Грозное дело - Сергей Булыга

– Есть что сказать? – спросил Ефрем. – Есть или нет?!

Рында подумал и ответил:

– Есть.

– На кого?

– На Ададурова Семёна, стольника, царёва посланника в Псков.

Ефрем обернулся на Клима с Трофимом. Вот оно что, подумалось Трофиму, Псков! Но не успел он и рта раскрыть, как Клим поспешно воскликнул:

– Э, нет-нет! Это уже не наше дело. Это посольские пусть разбираются.

Трофим повернулся к Климу. Клим уже спокойным голосом продолжил:

– Ададуров – это не про нас. С Ададурова пусть Зюзин спрашивает. – Обернулся на стрельца с огнём и приказал: – Беги, пёс, ищи воеводу и скажи: большая измена открылась. В посольском приказе. Беги!

Стрелец развернулся и вышел. А Клим осмотрел построенных людей, после мельком глянул на Трофима и, повернувшись к Ефрему, сказал:

– Повременим пока. Придёт воевода, продолжим.

Ефрем послушно кивнул, повернулся к людям, велел идти за ним – и увёл их за угол, в остужную. А Сенька уволок туда метельщика.

Как только они все ушли, Клим сразу подошёл к столу и спросил у пищика, не записал ли тот чего лишнего. Пищик ответил, что нет. Клим всё равно взял со стопы верхний, уже наполовину исписанный лист и, осмотрев его, вернул. Трофим спросил, что теперь делать.

– Ждать, а чего ещё, – ответил Клим.

Трофим осмотрелся, отступил, сел на лавочку и положил кочергу на колени. Клим продолжал стоять. Молчали.

Какая вонища здесь, думал Трофим, как они от неё не передохнут. Вот уже кому не позавидуешь – Ефрему. Он здесь почти безвылазно торчит. Другое дело в Москве, от царя подальше! Вон у них Сидор неделями сидит без дела. Приведёшь к нему кого-нибудь – он спит. Князь Михайло, бывает, смеётся, говорит: а вот пошлю вас…

Заскрипела дверь. Трофим насторожился.

Из остужной вернулся Ефрем, остановился возле дыбы и в сердцах сказал:

– Какой народ хлипкий пошёл! Просто тьфу!

И, повернувшись к свету, начал рассматривать рукав своей рубахи. Рубаха у него была знаменитая – красная, как огонь, атласная, и на свету переливалась. Ефремова рубаха, это знали все, была непростая – её сам царь ему пожаловал, Ефрем ею очень гордился. Клим усмехнулся и спросил:

– А что, люди правду говорят, что это царёва рубаха?

– Какая царёва! – сердито ответил Ефрем. – Я её, что ли, с царя снимал? Как это так?!

– А говорят же.

– Говорят! – ещё сердитей продолжил Ефрем. – А я не слышал. На воле можно всякое сказать. А вот пусть на дыбе повторят!

– Ох, ты и строг, Ефремка, – сказал Клим. – Тебе б только людей мучить.

– Служба такая, – ответил Ефрем. – Будет другая служба, буду по-другому.

– А всё же рубаха чья? Нежели с самого Малюты?

– Нет, – со вздохом ответил Ефрем. – Малюту я не пытывал. А вот Афоньку Вяземского, вот этого да! И это его рубаха.

– Вот прямо эта – с него?

– Ну, не совсем эта, а почти. – Ефрем заулыбался, даже облизнулся. – Афонька был тогда в силе, ого! Первый опричник был Афонька. Вот кто зверь зверем был. Что я? Я же по службе зверь, а он зверь по нутру. Такая у него душа была. Он православного народу накрошил не дай Бог сколько! И думал крошить дальше. Но наш надёжа-государь царь и великий князь Иван Васильевич ему такого не позволил. И вот сижу однажды, думу думаю, а ко мне ведут Афоньку! В кровище весь, волосья клочьями, борода оборвана, половина зубов выбита, глаза заплыли. А рубаха на нём… Я как глянул… Оторваться не могу. Огнём горит! Эх, думаю, как бы мне эту красоту не замарать. И пособил Афоньке, усадил на лавку, ручки ему поднял, рубаху снимаю смирно, чтобы в крови не уделать. Государь заметил это, усмехнулся, говорит: «Что, Ефремка, глянулась рубаха?» Я отвечаю: «Есть грех, государь». Он: «Забирай!» Я и забрал. Вот чья была рубаха – с Вяземского. И как я её любил! Никогда не снимал – ни днём, ни ночью, ни в жар, ни в стужу. И что? Год миновал, а какой тогда был год длиннющий, тяжеленный, сколько было службы… И заносилась рубаха. На Рождество стою здесь у себя, служу, и тут же царь рядом сидит. И вдруг говорит: «Ты что это, Ефремка, заносил рубаху так, что смотреть противно. И вонища!» Я говорю: «Винюсь, царь-государь, свинья я». «Нет, – он говорит, – ты не свинья, а верный пёс». И обернулся, и велит Мстиславскому: «Ванька, а ну, чтоб завтра моему Ефремке был отрез парчи на новую рубаху!» И, ну, не парчи, парчи красной тогда не нашли, а атласу отпустили. Так с той поры и повелось: как Рождество, так мне рубаху. Так, думаю, и в этом году скоро будет. Уже ноябрь на исходе.

