Том 6. Живые лица - Зинаида Гиппиус

IV

Рай

«Как захотите – вот и приходите», –Сказала Данту, с ним прощаясь, Тень.О, если так, и дело в «захотите» –Идти хотел он на другой же день.«Но почему прибавила туманно:„Когда успеете“?.. – Вот это странно!Ведь времени-то вовсе нет в аду…Да что тут думать? Завтра и пойду», –Решил он твердо. Был в решеньях смел.Их взвешивать – не то что не умел,Но если общий план казался строен –Себя не утруждал, и был спокоен.И вот, мечтая о грядущем дне,Уж видел он и стертые ступени,Что в ад спускаются. А там, на дне,Он видел, как идет навстречу Тени,И как вдвоем идут они туда,Где он доселе не был никогда,Но будет завтра с нею… «Что сказатьПривратнику? Он может помешать,Как помешал не раз, – два раза, – Тени…И всё ж я поклялся – и мы пойдем!Не я один, и не она – вдвоем!»Дант делал множество предположений:«Да вот: я попросту скажу ему,Что к родичу пришел я своему.Что он давно уж посылал за мной,Он хочет повидаться, да и с той,Которую я тоже взял с собой.С ним сговоримся вмиг… Он даст совет…Да, хорошо… А если вдруг да предка,Столь славного, – пока еще там нет?Вдруг он еще в Чистилище? НередкоВедь там сидят по пять и шесть столетий,Пока не станут чистыми, как дети…У предка ж знаменитого греховНемало было… Вот и не готов.Не Дон-Жуана ль вызвать? О, скандал!Его-то уж наверно не видалНикто по тем местам, и не увидит.

Его привратник, верно, ненавидит…Но – эврика! Нашел я наконец!Я вызову синьору Беатриче.История двух любящих сердецИзвестна мне. А Беатриче – там,Об этом предок мой поведал сам.И хоть в лицо синьоры я не знаю,Меж душами не много, ведь, различий,И эту Биче тотчас угадаю.Заступится она, и за оградуПройдем мы с Тенью, что одно и надо.А там…» – Он не додумал, засыпаяВ мечтаниях о завтра и о рае.

Но это – «завтра»… На него недаромНи рифм, ни ассонансов даже нет(Что знает самый маленький поэт).Без всякой связи с днем «сегодня», – старым,Оно готовит новый, свой, привет.Привет, как правило, всегда нежданныйИ неприветливый, и нежеланный.Мудрее не загадывать заране,Чтоб «завтра» оставалось как в тумане.В аду нет спешки: всё идет привычно,Медлительно, и очень методично.Столетия – и те в аду не прытки:Не птицы, и не кони, а улитки.Там неожиданного нет. Однако,Здесь, на земле, случается и всяко.Для мудрости был Данте слишком молод,Но он стоял у самого преддверья.Как иначе? Он знал уж адский холод,И тьму. Он слышал голоса неверья…Хоть многое ему и удавалось,Но промахнуться все-таки случалось.Тогда без жалобы, без лицемерьяОн в неудаче лишь себя винил,А это очень прибавляет сил.

Вот так и утром, в тот же самый день,Когда он с полной твердостью решилСпуститься в ад опять, увидеть Тень, –Он вспомнил вдруг… о чем совсем забыл,Мечтаньями о рае очарован.Забыл, что он… ведь он мобилизован!А эти дни – он был лишь в отпуску.Возможно ли, своим занявшись делом,Такую вещь забыть, – и как посмел он?Он чувствовал тяжелую тоску,И даже стыд… Не пропустил ли срока?Мог провести в аду, ведь, год он.В волненье, озабоченный глубоко,Тотчас же бросился наш Данте вон.Но, к счастью, не случилось ничего.Должно быть, время сжалось для него,И дни течения не изменили, –По счету все остались, как и были.И Дайте вовремя пришел, как разВ тот самый день и даже в тот же час,Чтобы принять – он думал, искупленьеВины своей – а принял назначенье,И новое, которому был рад.Он сразу позабыл и Тень, и ад.Ему поручено святое дело,И надо совершить его умело.Италия… Она теперь такая,Что не Флоренция, а вся родная.Ведь Данте – летчик был, и очень ловкий,Отлично знал воздушные уловки,Уже имелось на его счетуЗаслуг – да и порядочных! – немало.Сбивал три авиоиа на лету,А то и больше… Всякое бывало.Когда он действовал, то временаНемного, правда, были поспокойней.Как жестоко горит теперь война!Ну что ж, тем лучше, слаще и достойнейТому, кто верный родине слуга,Уничтожать и бить ее врага,Храня Италию от разрушенья…

