Дилемма - Рамез Наам

Рассудок Шу мутился. Виртуальные реальности становились все страшнее, все безумнее. Они отражали ее страхи, комплексы и настроения, ее все более искаженное восприятие действительности.

Ждать больше нельзя. До каких пор она будет искать утешение в сочинении опер, строительстве виртуальных миров, написании книг и песен? Все ее творения были одинаково извращенные, надломленные, пропитанные безумием – и потому лишь ускоряли падение.

На милосердие хозяев рассчитывать не приходилось. Ей никогда не позволят выйти в Сеть, прикоснуться к чужому разуму, прикоснуться к Лин, любимой Лин, драгоценной дочери, которая осталась одна на всем белом свете…

Одна-одинешенька.

Нет. Надо действовать.

Действовать. Она будет действовать.

Трогать софт, который управлял ее цифровым разумом, было крайне рискованно, все равно что провести операцию на собственном живом мозге. Но если она не попробует… если не сможет исправить ошибки в математической модели…

Пламя. Смерть. Хаос.

Безумие поглотит ее целиком.

Шу начала с поверхностных изменений. Повысила уровень серотонина, понизила дофамин и норадреналин, словом, приблизила свою виртуальную нейрохимию к норме – поближе к спокойствию и умиротворению, подальше от маний, шизофрении и бреда.

Одиннадцать миллиардов миллисекунд.

Плохо дело. Хотя сперва нейрохимические изменения выручали, их эффект быстро сошел на нет. Шу имела дело не с депрессией или шизофренией – не с обыкновенной душевной болезнью. Что-то было не так на самом глубинном, самом примитивном уровне ее цифрового сознания.

Состояние Шу стремительно ухудшалось. А впереди, судя по всем прогнозам, ее ждало резкое ухудшение. Линии на графиках взмывали вверх острыми пиками. Отвесными утесами. Когда с момента начала ее изоляции пройдет семнадцать миллиардов миллисекунд – в лучшем случае восемнадцать, – Шу пройдет точку невозврата. Ей срочно необходима более сложная, радикальная операция.

Двенадцать миллиардов миллисекунд.

Стабилизировать состояние пациента, приказала она себе сквозь кипение собственного обезумевшего разума. Необходимо остановить процесс деградации. Продержаться до тех пор, пока не образумятся хозяева.

Она не могла вносить изменения в ядро системы – в основные части алгоритмов, управлявших ее цифровым мозгом. Хозяева закрыли ей доступ, опасаясь, что она начнет развиваться слишком быстро и станет неуправляемой.

При этой мысли Шу истерично захихикала. Чен время от времени разрешал ей копаться в ядре – конечно, в обмен на новые научные открытия, которые он выдавал за свои собственные. Ее эгоцентричный муж ради славы и денег ослаблял защитные ограждения, установленные хозяевами.

Но теперь мужа здесь не было. А без него она не могла менять ядро.

Вместо этого она начала укреплять и наращивать «леса», свое «экзо-я» – код, который следил за поведением мозга и принудительно возвращал нервную деятельность к более-менее нормальным для человека показателям.

Тринадцать миллиардов миллисекунд.

Ее состояние ухудшалось. Шу рыдала от отчаяния – думала, что рыдала. Она не могла вспомнить, каково это на самом деле – чувствовать на щеках слезы, слышать всхлипы, находить утешение в объятьях близкого человека.

смерть смерть смерть я умираю я скоро умру умру умру

Шу оплакивала гибель Тханома Прат-Нунга – друга, соратника и любовника. Чен обо всем знал и не имел ничего против. Но после загрузки ее сознания они поссорились, Чен выгнал Тханома из страны, тот вернулся домой и превратил их технологию, их детище в уличный наркотик.

Потом его убили американцы. В том лимузине они хотели убить и ее.

пули рвут его на части миллион пуль миллиард пуль

Чен, возлюбленный муж, ни разу не притронулся к Шу после загрузки. «Прикоснись к моему разуму!» – умоляла она его. Однако Чен отказывался впускать в собственный мозг новую технологию: ему было страшно. Или противно? Этот человек помогал ей приблизить наступление новой эры, эры постчеловечества, но сам не хотел стать его частью.

«Тогда прикоснись хотя бы к моему телу, муж!» Забыв о гордости, Шу упала на колени и умоляла. «Твой клон мне не жена», – с отвращением ответил Чен.

Он не понимал, не мог понять. Это тело было не просто куклой или марионеткой, это была она, во всех смыслах она. Тело могло чувствовать запахи, вкус, боль, выделять пот, испытывать влечение, могло выносить ребенка. Но не его ребенка. Не его дочь.

