Сила и слава - Грэм Грин

– Милочка, – сказала миссис Феллоуз, – пойди закажи обед кухарке. Только для себя. Я в рот ничего не могу взять, а папа на плантации.

– Мама, – сказала девочка, – ты веришь в Бога?

Ее вопрос испугал миссис Феллоуз. Она изо всех сил закачалась вперед-назад и сказала:

– Конечно.

– В непорочное зачатие и во все такое прочее?

– Что за разговоры, милая? Кого ты наслушалась?

– Да никого, – сказала Корал. – Я сама думаю, вот и все. – Она не ждала дальнейших ответов; она прекрасно знала, что их не будет. Ей каждый раз приходилось решать все самой. Бакалавр гуманитарных наук Генри Бекли изложил всю священную историю своей ученице в одном из первых уроков, и поверить во все это ей было тогда не труднее, чем в великана из сказки, но к десяти годам она безжалостно отвергла обоих. Она уже начала учить алгебру.

– Неужели отец говорил с тобой о…?

– Да нет.

Корал надела тропический шлем и вышла на слепящий утренний свет искать кухарку. Ее фигурка казалась еще более хрупкой, чем всегда, и еще более непреклонной. Она отдала нужные распоряжения и пошла на склад осмотреть шкуры аллигаторов, распяленные на стене, потом в конюшню проверить, накормлены ли мулы. Шагая взад и вперед по раскаленному двору, она несла свои обязанности осторожно – точно стеклянную посуду. Не было вопросов, на которые у нее не нашлось бы ответа. Завидев девочку, стервятники неторопливо взмывали в воздух.

Она вернулась в дом, к матери, и сказала:

– Сегодня четверг.

– Разве, милочка?

– Папа не отправил бананы на пристань?

– Понятия не имею, милочка.

Корал быстро вышла во двор и позвонила в колокол.

Появился индеец. Нет, бананы лежат в сарае, никаких распоряжений на этот счет не было.

– Доставить на берег, – сказала Корал. – Сейчас же. Скорее. Того и гляди подойдет катер. – Она взяла отцовскую книгу записей и стала считать банановые грозди по мере того, как их выносили – в каждой грозди, ценою в несколько пенсов, по сотне бананов, а то и больше. Чтобы очистить сарай, понадобилось свыше двух часов. Кому-то надо же заняться этим, ведь раз уж случилось, что отец прозевал день отправки. Через полчаса Корал почувствовала усталость. Это было необычно для нее в такой ранний час. Она прислонилась к стене и обожгла себе лопатки. Ее не возмущало, что приходится торчать здесь и присматривать за работами; слово «играть» казалось ей бессмысленным: жизнь – это дело взрослое. В одном из первых учебников, присланных Генри Бекли, была картинка: у кукол собрались гости к чаю. Что-то совершенно непонятное – какой-то незнакомый ей обряд. Зачем нужно притворяться? Четыреста пятьдесят шесть. Четыреста пятьдесят семь. Пот струился по спинам пеонов, точно струйки воды из душа. У нее вдруг острой болью пронзило низ живота. Она не успела записать в книгу одну тачку, надо поторопиться с подсчетом. Впервые чувство ответственности легло ей на плечи грузом, который несешь долгие годы. Пятьсот двадцать пять. Боль была непривычная (нет, не глисты), но она не испугалась. Все ее тело словно ждало такой боли, словно созрело для нее. Так и разум, повзрослев, без сожалений расстается с нежностью. Это не детство уходило от нее; детства она по-настоящему и не знала.

– Это последняя? – спросила Корал.

– Да, сеньорита.

– Точно?

– Да, сеньорита.

Но ей надо было проверить. До сих пор не случалось, чтобы она делала что-то неохотно – сама не сделаешь, кто же сделает? А сегодня ей хотелось лечь в постель, уснуть. Пусть не все бананы будут вывезены – это не ее вина, а отцовская. Может, у меня лихорадка? Ноги были ледяные, хоть и стояли на раскаленной земле. А, ладно! – подумала она, покорно вошла в сарай, нащупала там электрический фонарик и включила его. Да, кажется, пусто, но надо довести дело до конца. Она шагнула к задней стене, держа фонарик прямо перед собой. Из-под ног у нее выкатилась пустая бутылка. Она направила лучик вниз – «Cerveza Moctezuma». Потом осветила заднюю стену: внизу, у самой земли, было что-то нацарапано мелом; она подошла ближе – в круге света белели маленькие крестики. Он, наверно, лежал среди бананов и машинально чертил что-то и больше ничего не мог придумать, чтобы отогнать страх. Девочка стояла, превозмогая боль, и смотрела на крестики. Какая-то страшная новизна со всех сторон надвигалась на нее все утро. Будто этот день хотел оставить по себе долгую память.