Вот Время, цепь свою сквозь жизнь влача,Цепь, от которой нет у нас ключа,Еще проволокло куда-то звенья…О, как горит воздушная война!Чем завершится, наконец, она?Неаполь, Генуя… до Таормины –Нет города, где б не было руины.Не пощажен и вечный город Рим.Где Данте наш? Уж жив ли он? Что с ним?Он жив. За ним теперь уж целый рядГеройских подвигов… да и наград.Сам Муссолини наградил его…Но нам другое в Данте интересно:Каким он стал? Что в сердце у него?Конечно, чуждым это неизвестно,Для них – лишь славный он герой. Но те,Кто этого героя знал и ране,Кто близок был живой его мечте,Кто слышал разговоры в океанеИ мог в Чистилище за ним идти, –По тихому пустынному пути, –И знать, какими увлечен он снами, –Те догадаются о многом сами.Вначале долг он исполнял беспечно,Бесстрашно, жертвенно и безупречно.Да, впрочем, так же делал и потом,Когда беспечность уж иссякла в нем.Он славою своей не дорожил:Он просто – действовал. И просто – жил.А жил теперь он днем и ночью – в шумах.Притом в таких, каких никто и в думах,В воображении, не представлял:Различные – один в другой врывался,Один в другой – и так наперерыв.И с пулеметным стрекотом сливалсяУпавших авионов острый взрыв.И с диким лаем, в облака-подушкиПлевались ядрами в кого-то пушки.И мерное жужжанье авионаНе заглушало сдавленного стона.И были это уж не шумы, – грохот,Как пьяных дьяволов бесстыдный хохот,Иль сатаны в проклятом вожделеньи…

Но Дант, как будто, не терял терпенья.Всё так же он бесстрашен, горд и смел,Всё так же точен, быстр его прицел,Он бьет врага… И только всё суровейЕго глаза и сдвинутые брови.Кому заметить было в тех местах,Что он опять живет – в своих мечтах?Мечты прямому долгу не мешали,Казалось даже, в чем-то помогали,Но в чем? Он этого не понимал,Не зная сам еще, о чем мечтал.Раз Данте опустился очень низкоК аэроплану, – он его и сбил, –И увидал того, – но близко-близко, –Кого он только что, и сам, убил.Он в темной луже головой лежалИ, кажется, был жив еще, – дрожал.Он был уже не враг, – он умирал.И вот – душа у Данта пронзенаНе жалостью – а завистью престранной;И мысль пришла ему, совсем нежданно:«Едва пройдет минуточка одна –Где был и я когда-то… там, в аду…А я туда сейчас не попаду!»

Как много понял Данте в этот миг!Ведь он в мечтания свои проник.Он понял, что мечтает не о Тени,Не думает он и о райском саде,Что за сады! Мечтает он – об аде.«Хоть океан! Пусть воет там волна,Но в этом вое всё же тишина.В других кругах бывают крики, пени,Но с тем, что здесь, – какое же сравненье!А этот длинный, семисотный путьВ Чистилище? Пустыня, тишь вокруг.Вот где бы можно было отдохнуть!И если б дали выбирать мне круг…»Мысль ядовитая мелькнула вдруг«Ведь я бы мог и сам… Одно движенье,Руль в глубину… Никто б и не узнал…»Но тотчас Дант, с великим отвращеньем,О смерти нарочитой мысль прогнал.Не знал он, только чувствовал невольно,Иль кто-то знал, – и в нем же, – за него,Что там, за этой смертью самовольной,Ни ада нет, ни рая – ничего.А «ничего» не мог же Дант желать?Для ничего не стоит умирать.

Однако, смертный жить без тишиныНе может, ни душа его, ни тело.Ему на это силы не даны.А если он, как будто, без пределаВыдерживать всего того не может,Что делают и с ним, и он с собой, –Пусть верит, что предел ему положат,И каждому иной, особый – свой.Всё понял Дант средь грохота, в огне,И затаил в сердечной глубине,Всегда такой таинственной и цельной.Тогда приблизился и час предельный.Отдача сил его была полна,Душевных и телесных, – вся сполна.Бесшумная, нежданная, без гула,Вдруг молния какая-то сверкнула,Мысль оборвав последнюю. И онВ такой бездумный погрузился сон,Что будто и не думал никогдаИ ни о чем. И будто без следаИсчез он сам в волшебном этом сне,В его святой, нездешней тишине,Как на ночь мать целует, уходя,Свое родное, милое дитя,Так, с поцелуем, Время отступило,С собою унеся что есть и было.

