Великий лес - Борис Саченко

— Сам не знаю.

— А ну, дайте-ка глянуть… — Присев на корточки, Капуцкий долго и внимательно осматривал рану. — Не помните, чем это вас?

— Может, прикладом?

— Возможно, рана не глубокая. Но промыть не мешало бы, йодом смазать, перевязать… Обождите…

И Капуцкий направился к пленным, которые то группками, то в одиночку сидели и лежали во дворе, обошел почти всех, пока не нашел перевязочный пакет. Вернулся к Пилипу, несколько минут обрабатывал чем-то едким рану, накладывал повязку.

— Так-то лучше будет, — сказал, когда закончил дело. — Н в тень ступайте, не лежите на солнце…

Пилип встал, прошел под яблоню, пристроился рядом с другими пленными. Но ни посидеть, ни полежать там долго не дали — вскоре во дворе появились вооруженные конвоиры, приказали пленным построиться, окружили их со всех сторон и спешно погнали по дороге на запад…

X

Приступать к исполнению своих обязанностей Апанас Харченя не спешил. Несколько дней после назначения его старостой вообще никуда не выходил из дому. Сидел в хате и все думал, как ему жить дальше и что делать. Да, честно говоря, он и не знал, не представлял себе, что значит староста, каковы его обязанности.

«А может, и не надо будет ничего делать? — еще надеялся на какое-то чудо Апанас. — А вдруг немцев прогонят, и все вообще обойдется…»

Крепко засела в голове и последняя встреча в лесу с Василем Кулагой, происшедший между ними разговор:

«Не думал Василь Тимофеевич, что немцы старостой меня назначат. И я тоже не думал… А вот видишь — назначили… Но дальше, дальше-то что?.. Простят, что я комсомолец, что в сельсовете работал… А если не простят, что будет?..»

Даже нечто вроде любопытства, пусть и смешанного с тревогой, поселилось в душе у Апанаса.

«В самом деле, простят или не простят мне немцы? Если не простят — ясно: схватят, в Ельники отвезут. Засадят в тюрьму, а то и расстреляют. А если простят, закроют на все глаза? Что тогда? Конечно, немцы станут от меня требовать службы. А Василь Кулага, Иван Дорошка?.. Как я им в глаза посмотрю, как оправдаюсь, когда свои вернутся?.. Тогда что?.. Это Василь Тимофеевич верно сказал: «Подумай, где твое место… Помни: никто никаких оправданий не примет, когда придет время отвечать…»

С матерью Апанас все эти дни почти не разговаривал. Да и что она могла ему посоветовать? Знай вздыхала, охала, глядя на сына, счастливая, что он дома, что хоть малость ест, поправляется после возвращения из беженства. Этим и старалась поддобриться — подсовывала кусок повкуснее, готовила то, что он любил, что раньше только по праздникам на стол подавала. И говорила время от времени, повторяла:

— Не бери, сынок, в голову все, что в мире деется.

Авось как-нибудь оно и обойдется, минует нас, не заденет…

«Если б оно так и было! Нет же — задевает, тащит в омут…»

Однажды, когда Ананас ужинал, зашел к ним Змитро Шламак — Рыжий. В кожухе, в зимней шапке, добротных яловых сапогах. С винтовкой за плечом. На рукаве — белая повязка.

— Вечер добрый в хату! — сказал с порога.

Апанас встал из-за стола, с тревогой подумал: «Что ему нужно от меня? Чего он пришел?»

А Рыжий, обивая сапоги от снега, говорил:

— Я прямо из Ельников, даже домой не заходил. Во, видишь, — показал он на винтовку и повязку. — Выдали. А то власть ли, нет — не понять…

Мать Апанаса первая спохватилась — предложила гостю раздеться, пригласила за стол.

— Охотно поужинаю, а то проголодался как собака. Нигде же ничто не работает, не зайдешь перекусить. Так целый день и мотался голодный. Стакан самогонки выпить и то проблема…

Но чувствовалось — эту проблему Рыжий все же успешно разрешил, выпил. И основательно выпил.

— Слава богу, новые друзья выручили, — снимая шапку и кожух и вешая их на гвоздь у порога, рассказывал Рыжий. — А то винтовку получил, повязку, а замочить… Нет, это никуда не годится, надо порядок наводить. Я так и сказал новым друзьям… — Заметно пошатываясь, Рыжий прошел к столу, сел на лавку. — А у вас что, — недовольно спросил, окинув стол глазами, — тоже нечего выпить?

Снова Апанаса выручила мать.

— Как же, как же, Змитерка, есть чего выпить, — угодливо поклонилась, закивала. — Минуточку обождите…

Метнулась в сени, принесла из чулана запотевшую поллитровку, поставила на стол. К картошке, уже остывавшей на столе, поджарила яичницу на сале. Появились и два граненых стакана.

