История Древнего мира: от истоков цивилизации до падения Рима - Сьюзен Бауэр

Вторжение Чу в земли Чжоу имело место вскоре после того, как царь Дин занял трон Чжоу. Это не было прямой атакой на дворец; предполагаемой целью Чу было связать жунов, северных варваров, которые восемь лет назад заключили союз против трона со сводным братом царя Сяна. С тех пор от них отбивались по всему Китаю. Армии Инь вытолкнули их в земли Цинь, армия Цинь быстро направила их дальше к югу, и теперь они находились на западной границе Чжоу.

Чу атаковал этих варваров не с целью защиты повелителя; когда князь Чу выступил против них, жуны не угрожали Чжоу. И в записях Сыма Цяня есть намек на то, что князь Чу не был полноценным монархом: «В первый год царя Дина, — пишет он, — царь Чу напал на жунов».‹839› Никогда прежде князю не давали царского титула. Вероятно, для владыки княжества Чу было незаконно называть себя царем — но, похоже, правитель Чжоу был не в состоянии что-либо возразить.

Кампания царя Чу против варваров была в лучшем случае вялой. Едва достигнув севера, он отправил послание — но не жунам с требованием сдаться, а во дворец Чжоу со зловещей в некотором роде просьбой. «Он послал человека с требованием от Чжоу Девяти треножников», — пишет Сыма Цянь; речь идет о Девяти треножниках Чжоу, которые полтысячи лет служили в Китае символом царской власти.[211]

Пять гегемоний

Мы не знаем, почему царь Чу потребовал Девять треножников — но, вероятно, его мотивом не было пустое любопытство. По Сыма Цяню, царь Дин послал придворного с заданием уйти от прямого ответа на этот запрос; а царь Чу вскоре двинулся назад на юг. Что предотвратило нарастающий кризис, неясно. Возможно, царь Чжоу согласился не возражать на использование князем титула «царь», так как царь Чу с этого времени именует себя только царским титулом.

Само государство Чу продолжало расти. «Цзо Чжуань» (дополнительные записки к «Анналам Вёсен и Осеней» Конфуция) сообщают, что когда Чу захватило маленькое княжество Цзай, царь Чу заживо сжег наследника его престола. Через десять лет после нападения на Чжоу царь Чу вторгся в Чжэн. Вероятно, боясь тоже быть сожженным, князь Чжэн согласился стать его вассалом: «Не уничтожай наши алтари, — просит он в „Цзо Чжуань“, — позволь мне изменить свой курс, чтобы я мог служить вашей светлости».‹840›

Царь Чу согласился. Теперь его владения окружали Чжоу, представляя собою большую угрозу по обеим сторонам.

Тем временем царя Дина сменили на троне его сын, внук и правнук. Правнук, царь Цзин, получил трон в 544 году и правил более или менее спокойно в течение двадцати лет. Но, хотя он намеревался назначить своим наследником любимого сына (младшего принца), он умер до того, как сделал формальное назначение. Шел 521 год до н. э.

Старший сын Цзина немедленно захватил трон. Младший принц, придя в ярость, напал, убил старшего брата и сам захватил трон, став царем Дао. Остальные братья бежали из столицы.

Один из них, принц Гай, добрался до государства Инь на севере и взмолился о помощи. Князь Инь согласился помочь Гаю всем весом большой и опытной армии Иня. Он также провел церемонию коронации и объявил Гая законным царем в изгнании; Гай взял имя Цзин II, будто бы подтверждая свои законные притязания на трон, которые были на деле очень шаткими. Затем с армией Инь он направился назад к стенам города Чжоу.

Царь Дао упорно оборонялся. Три года братья вели гражданскую войну; на четвертый год Цзин II ворвался в столицу и в итоге понизил царя Дао до вассала, заставив поклясться в верности себе.

Ко времени, когда все это окончилось, авторитет Восточного Чжоу был почти полностью уничтожен анархией и кровопролитием. Мандат Небес рассыпался, и даже казалось, что может начаться более крупная война между окружающими государствами, так как они яростно теснили друг друга, чтобы подхватить падающий авторитет Чжоу.

В ответ на эту эпоху беспорядков в государстве Лу появился реформатор. Звали его Кун Фу-цзы, и в качестве учителя он приобрел массу последователей, а учение его просуществовало тысячелетия. Миссионеры-иезуиты, прибыв в Китай через две тысячи лет, записали имя Кун Фу-цзы как Конфуций, и под этой латинизированной версией своего имени он стал известен во всем мире.