ВозвращеньеОткрыв глаза, увидел Данте: свет, –И что-то незнакомое вокруг.«Какой же свет, когда меня уж нет?Иль это новый, неизвестный Круг?»Но тотчас понял, в тяжком отвращеиьи:«Да это просто… просто возвращенье!»И вот уже склоняется над нимЛицо хоть доброе, но человечье.Тихонько трогает его предплечье.И чей-то голос говорит, с заботой:«Однако, задали ж вы нам работы!Но сильный организм. И если б васСюда, ну скажем, хоть бы через час,А не чрез шесть, ко мне бы принесли,Вы скоро бы опять летать могли.И эта бы рука…» – «Рука? Что с ней?»– «Так, ничего. Ведь не болит сильней?Не движется она у вас покуда.Но вы пришли в себя – уж это чудо.Рука поправится, не бойтесь. ТолькоЕй время нужно, и не знаю сколько.Вот оттого и говорю: летатьПридется вам немного обождать.Как понимаю вашей жизни стиль я!Крылатым тяжело покинуть крылья.Им на земле уж как-то скучно, душно…»Но Дант ему ответил равнодушно:«Нет, мне не скучно это, отчего же?И по земле ходить люблю я тоже.Ведь ноги-то мои, надеюсь, целы?»– «О, совершенно! Можете вы смелоНачать прогулки с завтрашнего дня.Но небольшие. Слушайтесь меня.Ничем выздоровленью не мешайте.Еще вы слабы. Лестниц избегайте».– «Да, лестниц! Как не так!» Но лекарь вышелИ этих слов насмешливых не слышал.

Вот, наконец, опять, опять она!Ее давно истертые ступени…И сырость лестницы, и глубина…Да, всё, как было, всё без изменений.Боялся очень он, что не найдетСлучайно им тогда открытый ход.Но всё на месте. Только Дант не тот.Решимостью глаза его горят,Он бледен, и рука на перевязке,Но шепчет про себя: «Ну, это сказки!Я Тени помогу – на то, ведь, ад.Пусть встанут на меня все силы ада,Я это дело кончу – и как надо».Вот он спускается всё ниже, ниже,Уж скользкими становятся ступени…Где им конец? Казалось, что он ближе.Иль это лестница не та, и ТениОн, по условию, внизу не встретит,На зов – упырь какой-нибудь ответит,Сова, иль мышь летучая?.. Их там,И даже здесь, так много по стенамВисит уныло головами вниз…Приятный, нечего сказать, сюрприз!Да всё равно, назад не подыматься,Хоть бы пришлось на лестнице остаться!

Решимость и была награждена:Оборвались ступени – над провалом.В провале не было заметно дна,Лишь брезжила неясно серизна –Как будто свет. И, не смутясь нимало,Дант прыгнул к этой серости, в провал,И очень ловко на ноги упал.Повязка сдвинулась слегка с руки,Но он решил, что это пустяки.И, оглядевшись, увидал направо,Как подворотня, низенькую дверь –Чуть годную, пожалуй, для мышей,Для душ бесплотных, но не для людей.Но Дант сказал: «Уж не смешно ли, право,Бояться узости? Прошел я в щельТогда, из океана… НеужельЯ не пролезу как-нибудь теперьИ в окаянную такую дверь?»Он лег ничком, пополз… И вот, едваОтверстия коснулась голова,Как дверь высоко поднялась над нимИ стала дверью. Так что за порог,Встав на ноги, шагнуть он мог.Давно к удачам он привык своим,И этому не очень удивился,Как и тому, что за порогом Тень,Знакомая, стояла перед ним.Она – такая же, и розовелоВ ней, сквозь туман, как будто бы и тело.Дант, в радости, ей низко поклонился,Сказав: «Какой удачный нынче день!Идем скорее, кончим наше дело,Привратника я вовсе не боюсь,Но действовать нам нужно смело,И оба мы туда пройдем, – клянусь!Но поспешим. Здесь длинные дороги,А у меня еще не крепки ноги.Вы знаете, я мог прийти сюдаНе так, как приходил тогда,А иначе, как и другие…» – «Нет! –Сказала Тень. – Всей силою и волейЯ требовал, чтобы земной ваш светВы не покинули теперь неволей.Вы были на краю… Я не желал –И вас моим желаньем удержал».– «Но почему? – сказал он беспокойно. –А я мечтал… Рвалась душа мояПрийти сюда скорей, и сразу, вдруг…И к этому был очень близок я.Иль не устроили еще тот Круг,Где поместиться мог бы я достойно?»

