Необыкновенные приключения юных кубанцев - Ольга Репьева

— Ты нас к себе не ровняй! Наши отношения не выходят за рамки приличия.

— Может, и у нас будет так же!

— А не ты ли мне позавчера говорил другое? — не отставал следователь. — Или считаешь меня глупей себя?

— Какое вам, вобще-то, до нас дело? — с вызовом огрызнулся допрашиваемый.

— Раз сердишься, значит, правда: отшила, — съязвил Федя.

— Да ничего подобного! — Задетый, Рудик изобразил на лице презрительную гримасу. — Просто ушёл сам.

— Ох, ах! Он ещё и врать научился у своих ивановцев!..

— Ничё не вру. — Наклонился к нему и тихо, чтоб не расслышала Тамара, добавил: — Она как раз в эти дни больная.

— Чё буровишь! — не дошло до Феди. — Вы же ушли с песней.

— Ты, наверно, ещё не в курсе… Уйдёт Тамара — объясню, что к чему.

Тамара посмотрела на Ванька, готовая подняться, но тот знаком разрешил присутствовать. Ей и самой было интересно, чем же кончится эта словесная обработка.

— Ничего не надо объяснять, — сказал молчавший до сих пор старшой. — Это к делу не относится. Мы неспроста завели этот разговор — он для нас очень важный.

— Не по-онял…

— Важный потому, что стоит вопрос: быть тебе нашим другом или нет.

— А при чём тут э т о?

— А при том, — снова подключился Федя, — что с мерзавцем мы дружить не собираемся!

— Значит, до этого я мерзавцем не был, а теперь стал? — всё ешё не уступал своего Рудик.

— Если говорить начистоту, ты им был и тогда… А теперь и тем более. Не кривись. Хоть у неё, как ты считаешь, и не все дома, всё одно ты поступаешь подло.

— В чём же ты видишь подлость?

— А если у неё будет от тебя ребёнок — ты что, возьмёшь её в жёны? Станешь помогать, чтоб не сдохли с голоду? Нет. А теперь ведь не советская власть! — высказал Федя не только свои аргументы.

— Вот вы о чём!.. А если она обратно снюхается с каким-нибудь Гундосым, вы ей запретите? Или и его заставите жениться?

— Это, Рудик, называется уже демагогией, — вмешался Ванько. — Во-первых, в этом случае наша совесть не была бы запятнана — Гундосый или там Плешивый — нам не друг. А во-вторых, пока фрицы здесь, мы последим, чтобы она ни с кем не «нюхалась». Так что выбирай: или Нюська, или мы.

— Вот так! — поставил точку Федя.

— Ну… если вы так, то я, конешно, с нею порву, — сдался наконец он.

— Это мы и хотели от тебя услышать. Вот тебе пять, — подобрев, подал руку Ванько.

— Токо ты не тово… а то я твои клешни знаю, — предупредил донжуан.

Обменявшись рукопожатиями, пошли обедать.

Подошёл Борис и сообщил, что сегодня им попалось ещё четыре зайца. Что он уже их обработал, то бишь снял шкурки. По одному занёс Феде и Ваньку, двоих оставили в этот раз себе. Был и пятый, но перекрутил петлю и убег — петля была неновая. Добавили новых, и завтра достанется и Рудику. А сегодня он составит им с Мишей компанию — пойдут поискать покрышку, может, попадётся.

Феде поручено было заготовить десятка с два пялец — впрок, потому что все шкурки желательно сберечь. Из них можно нашить шапок, а будет много, то и «забацать» тёплые одеяла на случай, если придется отсиживаться в погребе. Захватили фрицы хутор без боя, даже стекла в окнах остались целы; но их наверняка погонят обратно, могут разразиться сражения, и придется всем спасаться в погребах — так говорят старшие.

Забегая вперёд, скажем: хутору повезло, и в феврале 43-го — гитлеровцы «драпанули» так же поспешно, без боев, как и пришли.

Оставшийся без поручений, Ванько обмылся дома у колодезя и собирался отдохнуть в своей комнате. Поздно лег, рано встал — следовало наверстать. Но уснуть не успел: к матери пришла Елизавета, и поговорить устроились на кухне по соседству. Он оказался невольным свидетелем.

— Господи, как же ты, кума, исхудала! — посочувствовала мать. — Давно захворала?

— На обратной путе простыла: в горах уже холодно.

— И по горам довелось полазить?!

— А то как же, там всё больше горы… Идёшь-идёшь по каменистой дороге, с одной стороны скалы, с другой — пропасть, а она то вниз, то в гору. То легко иттить, то зовсим чижало.

— Так-таки всю дорогу пеши и топала?

— Что ты, в такую-то даленю! Месяца б не хватило да и ног тожеть. И поездом довелось, и лошадьми подбирали, и на ослике случалось.

— Не приведи господь! И подумать страшно — в такое-то время…

— Натерпелась… И врагу б не пожелала такого путешествия. Но дошла-таки до этого проклятого Маёкопу!..

— С Митей виделась? Как он там?

— Ой, кума!.. Токо сердцем изболелась… Виделись. Подержались за руки через колючую проволоку… Худющий, как шкилет. Заросший — не узнать. Лагерь этот — хуже всякой каторги! Представь: держут впроголодь, мыться негде — завшивели жутко. В бараке, говорит, голые нары, холод собачий. Болеют, мрут, как мухи. А уж обращаются с ними — издеваются, как токо хотят. На работы — кажен день, чуть што не так — прикладом, а то и застреливают.

— Что ж они там делают, на работах?

— Говорил, арадром. А ещё какие-то доты чи зоты. Вот так… Наревелась, душу растравила и всё… Очкам обрадовался, как не знаю чему. Говорил, при первой же возможности убегу. Токо куда там ему, от ветра шатается!

— Попросила бы: какой, мол, из него работник? А дома семеро по лавкам, может бы сжалились.

— Кума! И просила, и молила, и на колени падала, да куда там!.. И слухать не хочет. Вот ежли б было чем лапу позолотить! На это клюют. Кой-кому, говорил Митя, посчастило.

— Сторожат немцы?

— Не-е, те боятся и близко подходить — как бы не схватить хворобы. Наши, русские… Откуда токо набралось такой нечисти, вроде до войны усе были патриоты, усе — «слава Сталину!» А вон скоко переметнулось.

— Есть, кума, люди, а есть людишки… Были и, наверно, всегда будут. А ты ещё и скоро управилась!

— Спасибо добрым людям. Их, добрых-то, слава богу, больше.

— Там же эти, как их, черкезы… Они, говорят, русских не жалуют.

— Кто так говорит, тот, по-моему, брешет. Черкезы — не знаю, не видела. А адыгейцы — такие ж люди, как и мы, токо ещё боле бедные. К горю людскому отзывчивые. Догонит, бывало, на двуколке, запряженной осликом, посмотрит и остановится. Объясню, где была и зачем, что видела (это когда уже назад шла) — послушает и говорит: садись, дочка или там мамаша, подвезу малость. И подвезёт до аула, и едой поделится, и платы за ночлег не спросит. Но вругорядь в такую даленю — ни в жисть не решусь отправиться!..

Ванько достал из-под матраса андреевы часы и прошёл на кухню.

— Уж извините, тёть Лиза, я случайно слышал ваш рассказ, — обратился к соседке. — Вы сказали, что если позолотить этим гадам лапу, то дядю Митю могут отпустить. Это, как я понял, — предложить охране что-нибудь дорогостоящее?