По ту сторону тьмы (СИ) - Марика Полански

Столовая встретила яркими солнечными бликами на белоснежных стенах. Изящный узор флондрийских фресок дополнялся резной мебелью — светлым столом с белой скатертью и шестью стульями с высокими спинками. В больших напольных вазах даманской династии Юнь стояли длинные ножки чёрной западной орхидеи.

Стол был накрыт на две персоны. На фарфоровых блюдах лежали запечённые перепела на овощных подушках. Жареная рыба, щедро посыпанная зеленью, таращила белёсые глаза. Буженина, нарезанная тоненькими пластами, и печённый картофель с солеными грибами. Хрустальный графин с тёмно-бордовым вином. Над глубокими тарелками с супом поднимался пар. При виде еды в животе заурчало — до неприличия громко, заставив залиться краской смущения. Барышням не полагается выказывать голода. Даже если за всю предыдущую неделю из еды был только чай с булочками и вареньем.

Ведьмолов сидел за столом и листал трёпанную коричневую папку. На какой-то миг показалось, что господин Наагшур не заметил моего появления.

— Надеюсь, вы хорошо выспались. Змеиный гипноз — штука не всегда деликатная, но действенная, — голос звучал ровно, спокойно, но мне сделалось не по себе. — Полагаю, вы голодны. Так что прошу к столу. Можете не стесняться.

Бабушка говорила, что негоже есть, как будто прибыла с голодного края. Правильно воспитанные девушки едят аккуратно и сдержано. Но я ничего не могла с собой поделать. Голод одержал верх над воспитанностью. Аромат, поднимающийся от золотистого супа, оказался настолько восхитителен, что я невольно прикрыла глаза и вдохнула его с наслаждением. «Хвала всем Богам!» — возопила молчавшая до этого момента Мира. — «Наконец-то нормальная еда!» «Мира!» — мысленно возмутилась я. — «Ты не из трущоб выползла! И давай спокойнее. Неприлично жрать как свинья!» «Меняю стыд на харчи», — парировала Душа. — «И, вообще, ни воспитание, ни совесть нас ни разу не накормили. Так что не мешай наслаждаться едой».

Когда тарелка незаметно опустела, а желудок наполнился приятной, тёплой тяжестью, стало стыдно за собственную несдержанность, словно я ела руками, да ещё и размазывала остатки еды по лицу. Я исподтишка покосилась на ведьмолова. Но тот по-прежнему сидел, уткнувшись носом в папку.

В столовую бесшумно скользнул Тихон. Окинул взглядом нетронутый суп и заворчал:

— Опять, батюшка, капризничать удумали? Нешто решили себя голодом извести?

Риваан посмотрел на домового поверх папки с таким видом, будто мебель осмелилась заговорить. Тот недовольно качнул головой и сгрёб тарелки.

— Чай подавай, — отмахнулся ведьмолов и снова уткнулся в бумаги.

Вскоре на столе стоял пузатый белый чайник и две изящные фарфоровые чашки с голубой росписью. К ним подали воздушные пирожные и даманскую пастилу. Молчаливый обед перерос в чаепитие, сопровождаемое беседой. Как и полагается по всем правилам.

— Давно ли вы в Пересвете? — весьма по-светски обратился ко мне Риваан. Он положил папку справа от блюдца и теперь, откинувшись на спинку стула, потягивал чай.

— Три недели, — ответила я, стараясь не вспоминать о том, как прошли эти три недели. — Я приехала из Роднивича, что неподалёку от Южного Вала.

Он кивнул, будто бывал в том городе.

— Но ваше произношение не как у южан. Похоже, но всё же отличается.

— Я родом из Привосточного края. Моя семья давно переехала в Роднивич. Я не помню родины, но тем не менее отличаюсь от местных… Впрочем, не только от них, — сдержанно добавила я, и тотчас опомнилась: — Странно, что вы не спросил как меня зовут.

Ведьмолов усмехнулся, раскрыл папку и зачитал:

— «Ладамира ауф Вальд, тридцати лет, уроженка города Вышнегорска, Привосточного края. С трёх лет проживала в городе Роднивич, Южновальского уезда. Является ведьмой-двоедушником. Впервые способности проявили себя в возрасте семи лет. С одиннадцати лет находилась на попечении бабушки по отцовской линии, Агны ауф Вальд. В четырнадцать успешно сдала экзамены по истории искусств и литературному делу, в связи с чем была принята на кафедру Истории искусств и Искусствоведения в Столичную Академию Истории и Философии в Пересвет Мирском…» Мне продолжать? — мне показалось, что в ровном голосе проскользнула издёвка.

Сделалось душно, а потом резко холодно, и по телу пробежала волна озноба. Снова ковырнуло необъяснимое чувство, неприятное и липкое, как будто бабочку пригвоздили к пробковой доске и теперь разглядывают с холодным интересом. Пристально так, в ожидании, когда бабочка перестанет трепыхаться на кончике иголки. Комочек нервно запрыгал, точно Мира пыталась пробить грудную клетку. Но при этом Душа хранила молчание. Ведьмолов по-своему истолковал моё нежелание говорить и, склонив голову к плечу, вкрадчиво произнёс:

— Мне хватило половины ночи, чтобы собрать о вас информацию. Но здесь только сухие факты, которые имеют свойство не всегда быть правдивы. Я бы хотел услышать вашу историю от вас.

— И что вы хотите знать?

— Кто он, Лада? — прошептал Риваан, пристально глядя мне в глаза. — Думаю, вы понимаете, что я сейчас говорю не о ваших несостоявшихся женихах.

Чашка звякнула о блюдце. Мне сделалось совсем нехорошо, что я даже забыла, как дышать. Ногти впились ладонь чуть не до крови. Душа болезненно забилась, как в агонии: «Не говори ему ничего, Лада. Молчи, слышишь?»

Чёрт бы побрал этого ведьмолова! Чувство вспыхнувшей боли и стыда полоснули так, как будто он резанул ножом по затянувшейся ране.

— Откуда вы знаете? — помертвевшим голосом выдавила я.

Риваан устало пожал плечами и заглянув в свою чашку.

— Я всего лишь предположил. Но ваша реакция подтвердило моё предположение… Насилие всегда оставляет отпечаток в душе́. Так кто он?

Мне не хотелось поднимать тему прошлого. Хотя я понимала — если Наагшуру взбредёт в голову докопаться до прошлого, он не приминет прибегнуть к пыткам. Воспитанным людям из высшего общества не полагается так вести себя в присутствии барышни. Тем более задавать подобные вопросы. Но, похоже, Наагшуру было наплевать на все условности. Он чувствовал превосходство над другими и вёл себя так, как считал нужным. Подобное позволяют только персоны, наделённые такой властью, что им не нужны ни ордена, ни пресловутые мундиры, чтобы её продемонстрировать.

— Подобные беседы неуместны. Ни за завтраком, ни вообще.

Больше говорить не хотелось. Я разглядывала крупные чаинки, плавающие по поверхности чашки. Внутри стало глухо и пусто, словно душу вывернули наизнанку и протоптались грязными ногами по ней. Ни гнева, ни злости, ни жалости — ничего. Кроме давящее чувство невыносимого стыда и такой же боли.

Кожу начало ощутимо покалывать: Мира среагировала быстрее, чем я успела сообразить. Мерцающие серебристые нити спрятали тело, стараясь отгородиться от неприятного собеседника и того, что него исходило. Но внезапно, к моему удивлению, сквозь кокон на мою руку сверху легла тяжёлая ладонь.

— Вам нет нужды бояться, Лада, — негромко