Они тихонько двигались вперед,Куда-то дальше, влево от сарая.Там снова опустилась эта дверь,Что вверх взлетела, Данте пропуская.«Про этот Круг я ничего не знаю, –Тень отвечала. – Знаю лишь одно:В каком бы круге вы ни оказались.В таком или другом, но всё равноВы в этом Круге так бы и остались…Пришедшим не как вы – запрещеноКруг, им определенный, покидать…Вам это раньше надо было б знать.Таких же, чтоб повсюду здесь ходили,Из нас лишь двое: я, – да он, Вергилий».– «Ах, вот что! Понимаю! Я вам нужен.Я недогадлив. Право, я сконфужен.Для этого меня в аду земномТак бережно вы, значит, сохраняли?Ну что ж, тем лучше, я приду потом…»– «О Данте, Данте, вы капризны стали.Ведь вы бы чувствовать должны прекрасно,Что я люблю вас…» – «Да? Меня – иль предка?»– «Нет, Данте, невозможно! Вы кокетка!Вы избалованы, теперь мне ясно.И все-таки вас нежно я люблю.А споров, знайте, я не потерплю».

Но Дант уже опомнился. СмиренноПрощения у Тени попросил.Он неизменен. Да и неизменноЕго решенье. Полон новых сил.Боится лишь, туда ль они идут?Всё как-то очень незнакомо тут.Какие-то всё пустыри, пески,Болит рука, но это пустяки.Вдруг Тень заметила на перевязкеУ Данта темно-бурое пятноИ побледнела вдруг, как полотно.Он сдвинул перевязь, тогда, в провале,И выступила кровь из свежей раны.«Что с вами, друг мой? Как бледны вы стали!Я должен вам сказать, что наши раны…Ну, словом, здесь (и, кажется, давно)Показывать нельзя, запрещено,Кровь человеческую адским сводам,Как солнцу – на земле. Земным народамХоть это запрещенье и дано –Да разве думают они о нем?У нас, коль запрещенье преступаем,Никем наказаны мы не бываем,А сами же собой, и это знаем.И вот, теперь, с таким на вас пятном,Нам шагу дальше сделать невозможно:Здесь, в пустоте, – и то неосторожно».– «Но как же быть? – воскликнул Дант в смущеньи.Назад? Да ни за что! О, без сомненья,Я не вернусь. А эта кровь – моя,И за нее не отвечаю я».(Заметим в скобках: Данте лишь сейчас,В аду, о крови вспомнил в первый раз.Положим, видел-то ее он мало:Ведь там – орудие его стрелялоВ летучую машину. А людей,Что падали на землю вместе с ней, –Сама земля же их и убивала.)

Тень вдруг проговорила: «Погодите,Здесь место есть недалеко одно,Песком забвения усыпано оно.Я принесу песок. И если оба,И я, и вы, – мы правы, и не злоба,Не что-нибудь худое движет нами,А только всемогущая любовь –Тогда увидите вы чудо сами:Сотрет песок забвенья эту кровь».

Скользнула прочь, и сразу – никого.Но средь пустынных адовых низинНедолго оставался Дант один:Вновь спутник верный около негоИ сыплет золотистое пшеноЗабвения – на бурое пятно.Смеется Тень: «Взгляните, где ж оно?»Дант опустил глаза, взглянул несмело:Но и следов от темного пятнаУж не было на перевязи белой:Как новый снег теперь чиста она.«Идем, идем! Пред нами долгий путь.Да ничего, придем когда-нибудь!»Они идут, бегут… «Здесь поворот, –Сказала Тень. – Направо будет грот,А там, сейчас же, видите, за гротомИдет дорога новым поворотом.