Начальник полиции играл на бильярде в таверне; там лейтенант и нашел его. Щека у хефе была повязана платком – ему казалось, это облегчает зубную боль. Когда лейтенант прошел во вращающуюся дверь, он натирал мелом кий, готовясь к трудному удару. На полках позади бильярда стояли одни бутылки минеральной воды и какая-то желтая жидкость под названием сидрал – гарантированно безалкогольная. Лейтенант с осуждающим видом стал на пороге: какой позор! Ему хотелось уничтожить в этом штате все, что может дать иностранцам повод для насмешек. Он сказал:

– Разрешите обратиться?

Хефе сморщился от внезапного приступа боли и с несвойственной ему готовностью подошел к двери. Лейтенант взглянул на счет очков – на кольца, которые были нанизаны на веревку, протянутую через все помещение. Хефе проигрывал.

– Сейчас… вернусь, – сказал хефе и пояснил лейтенанту: – Рот боюсь открывать. – Когда они толкнули входную дверь, кто-то поднял кий и потихоньку отодвинул назад одно кольцо в счете хефе.

Они шли по улице рядом – толстый и тощий. Был воскресный полдень, и все магазины стояли на запоре – единственный пережиток, оставшийся от прежних времен. Но мессу нигде не служили. Лейтенант спросил:

– Вы видались с губернатором?

– Тебе дана полная свобода действий, – ответил хефе. – Полная свобода.

– Он оставляет все на наше усмотрение?

– С оговорками. – Хефе сморщился.

– Какие же это оговорки?

– Если не поймаешь… до дождей… ответственность… ляжет на тебя.

– Не было бы на мне другой ответственности, – хмуро проговорил лейтенант.

– Сам напросился. Вот и получай.

– Что ж, я рад. – Лейтенант почувствовал, будто весь тот мир, о котором он пекся, лег теперь к его ногам. Они прошли мимо нового клуба Синдиката рабочих и крестьян; увидели в окно большие, броские карикатуры на стенах – на одной священник облапил женщину в исповедальне, на другой потягивал причастное вино. Лейтенант сказал: – Это все скоро будет не нужно. – Он смотрел на карикатуры глазами чужестранца: в них было что-то варварское.

– Почему? Они… забавные.

– Придет время, и никто не вспомнит, что когда-то здесь была Церковь.

Хефе ничего не сказал на это. Лейтенант догадывался, что он думает: стоит ли спорить из-за такой чепухи? Он резко проговорил:

– Каковы будут распоряжения?

– Распоряжения?

– Вы же мой начальник.

Хефе промолчал. Он незаметно поглядывал на лейтенанта своими маленькими хитрыми глазками. Потом сказал:

– Ты же знаешь, я тебе доверяю. Поступай, как считаешь нужным.

– Вы дадите мне письменное распоряжение?

– Нет, это лишнее. Мы же знаем друг друга. Всю дорогу они вели осторожную борьбу, отстаивая каждый свою позицию.

– Разве губернатор ничего вам не написал? – спросил лейтенант.

– Нет. Он сказал – вы же друг друга знаете.

Уступить пришлось лейтенанту, потому что лейтенант по-настоящему пекся о деле, а не о своем будущем. Он сказал:

– Я буду брать заложников в каждой деревне.

– Тогда он не станет ходить по деревням.

– По-вашему, в деревнях не знают, где он сейчас? – резко проговорил лейтенант. – Но ему надо поддерживать с ними связь. Иначе какой от него толк?

– Делай как знаешь, – сказал хефе.

– И я буду расстреливать столько, сколько понадобится.

Хефе сказал с наигранной бодростью:

– Пустить немножко крови – никогда не повредит. Откуда ты начнешь?

– Думаю, с его прихода – с Консепсьона, а потом, может, пойду на его родину.

– Почему туда?

– Он, наверно, решит, что там ему будет безопасно. – Лейтенант в раздумье шагал мимо магазинов со спущенными шторами. – Пусть погибнет несколько человек, но, как вы считаете, губернатор поддержит меня, если в Мехико поднимут шум?

– Вряд ли, – сказал хефе. – Но ведь это то… – И скривился от боли.

– Это то, чего я хочу, – договорил лейтенант.

Он пошел к полицейскому участку один, а начальник вернулся в бильярдную. Прохожих на улице попадалось немного: было слишком жарко. Если б достать настоящую фотографию, думал лейтенант. Ему хотелось изучить лицо своего врага. Площадью завладели дети. Прыгая со скамейки на скамейку, они играли в какую-то непонятную, сложную игру; пустая бутылка из-под минеральной воды пролетела по воздуху и разбилась вдребезги у ног лейтенанта. Его рука метнулась к кобуре, он повернулся всем телом и поймал выражение ужаса на лице у мальчика.

– Это ты бросил бутылку?

На него был устремлен тяжелый, хмурый взгляд карих глаз.