Сказав это, Ефрем опять повернул локоть рубахи к свету и стал смотреть, нет ли на нём каких пятен. Клим вздохнул и начал говорить:

– А мне царь-государь однажды…

Но тут в сенях послышались шаги. Клим сразу замолчал.

Раскрылась дверь, вошёл стрелец, уже другой, и сказал:

– Я с Верху. Воевода сейчас крепко занят. Велел продолжать без него. Но смирно, с опаской, высоких статей не касаясь.

– Это можете не беспокоиться, – сразу ответил Клим. – Иди и скажи…

– Нет, – тут же ответил стрелец. – Мне велено остаться здесь.

И повернулся к Трофиму. Трофим оставил кочергу на лавке, выступил вперёд и велел привести рынду Петра Самосея. Сенька сходил за угол, привёл. Трофим сунул рынде целовальный крест, рында его поцеловал, назвал себя и сказал, что будет говорить как на духу. Трофим посмотрел на Сеньку. Сенька быстро ушёл за угол. Было слышно, как за ним закрылась дверь в остужную.

– В хомут? – услужливо спросил Ефрем.

– Рано ещё, – сказал Трофим, глянул рынде в самые глаза и строгим голосом велел: – Рассказывай пока что вольно.

– А что рассказывать? – испуганно ответил рында. – Мы стояли при дверях. Пришёл царь-государь с царевичем. Стоим. Приходит Ададуров, называет слово. Мы его впускаем. А как было не впустить? Он и вошёл к царю. Он и раньше туда часто вхаживал. Стоим…

– А слышно было что-нибудь? – спросил Трофим.

– Нет. Ничего. Там дверь на войлоке.

Трофим подумал, согласно кивнул. Рында, осмелев, продолжил:

– Стоим. Служим. Ададуров вышел. И ушёл.

– Как он ушёл? – спросил Трофим. – Какой был из себя? Крови на нём не было? Глаза не бегали? Сам не запыхавшийся был?

Рында подумал и сказал:

– Он злой был, Ададуров. Красный. Даже вот так: закрыл дверь, сплюнул, шапку надел и ушёл.

Трофим посмотрел на Клима. Клим усмехнулся и сказал:

– Это ему войска в Псков не дали.

– Что? – строго спросил Трофим. – А ты откуда это знаешь?

– Ай! – ответил Клим. – Не придирайся. Да и не наше это дело, а посольское. Это уже пусть Зюзин с Ададурова спрашивает, почему тот от царя выходил и плевался. Какая свинья!

– Ладно, – не стал спорить Трофим. – Пусть так. – И снова обратился к рынде: – И вот Ададуров плюнул и ушёл…

– И ещё растёр! – прибавил рында. – И уже только после ушёл.

– А дальше было что? – спросил Трофим. – Не возвращался Ададуров?

– Нет. А после Савва-истопник как выскочит да как начнёт орать!

– Так он что, там давно сидел? Он туда ещё до Ададурова вошёл, так, что ли?

Рында подумал и ответил:

– Вряд ли.

– Тогда он когда туда вошёл?

– Не знаю, – честно сказал рында. Покосился на Ефрема и опять сказал, уже с надрывом: – Не знаю! Он же туда-сюда всё время ходит. А если зябкий день, так царь его так и гоняет топить и топить!

– А в тот день гонял?

– В тот не помню.

– Пётр! – строго сказал Трофим. – Подумай! Вспоминай, пока не поздно. На дыбе будет трудней вспоминать.

Рында молчал, стрелял глазами.

– Ну! – грозно велел Трофим.

Ефрем схватил рынду и начал крутить ему руки. Рында не выдержал и не своим, визгливым голосом воскликнул:

– Откуда я знаю?! Может, он в другую дверь вошёл, а в нашу вышел!

– В какую другую?!

– С другой стороны!

– Где с другой? Что за дверь?

– Э! Э! Э! – зачастил Клим. – Петька! Одумайся! Чего молотишь?! На кол сядешь! – И уже сунулся к рынде…

Но Трофим схватил его и оттащил, сам повернулся к рынде, взял его за подбородок и выкрикнул:

– Молчать всем, суки!

Все затихли. Трофим медленно, едва не по складам спросил:

– Какая ещё дверь, Петруша? Где?

– Ну, я не знаю, – дрожащим голосом ответил рында. – Мало ли. Не может того быть, чтобы в такой важной хоромине была только одна дверь… Не знаю…

И он замолчал. И даже прикусил губу для большей верности. Трофим кивнул Ефрему. Ефрем крепко встряхнул рынду. Но рында даже не пикнул.

– Говори! – строго велел Трофим. – Где вторая дверь? На дыбу хочешь?

Рында понуро молчал. Клим из-за Трофимовой спины сказал:

– Чего ты к нему пристал? Какая ещё вторая дверь? Может, человек оговорился. – И уже со смехом продолжал: – Петрушка! Что молчишь? Навалил в порты?

Рында опять не ответил. Глаза у него были стеклянные.

– Вот так же… – начал было Клим…

Но Трофим его не слушал. Он ткнул рынде под нос целовальный крест и приказал:

– Целуй! И говори: есть там вторая дверь? Есть или нет?

Рында уже открыл рот…