Кола - Борис Поляков

На набережную ядра не долетали, и Андрей, запыхавшийся, взмокший, опустил Нюшку.

– Андрюша! Андрюша! Андрюшенька! – Она исступленно держалась за его шею, а он с трудом разнимал ее руки, озирался в пустынную улицу: душу сейчас бы одну живую.

– Ты сама теперь, Нюшенька, – говорил торопясь, целовал некрасивое в плаче ее лицо. – Иди за гору. Я никак не могу дальше. Иди же, иди! – И, пятясь, стал отходить.

Она стояла в неловкой позе, сжав щеки руками, плачущая. В глазах тоска, боль, и Андрей опнулся, готовый уже вернуться, но она протестующе повела рукой.

– Я все помню, Андрюша. Ты беги...

От Туломы слышались выстрелы. Андрей пробежал, оглянулся, снял ружье со спины. Нюшка стояла по-прежнему у забора, плачущая, однако силилась улыбнуться. И тогда уже не оглядываясь он побежал.

Выше кольских причалов уткнулось в песчаный берег много шняк, раньшин. В ближней к крепости шняке Кир сидит, Афанасий, Никита рядом на берегу.

– Живей, Андрюха! – Никита призывно махнул рукой, громко позвал, по-свойски, будто только они расстались. – Говорил же – придет. Прыгай, я оттолкну!

Под ногами знакомо качнулась шняка, и Никита сразу повел на воду ее, оттолкнул сильно.

– С богом!

Свободные весла только на средней банке, и Андрей сел к ним, смиряя дыхание, пристроил рядом с собой ружье. Кир разворачивал кормовым шняку. В ногах два заточенных топора, взгляд исподлобья, мимо плеча Андрея. «А дядя Максим советовал с краю садиться, не в середину». И, покосясь на топоры Кира, Андрей взялся за весла, увидел опять причалы. Никита шел из воды, громоздкий, с ружьем, оглядывался им вслед.

– Налегай! – Голос у Кира глухой и жесткий. Шняка совсем кормой к берегу повернулась.

– Ты куда правишь? – сердито встревожился Афанасий.

– Помалкивай! – небрежно ответил Кир.

– Чего там – помалкивай?! Пока туман, ближние надо снять.

– Греби, говорю! С дальних начнем. Если шняку потом заметят, дело сделано будет. А впредь помалкивай, говорю, или сразу катись на берег.

Промеж Кира и Афанасия миру, похоже, нет. И Андрей, загребая веслами, стал смотреть не на Кира и топоры – на Колу. Под стеною крепости к мысу валко бежал Никита. Но редут в запустении, там не видно людей, бруствер разрушен, лафеты торчат без пушек. И еще из шняки теперь увиделось: башня крепости скособочилась у стены, в провале выперли ее бревна. Знать, первые ядра и бомбы били туда. А коляне? Живые ли, целы остались там? Неужто Кир с Афанасием тоже пришли оттуда?

– Налегай еще! – подгоняет Кир.

Андрей налегал. Привычны в ладонях весла, шняка легкая на ходу попалась. А с Суллем, бывало, в ночи и в стужу...

От нового залпа туго ударил воздух и будто качнулись вараки, шняка. Грохотом вжало голову в плечи, в ушах встал противный нудящий звон. Под стеною упал Никита.

На куполе собора дранка взлетела птицами, чешуйчатый бок обнажился стропилами, повалились обломки. Два креста стали падать, как с распахнутыми руками. Из пушек в храм? В бога?

Афанасий бросил весла, крестился. Никита поднялся с земли как пьяный, и Андрей хотел закричать ему: «От стены-ы! Пода-але!» Но Кир вскочил на корме, замахал кулаком, и Андрей больше понял, чем слышал, его разъяренное:

– Налегай, мать вашу!

Не слышно было ружейной пальбы, крика метущихся чаек. Вода беззвучно стекала с весел. Никита побежал, исчез, наконец, за углом крепости, свернул к окопам на набережной Туломы.

– Успеть мы должны! Успеть! – Кир с озленным лицом орет, но едва доносится его голос.

Шняка ходко идет. Ветра нет. Над водою вместе с туманом тянется сизый пушечный дым. А корабль, наверное, станет видно потом от знаков. Их опасно будет снимать с фарватера. Шняка, если заметят, взлетит обломками, а они, как кресты, – с распахнутыми руками.

Андрей упирается во всю мочь, и кажется: он давно уже так гребет и гребет на пределе сил. Да скоро ли эти знаки? И в нетерпении он оглянулся. Близко уже, слава богу, близко.

Знак – бочонок обычный, как анкерок ведра на три, некрашеный, ткнулся, скользнул у борта.

– Лови! – хрипит Кир.

Андрей изловчился, схватил бочонок, но едва смог к борту поднять: привязан снизу. Наклонился еще и поймал за бортом веревку. Афанасий подался ему помочь, и шняка скренилась, почти зачерпнула бортом. Кир проворно метнулся, взмахнул топором. Все мгновенно произошло. У Андрея рука на борту с веревкою рядом и близко к Киру, и нет времени распрямиться, ее убрать. Нюшка вспомнилась ему мигом, советы дяди Максима. И он дернулся всем телом, понимая, что оплошал, хотелось закричать: «Нет!»

