Метелла - Жорж Санд

Леди Маубрей произнесла эти слова в смертельной тоске, чувствуя, как на лбу у нее — пока она ждала ответа племянницы — выступает холодная испарина. Не догадалась ли Сара, почему Оливье живет у них в замке или по крайней мере жил в продолжение нескольких лет? Леди Маубрей не понимала, что могло заставить Сару отречься внезапно от надежд, так долго и тайно ею лелеемых, и она содрогалась при мысли услышать из уст племянницы заслуженные упреки. Бремя скатилось у ней с души, когда Сара, не колеблясь, ответила:

— Да, тетушка, я скажу все! Ах, зачем я раньше не призналась вам в своих глупых мечтах! Вы предостерегли бы меня: кто же лучше вас знает, что вашему сыну невозможно жениться на мне…

— Но что побуждает тебя так думать?.. Кто тебе это сказал?..

— Сам Оливье, — отвечала Сара. — Нынче поутру в парке, возле ограды у дороги, мы с ним болтали о всяких пустяках. И как раз проехал свадебный кортеж; мы остановились поглядеть на молодых; я сказала, что вид у них смущенный. «Нет, грустный, — говорит Оливье. — Да и как им не быть грустными. День свадьбы — можно ли вообразить что-нибудь более нелепое и жалкое!» — «Но отчего? — спрашиваю я. — Неужто бы вы предпочли, чтобы люди женились тайком? Это было бы еще грустней». — «Я предпочел бы, — отвечает он, — чтобы никто не женился. Что до меня, то я смотрю на брак с отвращением и не женюсь никогда». О дорогая тетушка, эти слова пронзили мне грудь, как кинжалом! Но вместе с тем они показались мне просто неслыханными, поэтому я решила не отступаться и сказала якобы в шутку: «А вы за себя наперед не ручайтесь». Он весь вспыхнул и ответил мне с такой живостью, будто намеревался навсегда лишить меня всякой надежды: «Уверяю вас, мисс Маубрей, я сказал правду; я дал обет перед небом и сдержу клятву». Я дне мела от стыда и от боли и потом провела весь день в тщетных попытках скрыть свое отчаяние…

Девушка разрыдалась. А Метелла, избавясь от терзавшей ее тревоги, на несколько мгновений замерла, равнодушная к страданиям племянницы. Оливье не любит Сару! Что нужды, если она его любит, что нужды, если она молода, богата и красива! Он не ищет иной сердечной привязанности, никакого иного семейного счастья, кроме того, которое он вкушает у домашнего очага леди Маубрей. И на миг она эгоистически ушла в глубины своего сердца, опьяненного торжеством тайной победы, предоставив племяннице безутешно плакать и забыв, что триумф ее зиждется на чужом несчастье. Но то была жестокость минутная; страсть леди Маубрей к Оливье имела своим источником душу горячую, открытую для нежности и добра — качеств, которые так украшают женщину. Сару она любила едва ли не меньше, чем самого Оливье, любила, как мать любит свое дитя. При виде горя бедной девочки сердце Метеллы обливалось кровью: ей было за что себя укорять! Она могла бы предвидеть, чем кончится постоянное дружеское общение молодых людей. Уже одного злословия соседей было довольно, чтобы дать ей понять всю ложность положения, в котором они втроем находились. Но она не пожелала внять предостерегающему голосу молвы, — и вот счастью Сары грозит опасность более неминуемая, чем ее доброму имени.

Со слезами на глазах заключила она ее в свои объятия и, под властью внезапно нахлынувшей жалости и нежности, решилась принести свою любовь в жертву Саре.

— Нет, — сказала она племяннице в увлечении пылкого великодушия, — Оливье не давал никакого обета, он свободен и может жениться на тебе; он тебя полюбит, ты будешь с ним счастлива, а я вас благословлю. Нет, нет, никогда не воспротивлюсь я союзу двух существ, самых дорогих для меня во всем мире…

— О, как вы добры, тетушка, я верю, верю вам! — воскликнула Сара и вновь бросилась на шею к леди Маубрей. — Но ведь он-то меня не любит! Чем тут поможешь?

— Он же не говорил, что не любит тебя? Разве он тебе это говорил?

— Нет, но почему он сказал мне, что связан обетом? Что, как это и в самом деле так? О! У него есть какие-то причины, вам неизвестные! Он любит другую. Может быть, он даже тайно женат?

— Я расспрошу его, мне он признается, — ответила Метелла. — Я сделаю для тебя все, что в моих силах. И если ничего не добьюсь, с тобой, по крайней мере, будет моя любовь.

— Благодарю вас, благодарю вас, матушка! — воскликнула Сара, упав к ее ногам.

Утешенная опрометчивыми обещаниями тетки, девушка немного успокоилась и пошла к себе. Метелла сама уложила ее в постель, дала выпить успокоительного декокта и удалилась, лишь когда племянница перестала вздыхать во сне, как это бывает с детьми, которые засыпают в слезах и, уже уснув, все еще всхлипывают.

Леди Маубрей не спалось. Частью сомнения ее исчезли, но оставались и вопросы непроясненные, отдавшие ее во власть новых терзаний, и она не видела исхода из того щекотливого положения, в какое поставила бедную свою племянницу. Мысль склонить Оливье к женитьбе на Саре никак не могла утвердиться в ее душе; напрасно бы даже хотела она преодолеть свою женскую ревность, которую так великодушно подавляла на протяжении более чем целого года: порой между людьми возникают связи столь же священные, как если бы их основанием служил закон; и даже Оливье, пожелай он того, не смог бы забыть, что прежде видел в Саре дочь Метеллы.