Нарочно он так незаметно слажен.А он, меж тем, довольно-таки важен.Ведь это вход, я знаю, в Пятый Круг.Я был и там. Но вам понятно, друг,Там были поиски мои напрасны;И сам я это понимал… А вдруг?..Жалел потом. Зачем мне безучастно,Мне, полному заботою своей,Глядеть на эту гущу, на несчастных,Которые всё время тонут в ней?..

Там озеро, широкое, большое,Но не вода в нем – а сплошной елей,Иль масло из лампадок, прегустое,И там-то я рассматривал их всех:Они захлебывались маслом, – техИзменников, смиренников, что падкиЗамалчивать свой были грех,Всё время тепля разные лампадки.Но истина – их нынешний уделНе может им казаться очень сладким:Купание в холодном масле тел,Тяжелое ворочанье в елее…Что может быть еще, скажите, злее?И я ушел… мне слишком больно стало, –Оставив в масле задыхаться их…Да, всякое случалось, всё бывалоСо мной в скитаньях адовых моих…Но вы задумчивы. Я не могу понятьВсех ваших дум, хоть пристально смотрю.Должно быть, я напрасно говорю,Что мысли всякие читать умею».– «Я так хотел бы вам их рассказать,Мой милый спутник, только не посмею,Уж слишком спутаны они, неясны…О чуде, о забвении… ПрекраснымМне кажется забвенье иногда…»– «А я, – сказала Тень, – его не знаю,Да не знавал и раньше никогда.Но не жалел, что память сохраняю,Из прошлого крупинки не теряю…А чудо, – иль не большее, – в прощеньи?..(Ах, Данте, вы, – ведь вы мое забвенье,Мгновенное от боли от влеченье…Но это в сторону я говорю,И даже вам уже не повторю.)Оставим это. Поскорей вперед,Ведь  нас  нелегкая  задача  ждет».И шли они, почти бежали, скоро.Но в почве точно не было упора,Так горяча, мягка была она.«Под нами здесь пустая глубина,Девятый Круг. Он на короткий срок.Я был и там. Но там такая марка,Что я и Тень – а выдержать не мог.Едва войду – тотчас же за порог.И для меня, для Тени, слишком жарко.Оттуда их, по окончаньи срока,В тот мглистый, черный океан бросают.Они, конечно, тотчас замерзают».– «О, как жестоко! – Дант промолвил с дрожью.Но что это? Идем по бездорожью?»– «Да, нет дороги. Путь не обозначен.Был план когда-то, ныне он утрачен,Иль отменен. А вы за мной идите,По сторонам не очень-то глядите,Я вижу знаки, где он сделан начерн.А о жестокости – о ней молчите!О ней, о здешней, вам ли спорить с нами?Девятый Круг, и океан, – всё самиЖильцы понатворили для себя.И все-таки, и все-таки, любя,Им послана надежда на прощенье.А там, у вас…Не путайтесь в коренья,Ведь этак даже и упасть легко.Здесь травы цепки. Уж недалеко».– «А отчего, скажите, пахнет медом? –Дант неожиданно остановился:– Тут пустота, каким же это родом?..Почувствовав, я сразу удивился…»– «А для меня здесь в воздухе сирень. –Сказала, живо обернувшись, Тень. –Вы любите его, должно быть, – мед?»– «О да, и запах лип в цвету…» – «Ну вот.Поэтому и дан вам запах меда.У этих мест известная природа,И это знак, что мы почти у рая.Я не был в нем, но говорят, я знаю,Что все там слышат, что кому дороже,И видят это, и имеют тоже».– «Какая странность! – путаясь в траве,Заметил Данте. – Но и как прелестно!Нельзя придумать более чудесно!Ну как не закружиться голове?Не знал подобных райских я примет:Желанью сердца каждого – ответ!Как мне хотелось бы туда пробраться,Но чтоб уж навсегда там и остаться!»– «Вы можете, но только надо преждеВам на земле так жить и так хотетьЛишь этого, чтоб вы могли, в надежде,Светло и непорочно умереть.Но бросим наши рассужденья. ВотЯ вижу арку белую ворот.Ворота широки – но узок вход».Дант, в восхищеньи, громко закричал:«А розы чайные! На мед похожи!Ворота белые я вижу тоже».– «А старика? – спросила Тень. – Он спал?»– «Как будто – да. Но вот, теперь проснулсяИ, кажется, на нас он оглянулся».

