Изверг - Андерс Рослунд

— Блин, Срочник, ты шутишь.

Малосрочник выхватил у Хильдинга трубку, которую тот никак не отпускал, и с удовольствием затянулся.

— Нет, не шучу. Какого рожна шутить-то? Хочу попробовать. С первым же попавшимся насильником, который сюда попадет. Хочу посмотреть, как оно сработает. Хочу еще разок почувствовать, каково это — воткнуть шип и повернуть.

Леннарт Оскарссон спешил. Слишком надолго задержался у избушки возле водонапорной башни, уйти-то нелегко: Нильс не хотел отпускать его, и он сам не хотел, чтобы его отпустили. Торопливо прошел мимо дежурного охранника — опять этот окаянный Берг, других, что ли, нету? — в отделение А, где сидели два десятка заключенных с приговорами за серьезные сексуальные преступления; их не поместишь в отделения общего режима, они вызывают ненависть, рождают месть и иерархическую покорность: бей их, тогда не придется самому терпеть колотушки.

Берг махнул рукой и поднял вверх большой палец. Насмехается, что ли? Леннарт не разобрал. Хотя вряд ли этот тупица понял, что телекамера на несколько минут раздела его догола.

Отвечать он не стал. Заспешил по первому коридору, на полдороге решил свернуть вправо, на лестницу, подняться наверх и пройти через отделение X, выиграв таким образом несколько минут и массу шагов.

Шагая через две ступеньки, он думал о Марии и о лжи, которой наутро придется потчевать ее за завтраком, о Нильсе, который во время каждого любовного акта просил его порвать с женой и сделать его своей новой семьей, об Оке Андерссоне и Ульрике Бернтфорсе, с которыми работал много лет и которые зачем-то открыли заднюю дверь автобуса и выпустили одного из опаснейших преступников, о Бернте Лунде, который теперь разгуливал на воле, и искал, и жаждал, и выбирал девятилетних девочек, о пресс-конференции, к которой готовился много лет и которая должна была стать карьерным трамплином, а стала публичным изнасилованием.

Никто не трогал его гениталии, но камера и микрофон оскорбили его так же, как оскорбляет насильник.

Он ведь не стоял в стороне, и представление о том, что фактически он во всем участвует, заставило его думать, что он не брошен на произвол судьбы, ему понадобилось время, чтобы осознать, что кто-то использовал его в своих интересах.

Он думал о считаных часах, минувших с тех пор, как он проснулся сегодня утром.

О том, что жизнь чертовски запутанная штука.

Порой ему было совершенно невмоготу. Средний возраст подгонял его к старости, а он не поспевал. Времени на размышления не оставалось, все откладывалось на потом, зачастую ему хотелось просто зажмуриться — зажмуриться и твердо знать, что все уже позади, кто-то другой принял решение, и все опять хорошо. Так он в детстве садился на пол и зажмуривался, пока мама с папой работали по хозяйству, а когда снова открывал глаза, все у них было готово, что-то происходило, пока он сидел тихо и безучастно, кто-то другой все устраивал, все решал, от него требовалось только одно — зажмуриться, и все само собой становилось как надо.

Он отпер дверь в отделение X. Знал, что ни коллеги, ни заключенные не одобряли эти никчемные пробежки, но он спешил, а это был короткий путь. Поздоровался с одним из охранников, не вспомнив его имени, кивнул нескольким арестантам, игравшим в карты у телевизора. Прошел мимо душевой и чуть не столкнулся с Малосрочником и его холуем. Ишь, амбалы. Глаза застывшие, движения судорожные, из душевой несет наркотой. Холуй пробормотал: «Мое почтение, Гитлер», а Малосрочник Линдгрен захихикал и протянул руку, поздравить хотел с выступлением по телевизору. Леннарт Оскарссон как бы не заметил протянутой руки; как и весь остальной персонал, он знал, что именно Линдгрен насмерть забил в спортзале одного из его заключенных, знал, но никто ничего не видел, никто ничего не слышал, а без доказательств далеко не уедешь, даже на зоне.

Новая дверь, отпереть, запереть, вниз по лестнице, через двор к следующему строению, вверх по двум лестничным маршам, отделения А и Б, сексуальные отделения, его хозяйство.

Они ждали его. Собрались в комнате для совещаний.

— Прошу прощения. Я опоздал. Чертовски опоздал. Тяжелый день.

Они улыбнулись, вроде бы сочувственно, ведь тоже смотрели телевизор, аппарат в проходной комнате еще работал, когда он шел мимо. Пятеро новичков-стажеров, они закончили краткосрочные курсы и с завтрашнего дня приступят к работе в отделениях для педофилов и насильников. С блокнотами и ручками они сидели за овальным столом, это был первый день в их новой жизни.

— Амурик.

