Портрет блондинки в голубом - Анна Трефц

— Ну, не прибедняйся, — усмехнулась Марго, — Ты же не впервые замужем. И до господина Пушкина все твои мужья не бедствовали. Можно сказать, что ты меняешь дома на Рублевке как перчатки. Так что не стоит впадать в панику, жениха для твоей племянницы мы непременно найдем. Ведь у твоего мужа сеть супермаркетов?

— И что?

— Нужно найти людей, которым крайне важно сотрудничать с этими супермаркетами. Поставщики какие-нибудь или владельцы складов. Кстати, есть Тимочка — директор нашего мясокомбината. Чем не вариант? Он холост и будет весьма заинтересован в родственных связях с сетью крупных супермаркетов.

— Ну, не знаю, — скривила губы Изольда, — Он такой симпатичный, такой… — она закрыла глаза, пытаясь подобрать нужный эпитет и, не найдя в голове ничего лучшего, тихо проговорила, — такой изысканный… Я бы и сама не прочь…

— Во-первых, ты замужем, — отрезала Марго, — Во-вторых, у тебя нет сети супермаркетов, а посему для Тимочки ты совершенно неинтересна, и, наконец, в-третьих, Тимочка для меня не чужой человек, он управляет предприятием, с которого я имею неплохие доходы. В моих интересах, сделать его жизнь более приятной.

— О чем ты говоришь! — возмутилась подруга, — Сравнила меня и девчонку из Орла!

— Именно! — сухо ответила Марго и ничего более пояснять не стала.

Вместо этого, она довольно улыбнулась и, отложив в сторону журнал, требовательно взглянула на подругу, — Ну, где тут Тимочкина невеста?

Та попыталась поджать пухлые губы, но лишь скорчила болезненную гримасу и процедила:

— На заднем дворе копается в помидорах. Не дом, а садоводческое хозяйство какое-то.

— Ну-с, пойдем поглядим, — Марго поднялась с дивана и, взглянув на недовольную физиономию Изольды, усмехнулась, — Ты мне еще спасибо скажешь. От жизни нельзя получить все. Довольствуйся хотя бы тем, что я спасаю тебя от второй любительницы выращивать помидоры на заднем дворе.

* * *

Маняша Крапивина та самая двоюродная племянница Изольды оказалась весьма приятной девицей. Проще сказать Маняша была красавицей. Она была красива той чистой неиспорченной цивилизацией красотой, которую нынче можно встретить разве что в российской глубинке, да и то лишь там, где в семьях не принято читать модные дамские журналы и смотреть дешевые реалити-шоу по телевизору. Голубые глаза Маняши излучали как раз тот самый незатемненный налетом массовой культуры свет, в котором читалась любовь к поэзии и старым кинокомедиям.

— Ну, вот, — Марго осталась довольна увиденным, — Я всегда говорила, что смогу подыскать для Тимочки подходящую пару.

— Добрый день, — робко поздоровалась с ней Маняша, — Полюбуйтесь, какие замечательные помидоры!

— Еще не хватало, — Марго подошла к ней и, властно взяв за руку, потащила в дом, — Для меня вполне достаточно, что помидоры можно купить в магазине. И для начала запомни, стращать людей тем, что некоторые продукты питания выращивают в грязной, недезинфицированной земле сейчас еще не актуально. Это станет открытием, а, следовательно, и прекрасной темой для разговора лет через сто, когда городское общество окончательно забудет, где, что и как произрастает.

— Вы имеете в виду эпоху глобальной урбанизации? — уточнила Маняша.

— Второе, что тебе следует запомнить, так это то, что ругаться в приличном обществе не хорошо.

— Но я… — девушка покраснела.

— Любое незнакомое слово человек воспринимает как оскорбление. Если не прямое, то как намек на его невежество. Мне-то все равно, но другой собеседник вряд ли станет корчить из себя образованного во всех известных университетах, а потому просто пошлет соответственно своим представлениям об этикете. Так что выражайся проще, и тогда у тебя не будет проблем.

— Понятно, — пискнула провинциалка, — Только мне стоит отметить в словаре, какие слова теперь считаются нехорошими.

Марго прервала свое стремительное движение по дому и в упор посмотрела на спутницу:

— У тебя есть словарь?

— Не один. В этом году я с красным дипломом закончила лингвистический факультет Орловского университета, — не без гордости пояснила та.

— Н-да, — Марго вздохнула, — Не могу понять стремление твоей матери поселить тебя на Рублевке. Ты тут затоскуешь. Впрочем, если тебя немножко поднатаскать, то может быть кое-что и выйдет…

* * *

Андрей Россомахин нервно барабанил тонкими пальцами по полированной глади стола. Пальцы бывшего пианиста непроизвольно выстукивали что-то музыкальное, до боли знакомое, но, к сожалению, позабытое в повседневной суете. Его в наглую, прямо как-то по-пионерски обошли буквально за несколько дней до завершения сделки. И вся нелепость ситуации заключалась в том, что он даже не мог предположить, кто и как это провернул. Откуда неведомым конкурентам стало известно о том, что он собирается предпринять? Бурхасон проболтался? Но такое против всякой логики. Пабло должен был понимать, что совершает противозаконное действие. А когда идешь против государства, вряд ли станешь болтать об этом у каждого столба. Но если не Пабло, то кто развязал свой поганый язык? Всеволод Петрович Звягин? Но его самого уже как год нет в живых. Тихон Ляпин? Тут у Андрея, что называется, сердце ёкнуло. А кто еще мог? В деле их было только четверо. Двое уже мертвы. Сам он никому ничего не говорил. Оставался Ляпин. А ведь этот пропойца мог трепануть. А мог попросту сдать за деньги, в которых он вечно нуждается. Россомахин-то полагал, что у него, как и у всех участников предприятия на языке печать, поскольку дело, которым они занимались, тянет на большой срок. А выходит, ошибался Андрей. Не у всех мозги работают так же, как и у него. «Нужно потолковать с Ляпиным», — быстро решил он. Нужно выяснить, кому проболталось это ничтожество, чтобы хотя бы понять, кто его обошел. Кто растоптал всего надежды на счастливую безмятежную жизнь. Кому он обязан тем, что все его планы разрушились, как карточный домик.

* * *

Тихон Ляпин открыл мутные с перепоя глаза и уставился в серый с черными пыльными прожилками потолок. Он лежал на старом, продранном и прожженном диване в своей неуютной, прокуренной и пропахшей дешевым алкоголем квартире.

«Вся моя жизнь — это сарай» — декадентки подумал Ляпин.

Обычно с похмелья ему приходили в голову именно такие уничижающе-мрачные мысли. Еще десять лет назад его считали подающим большие надежды художником. Лучший на курсе, лучший во всем училище. Его приятелю и одногруппнику Пашке Бурхасону оставалось лишь завидовать его таланту. Что тот и делал. На Пашку тогда никто всерьез даже не смотрел. А за Тихоном Ляпиным толпой ходили восторженные обожательницы, его работы посылали на международные выставки, откуда они возвращались всегда с первыми премиями. Ему, тогда еще студенту, уже делали выгодные заказы. Он писал для галерей и для коллекционеров. Его везде приглашали, везде уважали, него брали интервью для серьезных журналов об искусстве. ВВС