Размышления при прочтении «Сцен из Фауста» А.С.Пушкина - Внутренний СССР

Да, слава в прихотях вольна,

Как огненный язык, она

По избранным главам летает,

С одной сегодня исчезает

И на другой уже видна.

Так, несколько отстранено, начинает «Друг» разсуждения о внешних проявлениях «культа», после чего объясняет — пока ещё не причины, а лишь опасные последствия циничного манипулирования сознанием масс:

За новизной бежать смиренно,

Народ безсмысленный привык,

Но нам уж то чело священно,

Над коим вспыхнул сей язык.

Многие за годы перестройки уже успели убедиться, что не всякая «новизна» идей является признаком их адекватности жизни, а народ, бездумно бегущий за «новизной», действительно становится «безсмысленным народом», то есть толпой. И Пушкину (здесь он выступает в роли «Друга») здесь важно вскрыть механизм превращения народа в толпу и потому он задаёт вопрос «Поэту», бездумному почитателю нового «культа».

Когда ж твой ум он поражает

Своею чудною звездой?

И «Поэт» отвечает, что его воображение более всего поражено тем, как «Герой»

Нахмурясь, бродит меж одрами

И хладно руку жмёт чуме

И в погибающем уме

Рождает бодрость…

При этом «Поэт» уверен, что увековечивание в стихах такого поступка «героя» сделает и поэта, и героя великими на века, но на заливисто-восторженную тираду «Поэта» «Друг» сначала указывает на истинных «пастухов» обоих (поэта и героя):

Мечты поэта -

Историк строгий гонит вас!

— а затем даёт представление о подлинных целях «строгих историков» — скрыть свет истины:

Увы! Его раздался глас -

И где ж очарованье света!

(Важно, что в конце этой утверждающей фразы стоит возклицательный, а не вопросительный знак).

Но Пушкин не был бы Пушкиным, если бы не довёл «изследование» до конца. Есть много современных «пушкинистов», навязывающих читателю версию о незаконченности, фрагментарности отдельных произведений Пушкина. Нет, Пушкин, как никто, вполне владел тайной завершения любого своего творения. И здесь он совершает почти невозможное — показывает как всякий почитатель «культа», хочет он того или нет, невольно становится циничным «писакой», который ставит «возвышающий обман» в основополагающий принцип своего творчества, т.е. превращается в изполнительного борзописца «строгого историка».

Да будет проклят правды свет,

Когда посредственности хладной,

Завистливой, к соблазну жадной

Он угождает праздно! Нет!

Тьмы низких истин мне дороже

Нас возвышающий обман…

Последние слова «Поэта» — подлинный образец саморазоблачения.

И, не оставляя сомнений в цинизме своих намерений, понимая, что без необходимого камуфляжа его «Герой» предстанет в глазах «посредственной толпы» непривлекательно, вдруг в растерянности возклицает:

Оставь герою сердце! Что же

Он будет без него? Тиран…

Последнее слово за «Другом», т.е. за Пушкиным:

— Утешься… -

Ведь всё сказано почти за сто лет [35] до того, как наши фидеисты приступили к сотворению «положительного» культа Сталина, а полвека спустя — они же, в соответствии с требованиями времени, — культа «отрицательного».

Портрет Сталина, который нам рисуют сейчас средства массовой информации (очень любопытны в этом плане детско-арбатские сказки [36]) — сделан по известному шаблону, который разсмотрен нами выше при анализе психологического портрета царя Ирода Великого. Грубая работа — слишком хорошо видны «ослиные уши» хозяев таких борзописцев.

8. Пушкин и «ток истории»

Немногим личностям, даже широко образованным и наделённым от природы глубочайшей проницательностью, удавалось понять подлинное течение «тока истории» [37], прикосновение к которому всегда было небезопасно. Что касается «современной истории», то в отношении её Б.Пастернак как-то заметил, что «современная история есть изоляция на проводе: электрическому току она не помеха». В такой «искренности» просматривается некоторый цинизм: профаны (по терминологии масонов — непосвященные) не поймут, а придёт время и меткое определение вместе с автором останется на скрижалях истории. Одновременно это и предупреждение всем прошлым и будущим «ясновидцам», что прикосновение к «току истории», т.е. «нарушение её изоляции» — смельчаку может грозить гибелью.

В России таких, имевших смелость прикоснуться к «току истории», было немного и как правило, после их гибели, так называемое «общественное мнение», тщательно охраняющее изоляцию «тока истории», вешало на них ярлык — «сам смерти искал, да ещё предсказывал её в своём творчестве», или «имел неуравновешенный характер», жертва «злого рока — судьбы», «на гениях природа отдыхает» и т.д. По существу же вся их вина была в том, что они не желали соучаствовать в оболванивании народа «строгими историками».

