По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество) - Петр Горелик

Наум Коржавин пишет, что «болезнь, которая омрачила последние годы его жизни и, в конце концов, свела его в могилу, явилась следствием противостояния этих двух противоречивших друг другу факторов, все годы определявших его внутреннюю жизнь, — … щемящая доброта и жалость к людям и безжалостное мировоззрение и представление о должном…»[366].

Л. Лазарев высказывается в том смысле, что Слуцкого как бы постигло разочарование: «Он, хорошо зная повседневную жизнь обыкновенных людей, понимал, какое малое место занимает в ней искусство, а тем более поэзия того направления, которое ему было ближе всего. Он считал, что представляет в поэзии их взгляд на мир, а для них родовым признаком поэзии были те затасканные “поэтизмы”, которые он решительно отбрасывал как антипоэтические»[367]. Справедливости ради надо сказать, что Лазарев не рассматривал это как причину болезни.

Но к перечню причин, данных С. Аптом, могут быть прибавлены и эти.

Одна из причин — трагедия разочарования в «реальном социализме» (Андрей Турков). «Трагедия многолетних надежд на оздоровление общества… Какой страдный путь угадывается между строками: “Ожидаемые перемены околачиваются у ворот” и более поздними: “В ожидании перемены жизнь, как есть, напролет прошла”. Или еще такими:

Эта песенка спета.Это громкое “Да!”тихо сходит на нет.

Я цветов не ношу,монумент не ваяю,просто рядом стоюсолидарно зияюс неоглядной,межзвездной почтипустотой,сам отпетый, замолкший, поблекший, пустой…»

Нельзя не упомянуть и о горьком стихотворении «Мои друзья не верили в меня, // мне верили. В меня — нисколько». Эти стихи, по сути, несправедливы; скорее всего, они шли от настроения — не от убежденности.

Самойлов, признавая, что, на самом деле, причин болезни было много, говорит и о дурной наследственности: мать Слуцкого страдала тяжелым склерозом. «Главной болезни Слуцкого способствовали побочные. Осколок в спине, причинявший ему боль. Простуда лобных пазух, полученная на войне, в результате которой была тяжелая операция (шрамик между лбом и носом), и тяжелейшая многолетняя бессонница. Слуцкий не спал годами… постоянное напряжение. Он напрягался всю жизнь. К докторам ходил редко — за снотворным…»[368]

Когда болела Таня, как-то сказал, что в семье должен быть один больной человек. Когда заболела мама и он ее положил в московскую больницу, говорил, что разрывается между двумя больными.

Вот все это и сошлось в одной точке. Но главная причина трагедии видится в тех «глобальных» ударах, которые наносила Слуцкому судьба.

Первым таким ударом был тупик, в котором он оказался осенью 1958 года. Коммунистическое мировоззрение, с которым он мучительно и долго расставался, но которое сидело в нем, «преданность уже умершей идее и верность ее дисциплине» (Вл. Корнилов) загнали Слуцкого на трибуну приснопамятного антипастернаковского собрания писателей. Здесь все совместилось и совпало: и общественный страх за то, что под этим предлогом опять намертво завинтят гайки, и личный страх: откажусь и буду выброшен обратно в «никтойство» и «нигдейство», откуда уже почти выбрался, и неприязнь к тому, кто писал про то, что побежден «людьми без имен», но не знал, каково это — быть «человеком без имени». Это был первый толчок в сторону ожидавшей Слуцкого болезни. Трагедию сталинщины Слуцкий переживал как трагедию народную; причастность к избиению Пастернака — как трагедию личную.

1964 год нанес новый удар: тяжело пережил Борис конец «оттепели». Октябрь 1964 года, который Борис рассматривал как государственный переворот и откат назад, обернулся для него не только крушением надежд. «Он один из первых поймет, какие настают времена», — пишет Григорий Бакланов и приводит стихи Слуцкого:

Устал тот ветер, что листалСтраницы мировой истории.Какой-то перерыв настал,Словно антракт в консерватории.Мелодий — нет. Гармоний — нет.Все устремляются в буфет.

Слуцкий понимал, что жертва, принесенная им в 1958 году во имя «оттепели», оказалась напрасной.

Смерть жены окончательно надломила его.

Процесс этот напоминал пожар, в одночасье пожиравший его. Яркой вспышкой оказались стихи, написанные в течение двух с половиной месяцев после кончины Тани. «Цикл стихов на случившуюся в феврале 1977 года смерть любимой женщины стал одним из вершинных достижений русской лирики XX столетия. На этих стихах поэт надорвался, стал стремительно терять работоспособность и здоровье»[369] (Дм. Сухарев).

Большую часть лет душевнобольной Слуцкий прожил в Туле в семье брата. Со стороны родных — брата Фимы, его жены Риты, их дочери, племянницы Бориса, Оли — это был подвиг. В тесной квартирке они создали для Бориса максимально возможные в застойные восьмидесятые годы комфортные условия. Он жил в отдельной комнатке, его окружили вниманием, он чувствовал тепло близких и любящих людей. Но каково было им видеть Бориса, их знаменитого брата, Поэта, ежедневно бравшего авоську для похода в хлебную лавку и приносящего домой продукты? Или видеть его ежедневно выносящим мусор на расположенную во дворе помойку? Эти обязанности Борис сам наложил на себя как эпитимию. Никакие уговоры отказаться от этих «походов» не помогали: он это делал с присущей прежнему Слуцкому настойчивостью. Но во всем другом он становился другим, не похожим на прежнего Слуцкого. Каково было им видеть, как меняется он внешне, как он день ото дня тает?

Трагический конец (а для самого Бориса Слуцкого — избавление) наступил утром 23 февраля 1986 года. За завтраком его голова упала на стол, а сердце перестало биться. Было воскресенье, день Красной армии, с которой так много связывало Слуцкого в годы войны, а его поэзию — всегда. Он умер солдатом не только по дате смерти. Он им был на фронте и в жизни. Поэтом солдатской прямоты.

Ефим привез тело в Москву в морг при больнице, где работал хирургом Крелин. (В эти дни проходил съезд партии. В ЦДЛ совершались какие-то официальные действа. Дом литераторов, в котором обычно проходил траурный ритуал, был недоступен, не разрешался в эти дни и въезд в Москву. Иногородним близким Слуцкого, желавшим приехать и проститься с Борисом, Союз писателей организовал правительственные телеграммы с разрешением.) В маленьком промерзшем помещении морга прошла гражданская панихида. Большинство приехавших остались во дворе больницы. На лицах людей, пришедших проститься со Слуцким, читались скорбь и недоумение: все понимали, что так не хоронят Поэта, чего-то мы ему недодаем. Траурную панихиду вел Владимир Огнев. Проникновенное слово над гробом друга произнес Давид Самойлов. Поэт Борис Абрамович Слуцкий ушел в бессмертие бесшумно и скромно.