связанный…

— Чего от них хотел прапорщик?

— Не знаю, товарищ старший лейтенант… Ну он кричал что-то такое типа: я знаю, что ты духанщик… Вот…

— Точнее!

— Я не слышал…

— Не трынди! Отвечай!

— Ну… Водки просил…

Власовчук аж попятился, видя, как медленно и неотвратимо, словно танк, надвигается на него Банда, переполненный жуткой, нечеловеческой яростью.

— Так ты, значит, еще не напился, гад? Тебе мало было? Догнать хотелось? И за это — по детям из гранатомета, значит? Так?

— Сашка, ты чего? Ты — серьезно? — забормотал перепуганный прапор, упершись спиной в стену из мешков. Дальше отступать было некуда, и Власовчук прямо на глазах стал как-то ненатурально съеживаться, тем больше, чем ближе подходил к нему Банда. — Сашка, я же «духа» подстрелил!

Бондарович встал перед ним, несколько секунд пристально, будто прицеливаясь, смотрел прапорщику в глаза и вдруг резко вскинул руки. Власовчук съежился и прикрыл лицо руками, ожидая удара, но Сашка вместо этого схватил его за погоны и сильно рванул, с мясом оторвав.

— Сука! — страшно прошипел старлей, швыряя погоны в лицо перепуганному прапорщику А потом Банда стал пятиться, не спуская глаз с Власовчука. Солдаты расступались, освобождая ему путь, и постепенно образовался живой коридор длиной метров в пять, на одном конце которого стоял Банда, а на другом спиной к стене — Власовчук.

— Именем Правительства Союза Советских Социалистических Республик… — начал Банда тихо-тихо, и сразу же на блокпосту повисла мертвая тишина, как будто в преддверии чего-то ужасного. — За мародерство, за преднамеренное убийство мирных жителей, за грубое нарушение всех правил и принципов советского воина-интернационалиста…

— Сашка, да ты что?! — ужас в глазах прапорщика был поистине животным.

— За то, что этот гад, служивший вместе с нами, опозорил, невинной кровью замарал святое имя советского солдата и гвардейское знамя нашей части… За то, что детей — из гранатомета…

— Сашка… Товарищ гвардии старший лейтенант! Вы что надумали? — голос Власовчука дрогнул и сорвался на противный тонкий визг.

— Александр, успокойся! Перестань! — попробовал было успокоить друга и Востряков, но Банда даже не повернул головы в его сторону.

— За пьянство при выполнении боевого задания во время несения караула на блокпосту… За нарушение всех правил и норм боевого устава, Устава внутренней и караульной службы Вооруженных Сил СССР… За невыполнение приказа командования в боевых условиях…

— Ребята, да что же вы стоите?! Да мы же вместе с вами пули ловили и кровь проливали!.. Он же с ума сошел!.. Ну вы же все знаете меня! — Власовчук уже плакал навзрыд, слезы катились по его загорелому лицу, но солдаты стояли молча, не шевелясь, скованные странным чувством справедливости, высшей человеческой справедливости этого суда.

-..Я приговариваю бывшего гвардии старшего прапорщика нашего разведывательного батальона Власовчука к расстрелу! — Банда сорвал с плеча автомат и передернул затвор. Солдаты в ужасе бросились врассыпную. Живой коридор распался буквально в один миг, оставив Власовчука у стенки из мешков в полном одиночестве.

Бондарович вскинул автомат, но в этот момент Востряков с силой ударил старлея по рукам сверху, пригибая ствол оружия к земле.

Очередь получилась совсем короткой, но все равно прицельной: пули веером взметнули фонтанчики песка, пробив мешки прямо на уровне коленей приговоренного к расстрелу, и Власовчук упал как подкошенный. Он громко кричал, стонал и ругался, валяясь в афганской пыли, с каждой секундой намокавшей от вытекавшей из его ног крови.

Банда в ярости повернулся к Вострякову, уткнув ствол «калашника» ему прямо в живот.

— Чего лезешь?!

— Саша, перестань. Успокойся, Саша! Слышишь? Пусть все решает прокуратура… Это их дело.

Мы же — не органы, — лейтенант говорил тихо и вкрадчиво, одновременно осторожно забирая автомат у Банды.

И Бондарович будто очнулся. Он молча отдал автомат и ушел на заставу, в офицерское укрытие.

