Десятый самозванец - Евгений Шалашов

— В долг у кого взять? — неуверенно предложил Конюхов, понимая, что двести рублей никто без залога не даст. А залог — так его тоже еще найти нужно… — Или украсть, если…

Костка, сказав такое, сам испугался сказанного. Чтобы замять неловкость, выцедил из бутылки оставшиеся капли в чарку Тимохи.

— Да чего там мучаешься-то, — усмехнулся Тимофей, доставая из кисы копеечку. — Сбегай в трактир — пущай бутыль нальют. Только посуду возьми, — указал он на пустую бутылку, — дешевше выйдет. А я пока чего-нибудь на закуску найду.

Танька хоть и поорала, но выдала мужикам миску с капустой да с солеными огурцами и несколько ломтей сала с хлебом. Ну а пару луковок Тимофей взял сам.

По большому-то счету супруге был грех жаловаться. Ее муж, по сравнению с другими прочими мужиками, пил нечасто. Так, может, раз, а может, два раза в месяц. Да и во хмелю был не особо дурным и бил нечасто, только если вспоминал, что досталась ему невеста «порченой». Танька, правда, за словом в карман не лезла. Говорила, что заместо девственности своей, коей полкопейки цена в базарный день, вытащила его из с…й Вологды, хорошее приданое принесла да место в приказе.

Когда запыхавшийся довольный Костка притащил бутыль, Тимофей уже успел накрыть на стол. Посему вторую выпили по-человечески — с закуской. Дальше хорошо так посидели, душевно. Песен каких-то попели… Правда, на следующий день, когда нужно было идти в приказ, Тимофей едва-едва сумел встать. Хотел было опять «заболеть», но пересилил себя.

Весь день он был «вареный». Но, к счастью, никаких важных дел не было: боярин с дьяком в приказ вообще не зашли, поэтому можно было тихонько дремать в уголке, время от времени посылая младших подьячих за квасом. Хотелось, правда, пива попить, но — не рискнул: вдруг да боярин явится?! Одно дело — с похмелья человек, а другое — пьяный на службе. Зато к вечеру голова уже совсем посвежела, да и пока сидел и размышлял, кое-что удумал…

…Василий Шпилькин, подьячий средней руки Разбойного приказа и давний, еще с Вологды, знакомец (да не просто знакомец, а кум!), был дома. Когда Тимофей постучался, он вместе с женой Людмилой и детьми ужинал.

— Кого это там принесло? — проворчал Васька и недовольно сказал жене: — Сходи посмотри…

Когда улыбающаяся Людмила ввела нежданного гостя, Шпилькин обрадовался:

— О, Тимоша! Сколько лет, сколько зим! Слыхал про радость твою! А мы уж решили, что загордился, как старшим-то приказным заделался! Эдак кум-то мой дьяком скоро станет. Вот уж точно он тогда от нас нос воротить будет.

— Ну, скажешь тоже, — обнял приятеля Тимофей, выгребая из-за пазухи гостинцы — бутылку с «зеленым» хозяину, «косушку»[29] сладенькой наливки для Людки, большой печатный пряник для нее же и целую охапку петушков на палочках для детей.

— Вот видишь, — обернулась довольная баба к супругу. — Как люди-то добрые в гости ходят?! Не то что некоторые: себе выпивки принесут, а про баб-то и не вспомнят! Ну-ка, щи вначале дохлебайте, — прикрикнула она на ребятишек, радостно ухвативших сладости.

Людмилка, ушлая молодая бабенка, была охотница до сладких наливок и настоек. Как-то раз, когда Васька изрядно напился и заснул на полатях вместе с детьми, Тимоха, впавший в раж, стал приставать к захмелевшей молодухе. Она не шибко-то и сопротивлялась, когда кум заваливал ее на сундук. (Ну что и за кума, коль под кумом не была?) На следующий день, протрезвев, оба решили, что между ними ничего не было. А во второй-то раз, когда Шпилькины заходили в гости, то и Людка так пристала к Тимохе, что пришлось уходить с ней в баньку, а потом еще и выдумывать, что у бабы случилось долгое расстройство желудка, а сам хозяин в это время отлучался на службу. Словом, сочинить такую байку, в которую мог поверить только муж. Танька не очень-то поверила…

— Ну вот, стало быть, чин обмоем да и поужинаем заодно! — радостно сказал Василий, доставая стаканы. — Давай-ка миску куму неси, — велел он жене.

— Да не, выпить — выпью чарочку, а ужинать не буду, — отказался Тимофей. — Чего-то есть неохота, да и некогда…

— А чего ж тогда водку-то принес? — удивился Васька.

— Ну, выпьешь и один. Или сбережешь да остатки с кем-нибудь допьете, — махнул рукой Акундинов. — Я ведь по делу. Ну, выпьем вначале. За встречу да за чин мой новый.

Выпили. Василий и Людмила заработали ложками, наворачивая оставшиеся от обеда щи, а Тимоха захрустел огурцом.

— Ну так вот, такое вот дело, — принялся объяснять Акундинов. — Ты ведь помнишь, что у батьки-то моего, царствие ему небесное, лавчонка суконная была?

— Ну, помню, — кивнул Шпилькин. — Как сейчас помню — была она у церквы деревянной, у Апостола Андрея. Вместе с церковью потом и сгорела. Церкву-то новую при мне еще из камня строить стали.

— Вот-вот, — прервал Тимофей воспоминания друга-земляка. — Держал он лавку, пока в стрельцах-то был, а лавка-то возьми да и сгори. А батька после того, как тати его изувечили, при владычном дворе жил. Помнишь ведь, из милости нас взяли?

— Ну почему же так — из милости-то? — примирительно сказал Василий, понимавший, что для Тимофея это не очень-то приятные воспоминания. — А может, владыка-то тебя уже сразу, пока ты мальцом еще был, в зятья решил взять? Батьку-то он как будущего родственника к себе во двор и взял. Ты же парень-то грамотный. Не зря же сам воевода Лыков тебя азбуке учил. Значит, глянулся ты и воеводе, и владыке. А уж архиепископ-то наш Варлаам был силен! Может, был бы он жив, так и стал бы сейчас митрополитом, а то и патриархом!

— Ну, патриархом, положим, Варлаам бы не стал, — уточнил Акундинов, знавший церковные правила и обычаи гораздо лучше друга. — Он ведь до того, как в монахи-то постричься, женатым был. А тех, кто был женат, в митрополиты да в патриархи не ставят.

— Ну, архиепископ-то тоже! Да и батька-то не приживалом был каким-нибудь взят, а старшим дворовым.

— Да чего уж там, — махнул рукой Тимофей. — Дело-то давнее. Но вот оказалось, что у батьки-то какие-то дела были с купцами аглицкими, что из Архангельска в Москву товары везли. И вроде бы давал он им деньги, чтобы сукно ему в лавку привезли. А англичанин тот, кому батька деньги отдал, то ли заболел, то ли помер. Сукно он нам не привез, а деньги, стало быть, пропали…

— Может, еще по одной? — предложила зарозовевшая Людмила, ласково поглядывая на мужиков.

— А что — баба, а дело говорит, — крякнул обрадовавшийся Шпилькин, не понимающий: при чем тут Демид Акундинов да аглицкое сукно?

Выпив, Тимофей продолжил рассказ:

— Так вот, передал мне человек один из гостиной сотни, что у англичанина-то сын остался. Раньше-то совсем малой был. А вырос, записи отцовы посмотрел — и хочет он со мной рассчитаться. Либо — сукном, либо — ефимками.[30]