Необыкновенные приключения юных кубанцев - Ольга Репьева

— Да, детка, что-нибудь очень ценное. Да где ж его возьмёшь!..

— У меня вот часы золотые. Они, правда, андрюшкины, но его и тёть Веры нет… да если б и были, они бы не пожалели для такого дела. Возьмите. Если он такой слабый, то навряд ли ему удастся убежать… Выздоровеете — может, рискнёте сходить к нему ещё раз.

Елизавета дрожащими руками (судя по навернувшимся слезам — не только от слабости) приняла часы, смотрела на них, словно это было некое чудо невиданное. Может, для неё и действительно невиданное: секундная стрелка, золоченный циферблат с выпуклыми голубыми цифрами, массивный золотой корпус, заморская работа. Только нижняя крышка из белого металла и по ней гравировка: «Саше — от друзей».

Взволнованная неожиданным предложением, женщина не находила слов. Подняв на него влажные глаза, она наконец бессвязно запричитала:

— Отчего ж господь не послал мне тебя раньше!.. Да ежли б знать, что у Вани, — взглянула на куму, — что он даст мне такое сокровище!.. Был бы мой Митя теперь уже дома!.. Но я пойду обязательно, доползу до этого лагеря смерти, живая или мёртвая… Вот токо денёк-другой передохну и отправлюсь. Спасибо тебе, сынок, за всё: и за часы, и за помощь в хозяйстве, и за заботу о детях…

— Ну что вы, тёть Лиза! — перебил её Ванько. — Не стоит благодарности. Успокойтесь! — И он ушёл к себе в комнату.

Ч е г о не упомянула Агафья Никитична в своём недавнем разговоре с Тамарой, так это — что её сестра Матрена уже дважды наведывалась на хутор, и всё из-за Валеры. Не упомянула, чтобы девочка не подумала, будто от них здесь попросту хотят отделаться. А между тем это далеко не так. Малыш разбередил в сердце сестры нерастраченные любовь и нежность, невостребованное материнское чувство — она спала и видела сиротку своим сыночком; ей не терпелось наглядеться на него, снова подержать на руках…

И вот решено было сходить к ней в гости всей семьей.

Из осторожности пошли раздельно: мать с Тамарой кружной дорогой, Ванько с братом — напрямик через станцию.

В этот раз дядя уже не был чужим. Путешествие у него на руках доставляло ему истинное удовольствие, и мальчуган за всю дорогу о сестре и не вспомнил. Поначалу испуганно таращил глазёнки, когда «дада Ванко» подбрасывал его, словно мячик, выше себя, но вскоре понял, что это нисколько не страшно и не опасно; звонко визжал, заливался смехом и требовал повторить «исё».

Тётя, увидев дорогих гостей, расцвела в улыбке, кинулась навстречу.

— Валерочка, моя ж ты рыбка золотая! Ты меня не забыл? — протянула к нему руки. — Ну, иди же ко мне…

Рыбка смотрела настороженно, воздерживалась: мне, дескать, и тут неплохо.

— Не помнишь меня? Ну, скажи, кто я?

— Я тебя помню: ты тётя.

— На маму разве не похожа?

— Мама халосая. У мамы вава…

Ванько заметил, как у тёти сверкнули на глазах слёзы, но она старалась не подавать виду. Говорила всё так же весело-ласково:

— Я тоже буду тебе хорошей мамой. Ну, давай мне ручки!

— Ты халосая, токо длугая, — стоял мальчик на своём, но руки протянул. И тут же был притиснут к груди и обцелован.

От жалости ли к сиротской судьбе ребёнка, от счастья ли держать его на руках, только тётя не в силах была сдерживать слёзы, и Ванько, чтобы отвлечь её, спросил:

— Не ждали нас сегодня?

— Ой, я вас кажен день ждала! — Прошли в дом. — А севодни смотрю, а Мурка так же умывается! И лапой-то всё вроде как с вашей стороны. Ну, думаю, быть нынче гостям. Ты один?