Топор ударил возле руки, и бочонок свободно свалился в шняку. Кир попятился на корму, сел. Афанасий двинул ногой бочонок.

– Иди, Андрюха, на мое место. Я буйрепы стану рубить.

Кир глядел молча в сторону, вытер лицо ладонью.

– Налегай! – Он будто чувствовал облегчение.

Теперь Афанасий сел за средние весла. Напряглась под рубахой его спина, пот заметно проступил солью. Кир непрестанно оглядывается на Колу. С топором оправдался бы после: качнулась шняка. А впредь, коль момент улучится, сумеет ли снова себя сдержать? И хоть дрожь осталась в руках, Андрей виду старался не показать.

И спросил вслух спокойно, будто ничего не понял:

– Может, лучше их не снимать, а сдвигать на мелкое место?

– А что? – Афанасий обернулся к Андрею. – Дело!

Кир прямо в глаза посмотрел впервые. Сказал погодя:

– Знаки надо все снять. А Маркелову раньшину можно свести на мель. Пусть идут на нее, – и подал топор Афанасию. – Не зевай.

К другому знаку Андрей заранее приготовился. Бросил весла и повернулся, прицеливаясь к бочонку, поймал его, кинул рывком на борт. Афанасий ударил топором ловко. В воду булькнула сразу, ушла веревка.

– Эк, мы славно его...

А Кир уже заворачивал кормовым.

– Налегай!

Раньшина дяди Маркела стояла на якоре, весла при ней, смрад от протухшей рыбы. Кир ловко причалил к ней, якорь поднял проворно.

– Понаехала всякая сволочь в Колу, – будто себе сказал. – И не ведает, что творит.

Афанасий не отозвался, а Андрей виноватым себя почувствовал.

Залп ударил опять неожиданно, и они замерли в шняке, оглядывались на Колу. Будто впервые теперь увиделось, как тесно построен город. Бомбы взрывались на нижнем посаде, в крепости. Огонь занимался кое-где на домах.

– Смотри-ка, – глухо позвал Афанасий Кира. – Дом крестного твоего горит. И Матвея-писаря рядом.

У собора разрушены крыша и купола. Там виден уже кое-где огонь, небольшой пока, но тушить туда уже не добраться. А если пушки и дальше будут стрелять, то и миром с огнем не справиться. Андрей пожар помнил в своей деревне.

– Наши тоже не пощадят, – погодя отозвался Кир. – Налегай...

Место для Маркеловой раньшины Кир, верно, наметил загодя. Сам поставил на якорь ее у мели и руки брезгливо обмыл водою, будто и раньшина приобщалась к предательству.

– Может, бочонки оставить в раньшине? Чего их с собой таскать?

– Таскать! – жестко ответил Кир. – Залив голый будет. – И заорал: – Голый! Не было никаких тут знаков. Раньшина на мели, а кругом голо!

Раншина дяди Маркела с протухшей рыбой позади их осталась.

Теперь, петляя от знака к знаку, шли в направлении к городу, к кораблю. Среди залива – как на ладони. И они без роздыху торопились, с опаской оглядывались, бросая бочонки в шняку. У какого их заприметят? Из винтовок, из пушек по ним ударят? Укрыться негде.

– Еще! Еще налегай! – сквозь зубы их подгоняет Кир.

Землисто его лицо, но видит корабль он, пушки, а Андрей непрестанно удара ждет оттуда – спиной, затылком. С каждым взмахом он старается оглянуться, увидеть: что там?

За мысом в нижней слободке все гуще дымом встает пожар. И на главном соборе он уже полыхает, на крепости. Но не видно нигде людей, только слышится пальба ружей. Откуда они стреляют? С берега? С корабля?

– Пока живы, успеть бы снять. Посадить бы на мель его, грозного. Да за все бы ему воздать...

Кир, наверное, тоже думает про картечь все время, он непрестанно меряет взглядом расстояние до корабля, знаков. Два последних, кажется, невозможно снять, обязательно заметят. К мысу близко знаки стоят, на виду с корабля, как ворота в залив означают они дорогу.

– Ну, – на лице у Кира отчаянная решимость, боязнь, азарт. – Пусть помолятся за нас крепко. К тому дальнему... Не жалей силы!

И Андрей с Афанасием налегли. Весла, кажется, гнутся, и не только уключины от натуги – жилы стонут. Снять бы вправду, успеть, не попасться на глаза кораблю, закрыть бы ему дорогу. И просохла будто рубаха, распрямилась спина, легче вроде стала на ходу шняка. Афанасий сам проворно схватил буйреп, топором по нему ударил – делов-то...

Над Туломой пушечный стоит дым, в нем расплывчато видно корабль. С громом огненные снопы летят от черного его борта. А с палубы каждый миг оглянуться могут и увидеть на воде шняку.