— Ну чего стали? — прикрикнул Востряков на совершенно растерявшихся и обалдевших разведчиков. — Быстро перевязать прапорщика! Сделать ему укол. Подготовить к транспортировке в гарнизон.

Уложить в бэтээр второго отделения… Замкомвзвода приступить к сдаче-принятию поста!..

А сам поспешил в укрытие следом за Бандой.

Местные жители, тоже ставшие невольными свидетелями этой сцены, некоторое время еще постояли в отдалении, а потом, удивленно покачивая головами и тихо переговариваясь, начали постепенно расходиться…

В гарнизоне, в Хайратоне, Банда сам обо всем доложил комбату. Подполковник сначала схватился за голову, а потом, самолично разоружив Бондаровича, на несколько суток отправил его на гауптвахту.

Делом старшего лейтенанта Александра Бондаровича, обвинявшегося непонятно по какой статье — то ли в не правомерном применении оружия, то ли в совершении самосуда, то ли в попытке преднамеренного убийства, — занимался майор-особист. Ох, и помотал же он Сашке нервы, пока оформлял эти свои бесконечные протоколы! По десять раз заставлял Банду пересказывать одно и то же, каждый раз прося расписаться под протоколом допроса.

— Старлей, слушай, — сказал он как-то вечером, закончив очередной допрос и закрывая папку с документами, — а ведь тебе по разным статьям трибунал от пяти до десяти усиленного режима впаять может. Ты это понимаешь?

— Да уж, понимаю… Теперь.

— Ты вот что, парень… Скажи спасибо мне да своему комбату. Может, кое-что у нас с ним и получится. Но только тогда одной бутылкой ты не отделаешься! — как-то странно подмигнул Сашке майор и ободряюще улыбнулся.

А еще через несколько дней Сашку под конвоем доставили с гауптвахты в штаб их батальона.

— Вы свободны, — отпустил подполковник, их комбат, конвоира и взглядом указал Банде на стул напротив своего стола. — Садись, Бондарович.

Когда Банда сел, комбат достал из стола пистолет и бросил парню через стол.

— Твой. Держи. И скажи спасибо Богу, что майор в особом отделе несволочной попался.

— Товарищ гвардии подполковник, я что-то вас не совсем понимаю… — растерянно вертел Сашка в руках оружие, не врубаясь, к чему клонит комбат.

— А что тут не понимать? Несчастный случай произошел с гвардии старшим прапорщиком Власовчуком; Он все указал в своем рапорте. Вот комбат вытянул из стола какую-то бумажку, — цитирую: «По неосторожности я прострелил себе ноги, перезаряжая автомат»… Теперь, надеюсь, тебе все ясно, старлей Бондарович?

— …

— Ладно, нечего пялиться на меня как баран на новые ворота. Не видел давно, что ли?.. Сейчас я тебя, товарищ ротный, познакомлю с твоим новым командиром третьего взвода. Но вообще-то это не главное.

Комбат расстелил на столе карту.

— Смотри сюда… Как тебе известно, готовится крупный рейд. Перед нашим батальоном поставлена задача — расчистить перевал и вот этот квадрат, — он ткнул карандашом в какую-то точку на карте. — На твою роту я возлагаю самую ответственную задачу, так что подвигайся. Банда, ближе и слушай меня внимательно…

А водку они выпили. Потом. После рейда. С комбатом, с тем майором-особистом и с Востряковым, который оказался первым и наиглавнейшим свидетелем того несчастного случая, который приключился с таким неосторожным гвардии старшим прапорщиком Власовчуком.

Ведь на войне как на войне — всякое случается…

В небе над нами горит звезда.Некому кроме нее нам помочь.В темную, темную, темнуюНочь…

Банда даже не заметил, как проскочил границу — ни столбов, ни шлагбаума, ни тем более классической «колючки» или контрольно-следовой полосы.

Мелькнул, правда, на обочине в свете фар какой-то вагончик. Может, это и был пограничный переход с таможенной службой, но его автомобилем, по крайней мере, никто не заинтересовался.

Вообще парень понял, что он уже в Узбекистане только тогда, когда в дальнем свете фар вдруг неожиданно высветился знак

«Самарканд — 46 км».

Он хорошо изучил географию этого проклятого края еще тогда, когда их дивизию вместе со многими остальными боевыми частями в отличие от штабов вывели из Афгана и бросили здесь, в степи, неподалеку от Шерабада, несколько месяцев гнить в палатках.