— Мама с Тамарой должны вскорости подойти. Мы с Валерой оказались пошустрей, правда, Валера?

— Плавда, — согласился тот.

— А вон и они, лёгкие на помине!

Тётя передала мальчика и выскочила встречать. В окно было видно, как, по обыкновению, чмокнулись они с матерью, затем она привлекла к себе Тамару и тоже поцеловала и пригласила в дом.

Когда показалась в дверях сестра, Валера, притаившийся у косяка, набросился на неё, надув щёки и вытаращив глазёнки:

— У-у! Я волк, залас тебя съем! — И рассмеялся, довольный произведённым эффектом: Тамара сделала вид, что страшно испугалась.

Все тоже засмеялись, а тётя опять взяла его на руки.

— Ой, какой страшный волчище! — заговорила к нему. — А ты маму не съешь?

— Не-е, тебя не съем. И Тамалу не съем, это я налосно.

— Ах ты ж моя умница! — Она принялась его тормошить, но он заметил «своих» слоников и, как тогда, потребовал: «Дай цацу!»

Усадив гостей, Матрена подала на стол, и пошла беседа…

Она сообщила, что за всё время к ней на отшиб «ни одна зараза не заглядывала» — детям будет здесь совершенно неопасно. Ей хотелось с «сёднишнего» дня оставить у себя и «дочку», но Ванько возразил (и Тамара его поддержала) по той причине, что тёть Лиза опять ушла в Майкоп и Вере нужно помочь по хозяйству. Но заверил, что они часто будут приходить в гости, а в дальнейшем Тамара будет жить «то у вас, то у нас».

П о з д н я я осень всё заметней преображала землю. С каждым днём редело карнавальное убранство деревьев. Жухла, осыпалась листва, не дожидаясь сильного заморозка. Стремительно укорачивались дни, всё ниже опускалось подслеповатое солнце. Всё чаще небо заволакивали угрюмые тучи, на всё более грустной ноте скулил, завывал ночами ветер.

Жизнь на хуторе неуклонно ухудшалась, к одной беде добавлялась другая. Давно кончился у людей керосин, у самых экономных его хватало разве что на каганец; кончались спички, мыло, соль. Полицаи уводили с подворий коров независимо от того, дойная или нет, лишая детвору, подчас многочисленную, единственной кормилицы.

Прошёл слух, что в прилегающих к Краснодару станицах Елизаветинской, Марьянской, Новомышастовской и даже в соседней Ивановке карательные отряды проводят «чистку» — уничтожают поголовно евреев, семьи партейцев, активистов, просто в чём-то заподозренных станичников… Всё это тревожило, вселяло в души страх и неуверенность в завтрашнем дне. По-прежнему никто не знал, что творится на белом свете — как там на фронтах, что с Москвой, как дела у Красной Армии…

Что до подростков, наших героев, то страхи, о которых говорили между собой взрослые, их волновали меньше. Хватало дел и забот, отвлекавших от суровой действительности, привносивших в быт даже некоторую долю романтики. Общение и тёплая дружба, шефство над семьями крёстных и многодетных соседей, та же «охота» на зайцев приносили пусть небольшое, но приятное разнообразие, удовлетворение от своей значимости.

Но, как и предполагал в самом начале Миша, с охотой дела пришли в упадок. Ни одной автопокрышки найти не удалось (за ними охотились ещё и старики-сапожники, использовавшие прорезиненную часть для ремонта обуви). Зайца было в степи много, но петли кончились, а с ними и мясо, все эти дни, почитай, не выводившееся. Без него стало голодно. Довольствовались постной мамалыгой, кукурузной кашей с узваром, кукурузными же лепёшками, подчас недосоленными. Благо кукурузы, как и подсолнуховых семечек, удалось натаскать с бывших колхозных плантаций. Запасец пшенички — она, также как и кукуруза, имелась не у всех — расфасовали по узелкам да махоткам, рассовали по припечкам и прочим закуткам — берегли до весны на семена.