Кола - Борис Поляков

Из города возвращались коляне. По двое, по одному шли, хмурые, забирались молча в свои окопы. Дядя Максим усталый вернулся, сел закуривать на ступени. Пальцы дрожат.

– Как там, дядя Максим?

– Не скажи, Андрейка, беда. Кров покинули люди. Шутка ли? Миру за Соловаракой – вся Кола. И не знают, куда им дальше. Малые дети плачут, бабы ревут, мужики матюкаются да молчат. А ты есть, поди, уже хочешь?

– Давно.

– Время бежит. А я лишь один самовар и снес. Нету никаких сил. Ты иди-ка домой, Андрейка. Хлеб там, уха, каша. Как поешь, собери, что в дому, схорони в погреб. А после меня дождись. – Дядя Максим отводил глаза. – Никуда не ходи больше, жди. Ну, а если начнется, унтер велел тебе к причалу. Не подведи уж. Сделай все как велю.

– Что ты, дядя Максим, исполню.

– Ага. Иди с богом.

В проулках сумерки гуще, сиротливая немота, ворота и двери у домов настежь, утварь валяется на земле. Шаги гулкие по мосткам, и от пустынности по спине зябко: собаки даже исчезли. Неужто здесь больше не жить колянам? А Лоушкиным? И до боли в душе подумалось, что, может, теперь никогда не увидит Нюшку. Андрей даже сбавил шаг. Может, зря он пошел в обход, не желая встречать братьев? Перед смертью возможною что таиться? Взять нарушить запрет да пойти, поклониться Анне Васильевне, попрощаться, сказать спасибо. Не таясь поклониться Нюше. Пусть его не корит. Не в его воле ее посватать. Но до смерти он ее не забудет.

И испугался дерзостных своих мыслей: нельзя, нельзя! Разве мало тогда причинил он Лоушкиным беды? Пересуды вон как по Коле шли. И не надо новой славы для Нюшки. Пусть останется все как есть. Может, с Киром и вправду они замирятся или как-то иначе наладится ее жизнь.

В избе дяди Максима пособрал одежду, снял ходики со стены, из угла икону, сложил чашки в корчагу, миски, опростал чугунки и все отнес в погреб. Коптилка гореть не хочет в погребе, рогожи на ощупь пришлось стелить. Потом он пожитки дяди Максима вынул из сундука, завернул все в постель на кровати и тоже в погреб отнес. Кинул топор и пилу туда же, а сверху на крышку нагреб песку. Если будет пожар, сохранится все в целости, ну а нет – так и на место вернуть недолго.

В доме пусто и неуютно стало. На голых досках кровати тулупчик дяди Максима. Не забыть бы потом захватить, пусть не мерзнет поутру старый. Почему он велел Андрею его дождаться? «Отдохни», – говорит. И услышал в сенях шаги – видно, ужинать сам идет. Обернулся, С ложкой каши в руке застыл: в светлых сумерках ночи будто все замерещилось – в дверь вошла, прислонилась без сил к косяку Нюшка. Андрей вскочил, ложка выпала, своротились с места стол, лавка.

Нюшка молча прошла от двери и уткнулась в него лицом. Он услышал запах ее волос, ощутил всю доверчивость плеч упругих и беспомощность их и слабость. В горле будто застрял комок.

– Нюша...

Она вся прислонилась к нему, прижалась, протянула руку ему на шею.

– Господи, – прошептала измученно, облегченно, – как давно я тебя не видела!

Предрассветная тишина висит за окнами, во дворе. Небо высветилось: вот-вот встанет тусклое поутру солнце. И Андрей как очнулся от дремоты, поднял голову: ему надо давно идти. Тишина тревожно напоминала про пустынные улицы и дома, часового на палубе корабля, окопы. Да, идти. Только надо что-то бы сказать Нюше. Смотрел в серый свет за окном. Что он может сказать?

– Побудь маленько еще, – Нюшка снова его обнимает, привлекает к своей груди, но уже растет беспокойство, как прежде, когда вечером пришла она.

Они сели на досках кровати тогда, в сумерках, и Нюшка, затихнув в его руках, шепотом говорила:

– Я как увидела за Соловаракой всех со скарбом, мечущихся, то хоть в голос кричи, до того от бездомницы горько стало. Мужики в окопы свои торопились. Уходили и будто навсегда бросали баб своих, ребятишек. И я как опомнилась: никто не смеет меня попрекнуть, если с тобою увижусь. Перед этой бедою все равны. А тут еще дядя Афанасий. Как сказал, что ты с ними идешь на шняке, думала – ума лишусь. Кир там...

«Верно, дядя Максим советовал опасаться. Но в шняке все будет видно, в шняке». И засмеялся легко для Нюшки.

– Это они со мной идут, не я с ними. – Он как маленькую ее успокаивал, и дивился, за что она полюбила его, никчемного, и, целуя ее, в каждый шорох вслушивался, думал, как уберечь Нюшку от новой худой молвы.

– Ты что слушаешь непрестанно?

– Сейчас ужинать дядя Максим придет.

— Не придет, – Нюшка знала всегда, что было, что будет. – Это я просила тебя позвать. Ну, а если придет... Перед богом я мужем тебя считаю. Пусть, невенчанных, он простит нас.