— Выпейте, выпейте, мужчинки, — приглашала она и гостя, — и сына, Апанаса. — А то… что-то невесело у нас…

— Невесело, потому как жить не умеем, — открывая бутылку и разливая водку по стаканам, говорил Рыжий. — Вроде как и начальство, а никто нас не боится. Пошел я сегодня в Ельники и говорю: «Коль поставили нас начальниками, так дайте возможность быть начальниками. А то что получается? Приехали — и уехали! А нам что хошь, то и делай…»

— А они что, Змитерка, на это? — спросила мать.

— Там меня поняли. Винтовку, повязку дали. Дали и патронов тридцать штук. Во! — Рыжий достал из кармана и показал обоймы. — И сказали, чтоб полицию организовывал…

— Полицию организовывал? — испуганно переспросила мать.

— Ну, чтоб людей подбирал, стрелять учил. И насчет совещания был разговор…

— Какого совещания?

— Завтра в Ельниках совещание… В десять часов утра. Надо не опоздать нам с Апанасом…

— А мне… Что мне там делать? — побледнел, услыхав про совещание, Апанас.

— Как это — что? — вроде даже обозлился Рыжий. — Ты ж, поди, начальство, староста… Давай-ка выпьем, а то с тех пор, как выбрали, мы и не виделись, не поговорили. А нам же работать вместе, новый порядок устанавливать.

Рыжий взял стакан, поднял, чокнулся с Апанасом и тут же вылил водку себе в пасть, только забулькало в горле. Отпил несколько глотков из своего стакана и Апанас.

— Вот что, хлопец, — говорил, поучал Апанаса, закусывая яичницей, Рыжий. — Ты молод, тебя еще жизнь не терла… Не видел ты еще жизни, не знаешь ее…

— Ой, правда, правда, — кивала, поддакивала Рыжему мать, тоже сидевшая за столом. — Правда, Змитерка, чистая правда.

— И людей ты тоже еще не знаешь… А я… хватил горя. Был, как говорится, и на коне, и под конем. И потому… Рука у меня твердая, я порядок люблю. И чтоб разные шлялись у нас тут, мосты жгли, скирды… Не позволю! Знай — большевиков и разных там комиссаров я ненавижу. Давить буду! И немцы это разрешают. Мало того, что разрешают, — поощряют, требуют. И мы с тобой… сделаем все, что нам приказывают. Ты человек здешний, все знаешь. И будешь подсказывать мне, кто тут большевик, кто в коллективизацию активничал… Понятно?

Апанас молчал. Молчала и мать Апанаса: и он, и она были перепуганы, не привыкли слышать такое в своей хате. А Рыжий не умолкал — говорил, рассуждал вслух:

— Начальства все должны бояться. Тот не начальник, кого никто не боится. На шею, на голову тому сядут. Я это знаю. В тюрьме насмотрелся. Да и не только в тюрьме — всюду… Чтоб ты еще из дому не вышел, а людей дрожь брала: «Что со мной начальник сделает, если увидит, если на глаза ему попадусь?» Вот тогда порядок будет, тогда что прикажешь — всё сделают. А работы у нас хватит. Слыхал я сегодня там, в Ельниках, — наклонившись к Апанасу, почти зашептал Рыжий. — В лесу подозрительные люди шляются с оружием… Разное начальство советское… Да и те, что от армии отстали. Их всех переловить надо, перестрелять. А заодно и тех, кто им помогает. Вот почему и полицию надо организовывать, — повернувшись к матери Апанаса, талдычил Рыжий. — И чем больше ее будет, полиции, тем лучше для всех нас…

Мать, чтобы увести разговор от опасной темы, спросила у Рыжего:

— А про хронт что говорят, где сейчас немцы?

— Немцы? — ухмыльнулся Рыжий. — Немцы под Москвой. Через какую неделю и войне конец. Поцарствовали большевики, хватит.

— А что будет, когда немцы Москву возьмут? — допытывалась мать.

— Что будет? Жить по-новому будем. Землю разделим, колхозы распустим. Вот завтра на совещании расскажут. Только б не опоздать, — посмотрел Рыжий на Апанаса.

— А может, мне… не нужно? — с робкой надеждой в голосе спросил Апанас.

— Чудак ты! Сказано же, велено мне — быть самому и тебе передать, чтоб тоже был. У немцев порядок, это тебе не большевики. У них все расписано, где кому и когда быть, что делать. И попробуй не послушаться! Словом, так… Как можно раньше надо нам вставать, добираться до Ельников, чтоб на совещание поспеть, не запоздниться.

— Пешком? — посмотрел на Рыжего Апанас.

— Чего это мы пешком ходить будем? Нас же засмеют — начальство называется. Поедем!

— На чем поедем? Где лошадей возьмем?

— Вот староста так староста, — покачал головой Рыжий. — Это не ты у меня, а я у тебя должен спрашивать, на чем поедем. Да ладно уж, на первый раз прощаем. Я своих запрягу…