Он всегда так начинал. Снял колпачок с зеленого фломастера, который сильно пах спиртом, и прописными буквами вывел на блестящей белой доске: «А-М-У-Р-И-К».

Все пятеро сидели молча. Теребили свои ручки, прикидывали, записывать или нет. Стоит записывать или выставишь себя дураком? Новички пребывали в нерешительности, а он им не помогал, продолжал говорить и время от времени писал на доске какое-нибудь ключевое слово либо цифру.

— Они здесь живут. Примерно от двух до десяти лет, в зависимости от того, скольких изнасиловали и насколько больны душевно.

По-прежнему тишина. Дольше, чем обычно.

— Пятьдесят пять тысяч приговоров. За преступления, совершенные в минувшем году в этой паршивой маленькой стране. Как мы только справляемся? Сам не понимаю. Из них пятьсот сорок семь на сексуальной почве. Меньше половины прошли весь путь до заключения в тюрьму.

Некоторые начали записывать. С цифрами проще. Статистика не требует оценок.

— Раз нам известно, что на данный момент в шведских тюрьмах сидит примерно пять тысяч человек, то двести двенадцать сексуальных маньяков вроде бы не должны создавать никаких проблем. Верно? Четыре процента. Один из двадцати пяти. Но обстоит как раз наоборот. Они — проблема. Риск. Объект ненависти. Поэтому их держат в специальных отделениях. Как здесь. Но иногда, иногда попросту не хватает мест. Тогда им приходится ждать очереди, а нам — втихаря временно распихивать их по отделениям общего режима. И если другие заключенные — как здесь, в Аспсосе, — узнают, что по какой-то причине вместе с ними сидит насильник, происходит взрыв. Они избивают его до потери пульса, пока мы их не растащим.

Мужчина лет сорока, сменивший профессию, поднял руку, как школьник.

— Амурик? Вы так сказали и написали.

— Ну да.

— Это важно?

— Не знаю. Мы их здесь так называем. Через два дня и вы их так же звать будете. Ведь так оно и есть. Все, проехали.

Леннарт ждал. Знал, что будет. И гадал, кто из них начнет. Наверное, вон та молодая женщина. Обыкновенная, как все они. У самых молодых впереди долгий срок, они еще верят в возможность перемен и менее всего имели дело с временем, которое забирало жизнь и силу в обмен на опыт и приспособляемость.

Он ошибся. Снова заговорил мужчина, сменивший профессию:

— Откуда такой цинизм? Какое вы имеете право? — В голосе сквозило волнение. — Я не понимаю. На курсах меня учили тому, что я и раньше знал. Что люди не объекты. Вы мой будущий начальник, и ваше отношение меня пугает.

Леннарт вздохнул. Он уже не раз участвовал в этом спектакле. И частенько встречался с ними позднее, в какой-нибудь другой тюрьме, когда они были на несколько лет старше, продвинулись по службе и исполняли другие обязанности. Они тогда шутили, вспоминали свои первые шаги и оправдывали свои давние позиции как нереализованные амбиции новичка.

— Вы вольны думать как угодно. Ваше право. Называйте меня циником, если вас это заводит. Но сперва ответьте: вы пришли в порноотделение Аспсосского учреждения, потому что хотите деобъективировать амуриков и мечтаете направить их на путь истинный?

Мужчина, который на следующий день начнет службу в отделении А, медленно опустил руку, притих.

— Не слышу. Это так?

— Нет.

— В таком случае почему?

— Меня сюда направили.

Леннарт старался не показывать, что весьма удовлетворен. Он ведь знал конец спектакля, играя в нем главную роль. В полной тишине долго смотрел на них, на всех пятерых и на каждого в отдельности. Кто почесывался, кто продолжал списывать цифры, усердно выводя их в блокноте.

— Давайте начистоту. Здесь есть хоть один, кто добровольно подал заявку в порноотделение Аспсоса?

Он знал ответ. После семнадцати лет в Аспсосе ни разу не встречал коллег, чья мечта заканчивалась у педофилов в отделениях А и Б. Сюда направляли. Отсюда стремились уйти. Сам он стал начальником. Зарплата повыше и надежда воспользоваться более высоким положением, чтобы перебраться на другой руководящий пост в другом месте. Он медленно прошелся за спиной у пятерых в комнате совещаний. Не стал сию минуту требовать ответа на последний вопрос, пусть сами попробуют понять и сформулировать ответ, только тогда они смогут в ближайшие месяцы найти и принять свое место. Леннарт остановился у окна, спиной к ученикам. Солнце стояло высоко, дождя давно не было, и шаги заключенных внизу во дворе поднимали тучи пыли. Одни играли в футбол, другие бегали трусцой вдоль колючей проволоки. В углу прогуливались двое, нетвердо, медленно, он узнал Линдгрена и его холуя, оба по-прежнему под кайфом.