Поцелуй Фемиды - Александр Белов

Екатерина Николаевна приступила к следующей части своих генеалогических изысканий. Взять анализ крови у молодой матери не представляло проблемы, зато племяннику Саше пришлось наплести с три короба об угрозе неведомого вируса, который якобы мог бы повредить новорожденному от контакта с окружающими его взрослыми людьми. В итоге Саша тоже сдал кровь на анализ, и Екатерина Николаевна, пользуясь своими профессиональными связями, сумела провернуть генетическую экспертизу. Действовать ей приходилось в обстановке строжайшей секретности: семья Беловых в этом городе на виду, и страшно подумать, какую волну разговоров могла бы вызвать ее деятельность.

Результаты экспертизы всецело подтвердили… огромную роль мыльных опер в жизни простого человека. Вероятность того, что Александр и Ярослава не являются биологическими братом и сестрой была настолько мала, что ею следовало пренебречь. Первое облегчение, которое почувствовала Мата Хари от блестяще проведенной операции, сменилось новой тревогой. А именно: в какой форме теперь сообщать молодым о том, что жениться им нельзя ни в коем случае.

Буквально изнемогая под тяжестью собственного сенсационного открытия, Катя тихонько Постучалась в спальню, где Ярослава кормила грудью малыша. При виде библейской картины у нее перехватило дыхание. Молодая мать, слегка округлившаяся и посвежевшая после родов, была болезненно красива. Такой взгляд, обращенный глубоко внутрь себя, бывает у беременных. Ярослава уже не была беременной, но ее синие глаза все равно смотрели как бы сквозь младенца в такие неведомые глубины и дали, что следовать за этим взглядом было попросту страшно.

— Я схожу за кефиром! — прошептала дуэнья и вышла на цыпочках из комнаты.

Приняв для храбрости на грудь, Катя спустилась во двор, чтобы подкараулить племянника и поговорить с ним с глазу на глаз. Реакция Сани Белова оказалась не вполне такой, какую могла предположить тетушка. Саша засмеялся, потом внезапно замолчал, выругался и снова засмеялся.

— Пойдем обмоем это дело, — сказал он, обнимая Катю за плечи, и вставая с лавочки, на которой и состоялся судьбоносный разговор. — Веришь-нет, я как чувствовал!.. Ну, сестра, сестренка, Ярка, родная душа… Честно! Будто бы внутренний голос… -

— Внутренний голос, внутренний голос, — ворчала себе под нос Катерина. — Если б не я, то вы бы со своими внутренними голосами такого натворили…

На самом деле она была вполне довольна реакцией Саши, теперь на очереди Ярослава. И уж от нее можно ждать чего угодно: истерики, суицида, нового витка апатии… Однако ничего подобного не случилось.

Ярослава долго и терпеливо слушала Катин сбивчивый рассказ. На какое-то время она вынырнула из своего прекрасного далека, и синие глаза наполнились слезами. Слезы покатились по щекам, а на лице появилось выражение колоссального облегчения. Катя могла бы поклясться что это было именно облегчение!

После внезапного и кардинального пересмотра родственных связей в семье Беловых внешне все продолжало идти по-прежнему. Вопрос с бракосочетанием тихо замотали — просто не пошли на регистрацию, да и все. Ярослава стала безукоризненной матерью. Катя, которой пришлось уволиться с работы, занималась хозяйством и прикрывала тылы. Александр, как и раньше, основную часть суток проводил на комбинате, а кроме того достраивал загородный дом. Там же, в дачном поселке, чаще всего и ночевал.

Единственным следствием, которое повлекло за собой сенсационное открытие Екатерины Николаевны, стала растущая набожность Ярославы. Тот факт, что казалось бы, неминуемый кровосмесительный брак был предотвращен посредством сурового испытания, выпавшего на ее долю, молодая мать расценила как божественный знак свыше. Но на что именно намекало божественное провидение, послав ей этого черненького ребеночка? Это оставалось загадкой.

Сама Катя, с ее здоровым практицизмом, в отношении религии хранила нейтралитет.

— Если бы я надумала уверовать, — говорила она, — то, пожалуй, выбрала бы буддизм. Из всех конфессий, эта, на мой взгляд, самая жизнеутверждающая.

Но своего мнения Ярославе она не навязывала, да и сама Ярослава была не из тех, кому можно что бы то ни было навязать. Зато Кате приходилось часами нарезать круги с колясочкой вокруг православного храма, покуда молодая мать истово и подолгу молилась и исповедовалась.