Неслучайно в одном из своих писем М.П.Погодину Пушкин так прямо и заметил по этому поводу: «Публика наша глупа, но не дoлжно её морочить».

Да, Пушкин и его современники были, судя по их жизни, диалектиками [38] более их потомков, которые так часто путают причины со следствиям. Достаточно вспомнить с какой ясностью вскрывал В.Ф.Одоевский истинные мотивы деятелей Французской революции 1791 года в своей статье «О вражде к просвещению, замечаемой в новейшей литературе», написанной для пушкинского «Современника» в 1835 году:

«… литература вопреки общепринятому мнению, есть всегда выражение прошедшего. (…) В старой Европе ужасы конца XVIII столетия отозвались в нынешней литературе по той простой причине, почему идиллическая и жеманная поэзия прежнего времени отозвалась в век терроризма [39]».

И добавляет в примечании, что он имел в виду:

«Известно, что Робеспьер и компания писали нежные мадригалы».

Вот вам и образец применения диалектического метода при анализе реального участия личностей в конкретных исторических событиях. Жаль, что наши современники не обращают внимания на эту сторону «двигателей прогресса». Пушкин, разделяя данную точку зрения, оценил статью по достоинству:

«Думаю № 2 „Современника“ начать статьею вашей дельной, умной и сильной».

В то время в журнале, редактируемом А.С.Пушкиным уже разворачивалась полемика между реалистами (в современной интерпретации — материалистами) и идеалистами.

«… совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики. Мой идеализм реальнее ихнего… Ихним реализмом — сотой доли реальных, действительно случившихся фактов не объяснить. А мы нашим идеализмом пророчим даже факты. Случалось».

Так Ф.М.Достоевский отвечал своим критикам на обвинения его в идеализме.

Это тот самый Ф.М.Достоевский, который в 1871 году в письме Н.Н.Страхову из Дрездена, отвечая на его вопросы о Парижской Коммуне, словно перекликался с пушкинским «Андреем Шенье»:

«Они рубят головы — почему? Единственно потому, что это всего легче. (…).

Я обругал Белинского, более как явление русской жизни, нежели лицо: это было смрадное, тупое и позорное явление русской жизни. Одно извинение — в неизбежности этого явления. И уверяю вас, что Белинский примирился бы теперь на такой мысли: «А ведь это оттого не удалась Коммуна, что она всё-таки прежде всего была французская, т.е. сохраняла в себе заразу национальности. А потому надо приискать такой народ, в котором нет ни капли национальности и который способен бить как я свою мать (Россию). И с пеной у рта бросился бы вновь писать поганые статьи свои, позоря Россию, отрицая Великие явления её (Пушкина), — чтобы окончательно сделать Россию вакантною нациею, способную стать во главе общечеловеческого дела. Иезуитизм и ложь наших передовых двигателей он принял бы со счастием».

Если уж мы заговорили о мировоззрении и методах исследования истории, то пока можно принять как факт, то обстоятельство, что личности, обладавшие обостренным чувством диалектичности мира, могут предсказать (сосчитать) развитие событий иногда на столетия вперед. То есть будущее можно познать только на основе правильного анализа прошлого. Личность же, наделённая от природы обостренным чувством возприятия жизни на основе диалектического метода иногда будущее может и «сосчитать» и порою довольно точно — это в порядке вещей. А уж проверить насколько «сошёлся ответ», т.е. насколько реальная жизнь соответствует счёту — это наша задача. Но мы плохие ученики и, то ли по недомыслию, то ли по лености ума редко заглядываем в «возпоминания о будущем» «учебника жизни». Так, что упрёк Пушкина-Пророка своим современникам: «мы ленивы и нелюбопытны», — это упрёк и нам, его потомкам. Вот только один пример.

9. Троцкисты в селе Горюхино

«История села Горюхина» написана Пушкиным в 1830 году. Можно согласиться с В.Кожевниковым, работником Государственного музея им. А.С.Пушкина, что «История села Горюхина» — это история России, но… лишь наполовину. Пушкин не только и не столько отобразил историю прошлую, сколько «сосчитал» историю будущую. Это произведение, наряду с другими творениями Пушкина, следует понимать как завершённое. А незавершённым оно видится «пушкинистам-профессионалам» лишь потому, что творивший и толкущие творение, пользуются различной методологией: «пушкиноведы» разсматривают текст сам по себе в отрыве его от истории и политики. Судить же о завершённости или незавершённости произведения следует не по планам и замыслам творца, а по результату, т.е. самому произведению. Об этом знает каждый, кто хоть раз пытался писать самостоятельно, а не по заказу. Но слава Богу, Пушкин писал не для пушкинистов, а для России и её народа.