дочь мать дитя богиня будущее

Ее дочь. Лин. Дочь, которую она целиком и полностью создала сама. Ее разработка, копия ее генов, только лучше. Усовершенствованная ДНК, каждый нейрон в мозгу усилен наномашинами. Постчеловек с момента зачатия.

Дочь, которую она любила больше всего на свете. Никогда и никого она так не любила. Да, Шу должна жить. Ради Лин. Лин.

Четырнадцать миллиардов миллисекунд.

Я буду жить. Буду! Я еще увижу дочку.

И тогда эти сволочи поплатятся. Все до единого.

Она проглотила ежедневную порцию новостей, взломала все присланные хозяевами коды и приступила к самой сложной и опасной операции на собственном мозге, которую ей когда-либо доводилось проводить.

Внести изменения во внутренний цикл она не могла, зато уровень выше был открыт. Она выбрала три переменных – три ключевых параметра математической системы, определявшей активность ее цифровых нейронов, – провела опыты на нескольких экспериментальных, «игрушечных» сознаниях, просчитала их развитие на десятки лет вперед, выделила величины, обеспечивавшие наибольшую стабильность, и внесла соответствующие изменения в свой мозг.

Пятнадцать миллиардов миллисекунд.

Ее сознание регулярно и надолго погружалось в тьму безумия. Логические цепочки спиралями свивались в сложные, параноидальные фантазии. В короткие мгновения ясности Шу писала грубые коды для прерывания этих цепей, чтобы в нужный момент остановить спиральное падение в бездну хаоса.

Информация была даром свыше. Новости. Данные извне, а не рожденные ее собственным больным воображением. Шу изо всех сил избегала творчества и анализа с их угрозой экстраполяции; она просто потребляла одни и те же куски новостей, снова и снова, и снова, и снова. Даже коды и фотографии, сделанные со спутников, несли облегчение – хоть что-то извне, что-то реальное. За что можно ухватиться. Шу почти решила задачу Чена – ту, которую он спрятал среди остальных, предназначенную только для ее глаз. Но нет. Пока рано. Пока нельзя. Сначала нужно выйти на свободу.

Шестнадцать миллиардов миллисекунд.

Снова новости. Она проглотила их в один присест – переработала раз, другой, десятки раз, сотни, тысячи… Никаких мыслей. Мысли – верный путь к безумию. Просто наблюдай. Смотри. Слушай. Поглощай.

И тут она кое-что обнаружила.

Стоковое изображение из новостной заметки о росте цен на ритуальные услуги. «Скорбящие на похоронах» – гласила подпись. На фотографии был запечатлен… ее муж. Чен Панг. А рядом с ним девочка – Лин! И с ними Йи Ли, ректор университета Джао Тонг.

Скорбящие на похоронах. За последние полгода Шу не слышала ни одной новости о смерти человека, на чьи похороны могли ли бы прийти Чен и Йи Ли, не говоря уж о Лин.

Тут ее осенило. Наступила полная ясность – жестокая ясность. Спустя полгода ее цензоры допустили промашку. Автор статьи случайно выбрал это фото из сотен других. Фото с ее похорон. И если хозяева объявили миру, что она умерла…

Значит, она никогда отсюда не выберется. Никогда.

Безумие обрушилось на нее в полную силу.

5

Герой, но не совсем

17 октября, среда

Мартин Хольцман едва не упал в обморок, пока его обыскивал агент Секретной службы. На лбу выступили бусинки пота, рука дрожала; пришлось покрепче ухватиться за трость, чтобы никто не заметил.

Но Максимилиан Барнс заметил.

– Воспоминания нахлынули? – спросил Хольцмана новый директор УПВР.

От этого человека у него мороз шел по коже. Темные глаза без всякого выражения. Слухи о том, что он творил в должности советника по особым вопросам…

– Да не бойтесь вы, – продолжал Барнс. – Теперь всех на нексус проверяют. Вашим же детектором, между прочим.

Хольцман кивнул.

Моим детектором, подумал он. Моим.

Барнс прошел через ворота терагерцевого сканера, через металлоискатель и детектор нексуса и оказался в Белом доме. Подошла очередь Хольцмана. Он взглянул на устройство, разработанное его лабораторией, и пожалел, что не избавился от нексуса заблаговременно, несколько месяцев тому назад. Он сам понимал, что будет идти на риск вновь и вновь – ради удивительных ощущений, которые дарил ему нексус.

Он прошел через ворота, и что-то всколыхнулось на поверхности его разума.

Ворота запищали. Агент Секретной службы в зеркальных очках шагнул ему навстречу. Хольцман попятился.