Как и современные ему индийские философы, Конфуций происходил из аристократической семьи — он был непрямым наследником старшего сводного брата последнего царя Шан. Но, в отличие от индийских философов, он развивался в благополучной и богатой обстановке.

Ко времени, когда ему исполнился двадцать один год, он женился, произвел на свет сына и служил чиновником, ответственным за перевозки зерна на государственных судах.‹841› Эта работа требовала точности, внимания к деталям и четкого ведения записей. Молодой Конфуций считал, что идеально подходит для нее. С самого детства он был аккуратным и организованным мальчиком, и по мере взросления ему все больше нравились ритуалы, исполняемые в честь предков и святых, церемонии, окружавшие рождение, смерть и браки, которые проводились при дворе государственных правителей и при дворе самого царя Чжоу.

Все это сопровождалось стихами и песнями, описывавшими порядок проведения ритуала. Эти стихи передавались изустно со времен до появления письменности и служили как бы «шпаргалками» всей церемонии. Конфуций, от рождения отличавшийся хорошей памятью, знал их на память сотни.

Примерно лет десять или около того Конфуций оставался правительственным регистратором. Постепенно он приобретал все больший авторитет как великолепный знаток обрядов и ритуалов. Двор Лу призывал его всегда, когда было необходимо проверить, по правильному ли ритуалу принимаются посетители при дворе. Постепенно Конфуций начал обрастать учениками, которые желали обучаться в «библиотеке», сложившейся в его голове.

Ко времени, когда Конфуцию исполнилось тридцать с небольшим, князь Лу уже регулярно консультировался у него. Он также ушел с должности регистратора, став преподавателем у сыновей одного из высших чиновников Лу.‹842› И как раз когда он вошел в эту новую фазу своей профессиональной деятельности — в которой знание церемоний, ритуалов и правильного выполнения обязанностей стало бы ключевым для всей его служебной жизни, — в землях Чжоу вспыхнула гражданская война.

При отсутствии на престоле влиятельного лица роль царя Чжоу давно уже стала ритуальной, поддерживаемой лишь неким условным соглашением среди князей окружающих государств. Если он в действительности уже не правил всей страной, то по крайней мере находился в центре какого-то космического порядка, который стараются не тревожить без нужды. Пришедшее от властителя Чу требование Девяти Треножников явилось, очевидно, первой явной трещиной в этом соглашении. Кровавые сражения между двумя коронованными царями — причем каждый хвастал, что его авторитет дан ему через ритуал и церемонию, — показали, что трещина проходит теперь через всю власть Чжоу.

Конфуций был человеком, который ценил порядок — и он начал обучать своих учеников, как обеспечить порядок и стабильность в мире, где ни того, ни другого в обозримом пространстве не наблюдалось.

Его учение пыталось сохранить лучшие черты прошлого — по крайней мере, того прошлого, которое существовало в его представлении. Он собрал древнейшие поэмы и песни Китая в «Ши Цзин» классический сборник поэзии, антологию, предназначенную для использования в будущем. «Из них, — замечает Конфуций, — вы узнаете больше о прямых обязанностях по служению своему отцу и о более далеких обязанностях по служению своему князю».‹843› Ему также приписывают собрание массы ритуалов и церемоний в текст, первоначально названный «Ли Цзин»[212]. Этот сборник регулировал все — от правильного поведения присутствующих на похоронах («Когда человек нанес визит соболезнования, он не должен в тот же день выказывать проявления радости»)‹844› до правильного исполнения монарших обязанностей («Во второй месяц осени… должно возводить городские и пригородные стены, создавать города, копать подземные туннели и хранилища зерна, и чинить амбары».)‹845› Его высказывания были собраны последователями в третью книгу, названную «Лунь Юй», или «Литературный сборник».

Конфуций так же не был создателем философии, заложенной в «Литературном сборнике», как и Махавира не являлся создателем джайнизма. Его новаторством был возврат к прошлому с тем, чтобы найти путь вперед. «Я не тот, кто с рождения обладает знанием, — говорил он последователям, — я тот, кто интересуется днями минувшими и внимательно всматривается в них».‹846› Изучение прошлого показало ему, что в непокорном Китае и спокойствие, и добродетель состоят в правильном исполнении своих обязанностей. «Именно правилами пристойности создается характер, — объяснял он. — Без правил пристойности почтительность становится утомительной суетой, аккуратность — робостью, смелость — строптивостью, прямота — грубостью».‹847›