Не умея разрубить этот запутанный узел, леди Маубрей рассудила обождать дня два-три и уж затем принять решение; она старалась убедить себя, что страсть Сары, возможно, не столь сильна, как это рисовалось девушке в ее романтической исповеди; наконец, холодность Оливье могла лучше всяких разуверений излечить Сару от ее любви. Наутро леди Маубрей пришла к племяннице, сказала ей, что хорошенько все обдумала и что по зрелом размышлении заключила: разузнавать у Оливье о его намерениях или просить объяснения словам, сказанным накануне, невозможно, ибо он догадается, каково было их действие на мисс Маубрей, и заподозрит, какое значение они для нее имели.

— При твоих чувствах к нему, — проговорила Метелла, — первое и самое важное: ни в коем случае не открывать своей любви, пока не узнаешь, что и он тебя любит.

— О, разумеется, тетушка, — молвила Сара краснея.

— Я не сомневаюсь, дитя мое, что не должна Напоминать тебе о девичьей скромности и достоинстве и что достоинство и скромность внушат тебе необходимое благоразумие и научат владеть собой…

— О, конечно, тетушка, конечно! — воскликнула юная англичанка со смешанным выражением страдания и гордости, придавшим ей сходство с молодой христианской мученицей на картине Тициана.

— Если сын мой, — продолжала Метелла, — и впрямь связан обетом безбрачия в силу обязательства, о коем не вправе поведать даже мне, то вам надобно будет расстаться друг с другом.

— О! — испуганно вскричала Сара. — Ужели вы изгоните меня из своего дома? Ужели мне придется возвратиться в монастырь или в Англию? Разлучиться с ним? С вами? Остаться одной?!. О, для меня это смерть! После того, как меня здесь так любили!

— Нет, — произнесла Метелла с расстановкой, — я никогда тебя не покину. Я нужна тебе; мы связаны с тобой на всю жизнь.

С этими словами она положила руки на белокурую головку Сары и подняла взор к небесам, торжественно и мрачно. Обещая посвятить свои дни приемной дочери, Метелла сознавала, как тяжело ей будет выполнить обязательство, данное девушке, ибо возможно, что долг заставит ее пожертвовать ради Сары всем своим счастьем — близостью с Оливье.

— Даешь ли ты мне по крайней мере слово, — заговорила она вновь, — что если я сделаю все от меня зависящее, но мне не удастся устроить твою судьбу и залечить твою сердечную рану, ты найдешь в себе силы, чтобы исцелиться? К кому я обращаюсь, к упрямой девчонке, начитавшейся романов, или к девушке с волей и характером?

— Вы сомневаетесь во мне? — спросила Сара.

— Нет, не сомневаюсь: ты из рода Маубрей, ты должна уметь сносить страдания молча… Иди, Сара, причешись и позаботься быть одетой так же тщательно и держаться так же ровно, как всегда. Обождем несколько дней и потом решим, как быть дальше. Поклянись, что ты не будешь писать ни одной своей подруге; что единственной твоей наперсницей, единственной советчицей буду я и что ты постараешься быть достойной моей любви.

Сара сквозь слезы дала клятву исполнить все, чего требовала леди Маубрей. Однако несмотря ни на что было слишком заметно, как она расстроена, и Оливье увидел это с первого взгляда. Он посмотрел на леди Маубрей и нашел ту же перемену в ее лице. Истина, смутно ему брезжившая, молнией сверкнула в его уме; то, что прежде мелькало лишь наподобие вспышек перед его мысленным взором, сейчас обожгло его, как огнем. В ужасе от того, что происходит с ним самим и с другими, он взял ружье и отправился в парк. Подстрелив трех-четырех ни в чем не повинных пернатых, он обрел вновь силу воли, как обрели за эти минуты присутствие духа и обе женщины, так что вечер прошел довольно приятно. Когда люди привыкли к совместной жизни, когда они понимают друг друга с полуслова, ибо в продолжение долгого времени все их помыслы и все, что связано с их домашним обиходом, было общим для них, почти невозможно, чтобы обаяние этих уз разрушилось под первой же налетевшей грозой. И оттого последующие дни были свидетелями все той же семейственной близости, и никто из троих не расстроил ее никаким промахом. Но душевная рана, полученная всеми тремя, углублялась с каждым днем. Оливье не мог более сомневаться, что Сара его любит; прежде он гнал от себя эту мысль, однако теперь ему об ней говорило все, и неопровержимым ее подтверждением был каждый взгляд Метеллы, что бы он собою ни выражал. Чувство Оливье к его приемной матери было таким неподдельно нежным, таким бережным, он узнал с нею любовь совершенно особенную, такую покойную и такую благотворную, что уверовал, будто не способен воспламениться страстью более пылкой; вот почему, огражденный этим щитом, он не устрашился опасности иметь сестрою создание поистине ангельское. Со временем привязанность Оливье к Саре сделалась живее, но он беспечно успокаивал себя, говоря, что Метелла все так же дорога ему, и он не ошибался, только место дружбы к одной заняла любовь, а место любви к другой заняла дружба. В натуре Оливье было слишком много непосредственности и способности увлекаться, чтобы он мог дать себе отчет в своих подлинных чувствах.