— Уж слишком твоя мамочка к себе строга! — приговаривала Катя, приплясывая возле колясочки, чтобы не замерзнуть. — В чем ей каяться, голубице? Святая, иначе не скажешь…

В день, когда Алешеньке исполнился год, по инициативе Саши, была устроена вечеринка. В подарок юбиляру Саша приволок аномальных размеров синюю велюровую лошадь. Кобыла была настолько огромной и с такой двусмысленной улыбкой на морде, что именинник при виде подарка разразился ревом, сделал неудачную попытку убежать, что только усугубило ситуацию. Успокоить его удалось только после того, как синюю лошадь демонстративно заперли в кладовке, а к мальчику подступил Степаныч с альтернативным подарком — маленьким медвежонком из нежного мохера.

Степаныч, Федор, доктор Ватсон и Виктор впервые с момента рождения мальчика были приглашены в полном составе, и неловко топтались вокруг детского манежа, отпуская замечания разной степени уместности. Почти все традиционные темы, которые обсуждаются на дне рождения малышей, в этом случае были табу. Ярослава за общим столом появилась буквально на пять минут, глаза у нее были заплаканы. Через силу улыбаясь, она подняла бокал шампанского.

— Не надо бы тебе спиртное, — зашептала ей на ухо Катя. — Ты же кормишь!

— Я? — молодая женщина будто вернулась из другого мира. — Нет, я уже не кормлю.

Через несколько минут Ярослава попрощалась и снова удалилась в свою комнату вместе с ребенком. А Катя подсела с разговором к доктору Вонсовскому. Она не привыкла к роли пассивного наблюдателя и стремилась действовать. А потому обсуждала с доктором, как бы половчее и поделикатнее заманить Ярославу к нему на прием. Ватсон за последнее время прославился на ниве нетрадиционного врачевания недугов, в особенности, душевных, и было бы непростительным грехом не воспользоваться этой дружбой и не помочь несчастной Ярославе,

Однако поработать с этой пациенткой доктору Вонсовскому так и не удалось. Наутро После Лешенькиного «юбилея» Ярослава вновь явилась на кухню с опухшими от слез глазами, и принялась готовить для малыша кашку из сухой смеси. Екатерина Николаевна отметила, что домашнее платье в области груди у нее намокло: видно, мамаша всерьез решила, что настала пора отучать сына от материнского молока.

Сама Катя была против такого решения. И профессиональный опыт, и чисто человеческие соображения подсказывали, что кормить дитя материнским молоком следует как можно дольше. Чем дольше кормишь, тем крепче у чада иммунитет к болезням. К тому же если этого молока у матери имеется в избытке!

В любом случае, отлучать ребенка от груди следует постепенно, а не вот так — в одночасье. Однако лезть к Ярославе со своими советами она не решилась. Особенно когда увидела, что девушка снова плачет, роняя слезы в ковшик с кашей.

— У тебя все в порядке? — осторожно поинтересовалась Катя.

— Абсолютно, — ответила Ярослава. — Вот только простыла немножко, спала плохо. Погуляйте сегодня без меня, ладно?

— Да не вопрос! Отдыхай, конечно. Вон чаю с малиной попей…

А вернувшись с прогулки, Катя поняла, что девушка опять исчезла. В детской кроватке лежала залитая слезами записка. В своем прощальном послании Ярослава просила у всех прощения и объясняла свой поступок. Она разгадала знак, посланный свыше: ее долг — посвятить жизнь служению Богу.

— Однажды в студеную зимнюю пору сижу за решеткой в темнице сырой! — громко продекламировал Саша.

Звук собственного голоса в закрытом гулком помещении одиночки показался странным. Но, по крайней мере, он еще не разучился говорить.

— Гляжу: поднимается медленно в гору вскормленный в неволе орел молодой.

Он говорил просто для того, чтобы что-то сказать. В противном случае мысли опять потекли бы по одному и тому же руслу. А именно: как же это глупо, как это чудовищно некстати и несправедливо! Именно теперь, когда разборки с самим собой и собственной совестью завершились, и жизнь открыла такие классные перспективы.

— И, шествуя важно, в спокойствии чинном, мой грустный товарищ, махая крылом, в больших сапогах, в полушубке овчинном кровавую пищу клюет под окном….

Впрочем, это пока еще не тюрьма — это следственный изолятор, и находятся здесь невиновные, по крайней мере формально, люди. В подобных заведениях Белову в его бурной жизни бывать уже доводилось. Но всякий раз «справедливость торжествовала» и, спустя несколько дней, он был уже на свободе.