Дюна - Фрэнк Герберт

«Какая точность!» – восхитилась Джессика. Кроме того, она заметила, что вода не смачивает соприкасающиеся с ней части счетчика. И в этом она увидела ключ к основному принципу фрименской технологии: стремление во всем добиться совершенства.

Джессика протиснулась вдоль парапета к Стилгару. Ей уступали дорогу с какой-то непринужденной учтивостью. Она заметила, что взгляд Пауля обращен внутрь себя, однако тайна этого гигантского подземного водоема занимала все ее мысли.

Стилгар посмотрел на нее.

– Некоторые из нас остро нуждались в воде, – сказал он. – Но, войдя сюда, они бы и не подумали коснуться этой воды. Ты это знаешь?

– Охотно верю, – ответила она. Он перевел взгляд на бассейн.

– Тут у нас больше тридцати восьми миллионов декалитров, – сообщил он. – Вода надежно укрыта от Маленьких Подателей; мы прячем и храним ее.

– Сокровищница, – пробормотала Джессика. Стилгар поднял лампу, заглянул Джессике в глаза.

– Больше, чем сокровищница. У нас есть тысячи таких тайников. И лишь очень немногие из нас знают их все. – Он склонил голову набок, лампа высветила желтым пол-лица и бороду. – Слышишь?

Они затихли, прислушиваясь.

Зал был наполнен гулкими щелчками падающих капель водяного конденсата из ветровой ловушки. Весь отряд, заметила Джессика, зачарованно слушал этот звук. И только Пауль думал о чем-то своем и казался отстраненным от всех остальных.

Паулю звук падающих капель казался тиканьем убегающих мгновений. Он ощущал, как проходит сквозь него время, мгновения, безвозвратно исчезающие в прошлом. Настал миг для какого-то решения, он знал это – но не мог даже шевельнуться.

– Исчислено, сколько воды нам необходимо. Когда мы ее накопим – мы изменим облик Арракиса.

И по отряду прокатился приглушенный отклик:

– Би-ла кайфа.

– Мы свяжем дюны зеленой травой, – говорил Стилгар, и его голос постепенно усиливался. – Деревьями и подлеском привяжем воду к земле.

– Би-ла кайфа, – отозвались фримены.

– Год за годом будут уменьшаться шапки полярных льдов, – продолжал Стилгар.

– Би-ла кайфа, – повторили фримены нараспев.

– И мы сотворим из Арракиса мир, который по-настоящему будет нашим домом: растают полярные льды, в умеренном поясе разольются озера, и лишь глубокая Пустыня останется для Подателя и его Пряности.

– Би-ла кайфа.

– И ни один человек не будет более нуждаться в воде; и всякий сможет свободно черпать из колодца или пруда, из озера или канала. Вода побежит по арыкам и напоит поля; и всякий будет брать ее невозбранно, достаточно будет лишь протянуть руку.

– Би-ла кайфа.

Джессика почувствовала, что это не просто слова, а какой-то религиозный обряд, и не могла не отметить собственное инстинктивное благоговение. «Они заключили союз со своим будущим, – думала она. – У них есть вершина, на которую надо взойти. Это – мечта ученого… и эти простые люди, крестьяне, так вдохновились ею!..»

Она вспомнила Лиета-Кинеса, имперского планетарного эколога, человека, слившегося с аборигенами, – и вновь подивилась на него. Да, это была мечта, способная увлечь за собой, захватить души; и за этой мечтой она чуяла руку эколога. Мечта, за которую люди с готовностью пойдут на смерть. И это давало ее сыну еще один необходимый компонент успеха – народ, у которого есть цель. Такой народ легко можно воодушевить, зажечь единым порывом… и фанатизмом. Из него можно отковать меч, которым Пауль отвоюет свое законное место.

– Теперь мы покинем это место, – сказал Стилгар, – и дождемся восхода Первой луны. Когда Джамис выйдет на эту свою последнюю дорогу, и мы пойдем к дому.

Тихо перешептываясь, люди неохотно последовали за своим вождем – вдоль каменного парапета водоема и вверх по лестнице.

А Пауль, следовавший за Чани, почувствовал, что миг жизненно важного решения миновал – он упустил возможность сделать решительный шаг, и теперь собственный миф поглотит его. Он знал, что уже видел это место – в пророческом сне на далеком Каладане; но теперь он заметил и некоторые новые детали, не увиденные во сне. Он вновь задумался о пределах своего дара. Словно бы он мчался с волной времени, то у подножия ее, то на гребне, а вокруг вздымались и падали другие волны, открывая и вновь пряча все то, что несли на своей поверхности.

И через все эти картины он по-прежнему видел пылающий вдали джихад – точно утес, возвышающийся над прибоем.

Отряд вышел в первую пещеру; миновали последнюю дверь и наглухо ее задраили. Затем погасили свет, сняли пластиковые герметизаторы с выходов из пещеры. Открылись сияющие над ночной пустыней звезды.

Джессика вышла на сухой, горячий карниз у входа в пещеру, взглянула на звезды. Они, казалось, сияли над самой головой – огромные, яркие. Затем вокруг нее зашевелились. Позади кто-то настраивал балисет. Послышался голос Пауля – он тихонько напевал без слов, задавая тон и подкручивая колки. В голосе сына звучала насторожившая ее грусть.

Из темной глубины пещеры послышался негромкий голос Чани:

– Расскажи мне о водах своего родного мира, Пауль Муад'Диб.

И ответ Пауля:

– В другой раз, Чани. Я обещаю тебе.

Какая грусть!

– Это хороший балисет, – заметила Чани.

– Очень хороший, – вздохнул Пауль. – Как ты думаешь, Джамис не будет против, если я им попользуюсь?

«Он говорит о мертвом в настоящем времени», – изумленно, подумала Джессика – и ее встревожило скрытое значение этого.

Вмешался мужской голос:

– Он сам любил порой сыграть, Джамис-то.

– Тогда сыграй нам какую-нибудь из ваших песен, – попросила Чани.

«Сколько женского очарования в этом детском голосе, – подумала Джессика. – Я должна предостеречь Пауля относительно их женщин… и не откладывая».

– Вот песня, сложенная моим другом, – сказал Пауль. – Я думаю, его уже нет в живых… его звали Гурни. Он называл ее своей вечерней песней.

Фримены притихли, слушая звучный мальчишеский тенор Пауля, поднявшийся над звоном струн балисета.

Это ясное время мерцающих углей  –Золотое сияние солнца, тонущего в сумерках.Смятенные чувства, отчаянья мрак  –Вот спутники воспоминаний…

Джессика почувствовала, как музыка отдается в ее душе – языческая, гудящая звуками, пробуждающая желание в ее теле. Она слушала песню, напряженно замерев.

Ночь – покой, жемчугами усеянный…Ночь – для нас!И радость сверкает, ею навеяна,В глуби твоих глаз.Любовь, цветами увенчана,В наших сердцах…Любовь, цветами увенчана,Переполнила нас.

Отзвучал последний аккорд, и несколько мгновений в воздухе воспоминанием о нем звенела тишина. «Почему он спел песню любви этой девочке? Ребенку?» – спросила она себя, чувствуя вдруг безотчетный страх: она ощутила, как жизнь течет вокруг нее и она потеряла контроль за ее течением. «Но почему, почему он выбрал именно эту песню? – думала она. – Порой интуиция подсказывает верное решение. Так почему он это сделал?»