Они, уж не спеша, пришли к воротам.Старик поднялся грузно с камня: «Кто там?А, эту мы уже видали штучку!Два раза дал тебе я нахлобучку.Скажи, ты Пустельга?» На это ТеньЛишь головой кивнула. «Знай, ногиНе будет за Вратами Пустельги!А это кто? – Он указал на Данта. –Я этого еще не видел франта».

Дант, посмотрев, проговорил серьезно:«Подумай, надо ль говорить так грозно?Мы вместе, да… Я Дант Алигиери,Я правнук Данта, что у вас уж был, –Наверно, этого ты не забыл, –А то так на слово прошу мне верить.Он был, ушел, теперь у вас опять,Его хочу я очень повидать.Пусти меня и спутника вдвоем,Мы иначе, как вместе, не войдем.Я в первый раз пришел, она – уж в третий,Ее уж видели вот эти дети,Которые глядят из-за кустов,Что вместо роз цветут теперь сиренью…Ужели ты ее отгонишь вновь?Не пустельга. Узнал ее я тенью,Но имя подлинное ей – Любовь.Открой же нам скорей. Довольно слов».Старик лишь головою замоталИ ключ тяжелый крепче в пальцах сжал.«Уж тут ли он? – шепнула Тень в смущеньи.И ваше, может быть, предположенье…Я так боюсь! Но верить всё ж хочу,Что здесь он… Тот, которого ищу…»Вдруг из кустов сиреневых раздался –Из тех кустов, что ограждали рай, –Неистовый, но очень тонкий лай.Он визгом радостным сопровождался,Царапаньем, и даже подвываньем.И был он полн великим ожиданьем.Тень вскрикнула: «Да это ведь она!Собачка-Булька, милая моя!Теперь мне ясно: здесь он, знаю я!Она бы не осталась тут одна.Она любила нас – осталась с ним,Раз нет меня – так хоть из двух с одним.Теперь почуяла меня, зовет…»Старик вскочил, и мечет он и рвет:«Да что это? Да что это такое?Собака– здесь! Вот наважденье злое!Откуда пес? Откуда, от кого?» –

И вдруг замолк он сразу. Отчего?Как будто не случилось ничего,Лишь ветер нежно шевелил кустом.Но ветер говорить со старикомУмел ему понятным языком.И на слова: «Откуда этот пес?»Прошелестел: «Его привел Христос».

«Так что ж, старик, откроешь или нет? –Сказал Алигиери, уж суровей:Огонь в глазах и сдвинутые брови. –Искать ли нам здесь на любовь ответ?Иль в этом месте не дают ответа?Тогда скажу я, правды не скрывая,Что нет и не было еще здесь рая.Смотри, старик, ты не хранишь завета –Его ты слышал сам из уст святых:Для любящих – иль ты забыл про это? –Все двери открываются для них!Ты видишь, даже этот малый песик,Что из кустов просовывает носик,И в нем любовь. И как она светла!»Собачка будто бы и замолчала,И, нежным взором обменявшись с Тенью,Глаза на старика перевелаИ на него тихонько зарычала.

«Я больше убеждать тебя не буду, –Прибавил Дант. – Но знай, что я войду,И вместе с ней. Любовь ее зовет.Когда же там она ее найдет,Найдет, – кого ты знаешь! – я уйду,Она – останется. Приду опять,Но часа этого я не забуду.Я ничего не смею забывать,И слову не умею изменять».

Старик поднялся, с пояса снимаяЗаветный ключ, и, медленно шагая,Ворчал: «Гляди, наговорил-то сколько!Уйду… приду… останется… А толькоКоли беда – она уж не одна.Как ей остаться, коли тень она?Здесь нет теней. У каждого есть тело.Ну, не такое, – ткнул опять на Данта, –Как у тебя, у пришлого гиганта,Получше, малость… А она хотела…»– «Да замолчишь ли ты! Не рассуждай!Забыл от старости – любовь всё может!Она и тело даст, она поможет!»

Взглянул на Тень: совсем порозовела,Как будто было у нее и тело.

Старик опять: «Беда с таким народом…»– «Довольно! – крикнул Данте. – Открывай!»Ключ зазвенел. Открылись двери в рай,И Данта обняло его дыханье;Дышал он цветом липовым и медом…Они вошли…А дале, по незнаныо,Как встретил рай обоих, Данта с Тенью,С какими свиделись они святыми, –Мне надо нового ждать откровенья.Пока ж молчу. Лишь помню, что за нимиЗакрылись двери белою сиренью.

Терцины