Теперь затекла у Андрея рука, и по времени надо идти в окопы, но не хочется шевелиться и тревожить на своей руке Нюшку. Она молча его обнимает, ерошит волосы, в ее ласковых руках нежность. Но тревога уже растет внутри: надо, надо идти.

– Спишь? – она ласково спрашивает его.

– Нет.

– А что я тебе скажу, Андрюш! А Андрюш! – Нюшка еще привлекает его к себе, почти в самое ухо шепчет: – Ребеночек у нас с тобой будет...— И шепот ее горячий перемешивается с приглушенным и счастливым смехом. – Маленький! И бабуся как будто уже смирилась. И Никита, и Афанасий, похоже, знают...

Счастливая ее радость вызывает боязнь за Нюшку, за ее судьбу. Бобылкою жить свой век? Он не может сказать «у нас». Какой из него кормилец, отец и муж? Живой хуже мертвого. Ни кола, ни двора, ни воли.

– Я какая-то новая в себе стала, – доверительно шепчет Нюшка. – Берегусь как пойти, повернуться, движенье неловкое бы не сделать. – И смеется опять приглушенным, тихим смехом.

Ему хочется образумить Нюшку, удержать ее от такого шага. Но и боязно радость ее прервать. Как сказать, что хлебнуть она горя может потом, раскаяться? И смолчал. Хотелось плакать, сжав зубы: ну какой из него отец? И хотелось смеяться: он станет отцом, как все! А сын его будет колянином! Вольным!

– А знаешь, Андрюш, – у Нюшки печальный голос. —

Я ведь было простилась с тобою, грешница. Думала, как-то переживу. Сына выращу на тебя похожим. – Руки замерли ее, голос стал еще глуше. – Дома худо жить было. Бабуся, когда доведалась, уговаривать стала освободиться. А я все молчу, молчу. А потом, как настаивать стала, я ей и скажи: «Повешусь!»

– Да что ты, Нюшенька! – его взяла оторопь. У Нюшки лицо отрешенное.

– Не знаю, – сказала погодя, – вправду смогла бы, нет. А мысли такие были. Я ведь думала: не тебя одного разлюбила – домашние мне опостылели с правдою, правильностью своею. Смотреть на них не могла.

Захотелось вдруг очень жить. Быть причастным к Нюшиным бедам, радостям, защитить от напастей, видеть снова ее озорной, веселой. И, желая, наверное, хоть чем-то утешить Нюшку, сказал:

– Городничий сегодня, – и не знаю, с чего он мне, – костьми, говорит, лягу, а воли тебе добьюсь. – И почувствовал: замерли руки Нюшки, словно чудо уже свершилось, а она не знала, верить этому или нет.

– Тебе?! Так сказал?

– Мне. – Вдруг почувствовал очень счастливо себя, засмеялся. – Ей-богу...

От внезапного грохота затряслись потолок, стены, брызнули на пол стекла. Андрей, как в казарме когда-то, вскочил рывком: случилось все-таки?! Началось?! У Нюшки лицо застыло, замерли ждуще ее глаза. Что-то глухо и тяжело ударяться стало невдалеке, часто, словно падали там валуны с неба. «Только бы не сюда пока! Только бы не сюда!»

– Господи, что же это? Что же? – Нюшка растерянно озиралась.

– Скорее! Нюшенька, бежим отсюда!

Андрей взял ее за руки и, помогая Нюшке подняться, чувствовал, как дрожит она вся, не меньше, чем его руки.

– Скорее отсюда! Скорее надо! – И схватил ружье, сбросил крюк, распахнул ногой дверь.

Тонкий край солнца смотрит из-за вараки. Во дворе и далее на пустынной улице утренний свежий воздух. Тихо. Куда же они стреляли?

Нюшка его догнала в калитке, прильнула, словно прося защиты. У туломского берега хлопали выстрелы.

– Скорее отсюда! – Он схватил Нюшку за руку, побежал за ворота, к Коле-реке.

От залпа нового озарилось небо. Гул протяжный прошел волной, обгоняя их наводя страх. Сзади в крепости ударялись тяжело ядра, бухали бомбы. Афанасий и Кир бегут, наверное, теперь к причалу. А ему-то как быть с Нюшей?

Нюшка остановилась, хватая ртом воздух, руки на животе.

– Нету моих сил...

– Что ты, Нюшенька, что ты? – Андрей почти на коленях заглядывал ей в лицо. Оно бледным было.

– От бегу это, – она силилась улыбнуться.

– Надо еще чуть-чуть, Нюшенька! Ну, маленько!

Нюшка кусала губы.

– Ты иди...

Свет опять как от молнии озарил, ударил громом. Ядра били опять по крепости, по домам сзади. А если сюда? И, не слушая Нюшку, кинул ружье за спину, поднял на руки ее, враз обмякшую, заторопился к Коле-реке. Там пока не достанут, только там. По ноге больно било ружье, но поправить его не мог. Афанасий и Кир, поди, в шняку уже садятся. Потом скажут: с испугу он не пришел. Вон какая пальба. А в окопах сейчас каково, господи!