Транзиция - Иэн Бэнкс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я лишь захлопал в ладоши, растопырив пальцы, как малыш, отчего сбил башенки из кубиков, которые до этого выстроил. Женщина печально улыбнулась, постучала по зубам карандашом и напоследок сделала несколько пометок в блокноте. Я с облегчением выдохнул, так как боялся, что перегнул с ребячеством.
В уборную мне дозволено ходить одному, хотя порой я притворяюсь, что засыпаю там. Когда персонал начинает стучать в дверь, выкрикивая мое имя, – выхожу с виноватым видом и бессвязно что-то лопочу.
Меня здесь называют «Кел». Кажется, это прозвище то ли по какой-то причуде, то ли в шутку придумал один врач, но в начале года он уволился, в моих записях отсылок к имени «Кел» нет, а больше никто ничего не помнит.
Мыться мне самому не разрешают. Впрочем, не так-то уж плохо, когда тебя моют: если подавить чувство стыда, то процесс очень даже расслабляет, напоминая, в некотором смысле, о роскошной жизни. Утром в банный день я обязательно мастурбирую в туалете, чтобы потом не оконфузиться перед медсестрами или санитарами.
Одна из медсестер – крупная и добродушная, с нарисованными бровями, другая – миниатюрная крашеная блондинка, довольно симпатичная. Есть еще два санитара, или работника по уходу за больными: бородатый мужчина с длинными, забранными в конский хвост волосами и щуплая на вид, но поразительно сильная дама, которая выглядит старше меня. Если бы кто-то из них (не буду скрывать – речь о хорошенькой блондинке) вдруг проявил хотя бы малейший признак сексуального интереса, я бы, наверное, пересмотрел свою привычку превентивного самоудовлетворения. Впрочем, пока вероятность такого развития событий мала, и во время мытья все четверо демонстрируют лишь деловую отстраненность.
В дальнем конце коридора есть комната отдыха, где другие пациенты смотрят телевизор. Я туда наведываюсь редко, а когда прихожу – делаю вид, будто не понимаю смысла передач. Остальные в большинстве своем сидят с разинутыми ртами, и я им подражаю.
Кто-нибудь из больных то и дело пытается завязать со мной беседу. Я в ответ моргаю, улыбаюсь и бессвязно мычу, после чего собеседник обычно уходит. Только огромный лысый толстяк в оспинах меня не чурается. Когда мы смотрим телевизор, он садится рядом и бубнит мне что-то низким, усыпляющим голосом – возможно, рассказывает о неблагодарной и надменной родне и своих любовных похождениях в молодости, излагает диковатые сюжеты из местного фольклора или хвастается изобретением вечного двигателя. Как вариант, признается мне в безудержной страсти и в красках расписывает, что сделал бы со мной наедине. А может, признается не в любви, а в ненависти – и, опять же, в красках расписывает, что сделал бы со мной наедине. Я не разбираю почти ни слова; думаю, он говорит на том же отчасти понятном мне языке, что и доктора с медсестрами, просто на другом диалекте.
В любом случае, я редко удостаиваю вниманием комнату отдыха и остальных пациентов. Лежу или сижу в своей палате и размышляю обо всем, что сделал и собираюсь сделать, как только непосредственная угроза исчезнет и я смогу без опаски вернуться в строй. Иногда улыбаюсь или даже фыркаю от смеха, думая, как все эти несчастные безумцы будут прозябать здесь, пока не умрут, тогда как я побываю еще во множестве миров, живой и полный эмоций – трюкач, готовый на любую авантюру, которая придет в голову. Если бы кто им рассказал – и пациентам, и персоналу, – только представьте, как бы они изумились!
Эдриан
Верите – нет, но я всегда обожал кокаин. Не только потому, что он сделал меня богатым и помог выбраться со дна. Я обожал им закидываться.
Кокс – настоящий бриллиант среди наркотиков. Мне нравилось в нем все, нравилось, насколько он гармоничен. Во-первых, чистота. Вы только посмотрите на этот чудесный белоснежный порошок! Иногда чуть желтоватый, но такого оттенка, какого бывают ярко освещенные солнцем облака, изначально белые. Даже шутки про схожесть со стиральным порошком – и те вполне уместны. Кокс как будто вычищает черепушку изнутри, согласны? И способ приема тоже соответствует всему остальному. В ход идут чистые, острые, конкретные предметы вроде бритвенных лезвий, зеркал и туго скрученных банкнот. Предпочтительно новых, а номинал – на ваше усмотрение. Обожаю запах свежих купюр, с присыпкой или без.
А еще снежок заряжает тебя энергией, это что-то вроде цели и средства в одном пакетике. Все вдруг становится возможным. Ты можешь обсудить любую проблему и придумать решение, переубедить любого противника, увидеть четкий, разумный способ, как любые трудности обратить себе на пользу. Кокс – это наркотик действия, побуждающий наркотик.
Там, откуда я родом, в основном сидели на гашише, герыче или спидах – в общем, на коксе для бедных. Появлялись и любители экстази.
Спиды – это как ламинат вместо дерева или искусственный мех вместо натурального, ну, или как дрочево вместо реального секса. Покатит, если на правильный кайф денег нет.
Экстази неплох, но эффект не мгновенный. Нужна подготовка. Не такая, конечно, как перед приемом старой доброй кислоты – люди, по возрасту годившиеся мне в отцы, рассказывали о трипах по восемнадцать часов кряду, а то и дольше, которые выворачивали весь мир наизнанку, и не всегда в хорошем смысле. Перед стартом эти ребята все тщательно продумывали: куда пойти во время прихода и даже с кем. По сути, нанимали помощников. Вроде как сиделок. Кто бы мог подумать, что хиппи бывают такими ответственными!
По сравнению с этой пожирающей время дичью экстази легче. Как, скажем, шорле [11] вместо виски с содовой. Но опять же, многое надо продумать заранее, да и вся эта тема скорее про дискачи и совместные тусовки с такими же психонавтами. Отлично, если хочешь поймать долгий, застывший во времени миг коллективной эйфории, но это как поучаствовать в обряде, ритуале. Как там в песне – «Вот моя церковь»? [12] Ну, или что-то вроде того. Не наркотик, а богослужение. Слишком массовая и панибратская вещь, на мой вкус.
Гашиш по эффекту чем-то похож. Правда, я
