Огненный поток - Амитав Гош

Поскольку Задиг и Ширин ничего не знали о китайском обряде, организационные хлопоты легли на плечи старика, квартирного хозяина Фредди. Он раздобыл гроб, который обклеил желтой и белой бумагой[102], нанял тележку, могильщиков и плакальщиц.

На подготовку ушло время, и гроб с надлежаще прибранным покойником закрыли только к вечеру.

Солнце уже валилось за горизонт, когда процессия вышла из деревни. По дороге Задиг обратился к Полетт:

– Нет ли вестей от Дрозда?

– Недавно получила письмо, он в Индии, – кивнула Полетт. – На Чусане Дрозд сильно захворал, и его переправили в Калькутту… – Она осеклась и показала на баркас, причаливший к берегу: – Смотрите-ка, миссис Бернэм…

Тележку отправили вперед, а Задиг, Полетт и Ширин дождались гостью.

Несмотря на жару и большую влажность, миссис Бернэм была в перчатках и шляпе с вуалью, сменив, правда, белый цвет на черный. Она оцепенела, увидев, что все другие в одежде светлых тонов.

– Господи боже мой! – Миссис Бернэм прижала ладонь ко рту. – Я выставила себя дурой? На похоронах китайцы не одеваются в черное? Мне съездить переодеться?

– Не надо, это мелочи, – сказала Ширин. – Важно, что вы здесь.

Миссис Бернэм пожала ей руку.

– Иначе и быть не могло, дорогая, я приехала, как только узнала.

Все поспешили за тележкой, ушедшей далеко вперед.

Старую тропу от деревни расширили и вымостили, завтра эту дорогу поименуют в честь королевы; работы еще не закончились – бригады рабочих устанавливали мильные столбики и сгребали мусор.

Тележка остановилась на гребне холма перед спуском в Долину Счастья, с дальнего края которой надвигалась грозовая туча.

– Сейчас ливанет, – сказал Задиг-бей. – Надо где-то переждать.

Процессия сошла с дороги и укрылась под деревьями на обочине.

Сверху хорошо просматривалась береговая линия гонконгской бухты. Год назад, когда Ширин впервые пришла к могиле мужа, на берегу было всего лишь несколько деревенек. А сейчас куда ни глянь – склады, казармы, плацы, базарчики, скопление лачуг. Уже готовились первые торги там и сям размеченными земельными участками, кое-где сампаны и джонки стояли так кучно, что казались продолжением берега.

А на том месте, куда утром вынесло тело Фредди, уже установили большой пограничный знак. Год назад именно там Полетт, возвращаясь из питомника, увидела незнакомца, сидевшего на берегу. Сейчас она отерла слезы, навернувшиеся от воспоминания.

Миссис Бернэм взяла ее под руку:

– Вы тоскуете по нему?

Полетт закрыла руками лицо.

– Не могу поверить, что и он покинул меня, – давясь рыданиями, выговорила она.

Казалось, салют в ознаменование дня рождения королевы, прогремевший на Вампоа, еще больше усилил жару и влажность, напомнив о непереносимой духоте, всегда предшествовавшей сезону дождей на родине Кесри.

Погрузка на десантные суда – разносортные джонки, собранные накануне, – шла очень долго. Лишь в три часа дня “Немезида” начала движение, имея на буксире не меньше тридцати лодок. В пути случались задержки из-за атак зажигалок, и потому к месту высадки – деревне Цинпу, расположенной к северу от Гуанчжоу, – прибыли всего за час до темноты.

Кесри и капитан Ми стояли на палубе джонки, выделенной бенгальским волонтерам. Через подзорную трубу капитан разглядывал клиновидный берег: четыре бастиона, которые он показал на карте, едва просматривались сквозь дымку.

Расстояние между берегом и фортами и впрямь было невелико, три-четыре мили, как и говорил капитан, но Кесри сразу понял, что одолеть сие пространство будет весьма непросто. Ландшафт был удивительно похож на окрестности его родной деревни в Бихаре: лоскуты полей в зеленых побегах – посевы риса, залитые водой. Кесри помнил, что межи, прорезавшие поля, узкие, не шире ступни, и очень скользкие. На них частенько оступались и падали даже многоопытные крестьяне, а что уж говорить о сипаях, обремененных ружьями и пятидесятифунтовыми ранцами.

Вдобавок местность была не столь уж безлюдна, как уверял капитан. В тесно скученных домишках, усеявших равнину, обитало, прикинул Кесри, несколько тысяч человек. Видимо, столь близкое соседство хижин было продиктовано необходимостью совместного отпора бандитам и мародерам, к которому сейчас изготовились жители Цинпу. Вооруженные палками, вилами и кольями, они встретили отряд морских пехотинцев, собравшихся наметить границы лагеря.

Действия крестьян ничуть не удивили Кесри (в его родных краях отклик жителей был бы точно таким же), но застали врасплох пехотинцев, и казалось, что вот-вот начнется побоище. И все же командир отряда взял дело в свои руки: пара выстрелов в воздух – и цепь десантников оттеснила разъяренных жителей за церквушку на самом краю поселения.

Когда все успокоилось, генерал Гоф сошел с “Немезиды” и, поднявшись на ближайшую высотку, провел рекогносцировку. По ее окончании младшие командиры, в том числе капитан Ми, наведались в упомянутую церквушку и обратно вышли, издавая радостные вопли, ибо разнообразили свое меню, реквизировав всяческие подношения китайским богам, вплоть до свежих окороков.

– Толстому идолу мясо без надобности, – ухмылялся Ми. – А нам будет чем отметить день рождения королевы.

Кража жертвенных подношений еще больше взбеленила жителей, и они вновь пошли в наступление, потрясая косами и кидаясь камнями. У некоторых были кремневые ружья. Стрельбой в воздух крестьян опять отогнали.

Все эти перипетии задержали высадку. Когда она все же началась, бенгальские волонтеры, самая малочисленная часть четвертой бригады, сошли на берег первыми.

Пользуясь случаем, Кесри застолбил для своей роты хорошее место у самой воды, где была надежда на освежающий ветерок. Он знал, что сипаи и обозники будут ему благодарны за возможность окунуться и смыть дневную грязь – удобство, которое ценилось превыше всех прочих.

Кесри уже распорядился установить палатки, но тут возник старший сержант Орр из батальона камеронианцев.

– Какого хера вы здесь расположились? – сказал он и ткнул пальцем в сторону палаток 37-го мадрасского полка: – Ваше место возле тех засранцев.

Кесри было уперся, но он уступал сержанту в чине, а камеронианцы более чем вдвое превосходили бенгальских волонтеров числом. Да еще капитан Ми вдруг принял сторону нахрапистых наглецов:

– Сожалею, хавильдар, но вам придется переехать.

Кесри сдался, а вслед ему неслись насмешки:

– Всяк сверчок знай свой шесток!

– Увидим здесь черножопых – мало не покажется!

На беду, свободным оставалось лишь местечко у самого края лагеря, куда не долетал ветерок, но кишмя кишели комары, нагрянувшие с рисовых полей, да в рощице неподалеку маячили обозленные крестьяне. Однако иного ночлега для роты не предвиделось, и Кесри вздохнул, надеясь, что все это лишь на одну ночь.

В виду нехватки лагерного инвентаря музыкантов подселили к водоносам и оружейникам, и теснота в палатке наглядно передавала выражение “как сельди в бочке”. Стоялая духота воняла нестираной одеждой, застарелым потом и мочой, а гуденье комаров мощью не уступало урагану. Наземных тварей тоже хватало, поэтому все улеглись одетыми и вдобавок завернулись в покрывала, вмиг пропитавшиеся потом.

Раджу не мог уснуть. Услышав шорох, он выглянул из своего кокона и увидел, как кто-то выбрался из палатки. Дики тоже не спал.

– Знаешь, куда этот хмырь чесанул? – прошептал он.

– Куда?

– Искупнуться. Я слыхал, водоносы углядели пруд неподалеку. Пойдем, а? Хоть маленько остудимся.

Раджу вспомнил обещание тамбурмажора выпороть всякого, кто высунет нос из палатки.

– А если Срамословец…

– Да хер-то с ним! – зашипел Дики. – Не боись, мля, жидкое довольствие всех вырубило. Ну пошли!

Он ужом выскользнул из палатки. Чуть помешкав, Раджу последовал за ним.

Луна в красном ореоле,